Поэтессе Ире Рувинской, чьи стихи я выкладывал здесь неоднократно, сегодня исполняется 55 лет. Если кто-нибудь хочет, можно написать ей на адрес [email protected] и поздравить. Ей будет очень приятно.

---

Прочтя у Лазариса заметку от 8 марта о перспективах предстоящей войны, -
www.vladimirlazaris.com/zametki.HTML , -
распечатал ее и принес на собрание. Заметку зачитали вслух. Писатели помрачнели, но показали себя стоиками: они выпили и закусили. Все равно от нас ничего не зависит практически, - сказал Трестман, - так что будь что будет, а я лично буду писать стихи, чего и вам советую. Тем не менее он взял листок с распечаткой и пошел в другую комнату звонить Майе Каганской. Зачитал ей текст заметки по телефону. Майя помолчала и сказала:
- Пришло время обживать ужас.
Вдохновленный этой фразой, Трестман вернулся и сел писать стихи. Майя тем временем села к компьютеру, сама нашла в интернете текст заметки Лазариса и пошла звонить Дине Рубиной, чтобы зачитать ей ее вслух. Пока они разговаривали, стихотворение Трестмана было уже готово.

Монолог с сигаретой

"Живи я на тридцатом этаже,
я из окна бы выбросилась..." -
спичка
взлетела к сигарете по привычке...

"Я собралась повеситься уже,
да руки не дошли..."
В ее бокал
упал зрачок горящей сигареты,
казалось, хороня ее секреты,
и дым стекло слепое обтекал.

Она взглянула, будто в решето,
в потресканное зеркало без рамы,
и весть прочла в изломах амальгамы:
"Мы живы между адом и "ничто".

И "завтра", и "сегодня", и "вчера"
сошлись в одну пронзительную точку:
- Я обживаю ужас в одиночку,
не спрашивай - зачем?
Пришла пора.

@темы: Трестман

---

Несколько лет назад я выложил в дневнике ссылку на балладу Дани Клугера "Капитан испанского флота" - mp3.moshiach.ru/song/rus/kapitan.mp3 -
и рассказал несколько историй, с прототипом героя этой песни связанных. Помню, тогда это крайне заинтересовало некоторых читателей. Кое-кто из них впоследствии предпринял даже самостоятельное расследование по поводу биографии этого прототипа - дона Яакова де Куриэля - и личности автора песни.

Клавиатурная мышь, как обладательница поистине неисчерпаемых запасов виртуальных интернет-сокровищ (куда там реальным сокровищам капитана Флинта на вонючем, болотистом, малярийном острове) и на этот раз прислала интересную ссылку, имеющую прямое отношение к этой песне, истории ее создания и историческому фону, на котором действовал реальный де Куриэль.

adik-chezron.livejournal.com/703.html

И даже портрет прославленного пирата-каббалиста она нам нашла.


Я, понимаете, не хочу, как Кощей, над златом чахнуть, и выражаю надежду, что Рита Taknebivaet, равно как Armilla и другие товарищи, материалы, из ссылки извлеченные, прочтут с интересом и, может быть, даже сделают для себя какие-то выводы (понятия не имею, какие, но это и неважно).

А клавиатурную мышь будем всенародно просить не жидлиться и поставлять нам интересные ссылки и в дальнейшем, как то и принято между своими, разночинцами-шестидесятниками. У нее сегодня (как и всегда) была еще целая куча интересных ссылок и замечаний по ним, да только настолько не по теме баллад и пиратства, что я прямо и не знаю, куда их впихнуть. Но я их еще впихну.

А Дани Клугер - очень милый человек со всех точек зрения, только вот не пьет совершенно. Как-то не умею я с такими людьми общаться спокойно за одним столом, и каждый раз сильно напрягаюсь.

---

Родители просили меня сделать фотографии новой квартиры - пошагово, помещение за помещением, чтобы визуально представить, как она выглядит. Два дня я ходил и с важным видом снимал комнаты, сортиры, ванные, лестницы, дворик и все прочее. Выложился подчистую, даже устал. Аппарат немецкий, новенький, не подкачает, думал я. Аппарат не подкачал, но я забыл о таком прискорбном обстоятельстве, как руки, растущие из жопы (прошу визуально представить). Еще когда мне было десять лет, Пал Дмитрич, хозяин лесной дачи, на которой мы жили летом, а по совместительству - ветеран ВОВ, бывший летчик-истребитель, так и сказал моему сверстнику и троюродному брату Эдику, который теперь по совместительству профессор в иерусалимской больнице "Адасса":
- У Мишеньки руки из жопы растут. У меня глаз - алмаз.
Как говаривал Холден Колфилд по любому раздражающему его поводу: "восемьсот пятьдесят миллионов четыреста девяносто тысяч..." Вот столько снимков я сделал. И хоть бы что-то получилось нормально. Это как Дядя Юлиус, посмотревший на портрет Дяди Юлиуса, выполненный Малышом, и сказавший:
- Плохо ты нарисовал лошадь.
Плохо я нарисовал лошадь. Эти руки, растущие не оттуда, как у мутанта (прошу визуально представить). Я вообще не умею рисовать. Когда мне было одиннадцать лет, я получил на уроке рисования задание вместе со всем классом: нарисовать родственника. Я спросил, можно ли лучше нарисовать горшок. Никто не понял, почему я так спросил, и все засмеялись. В то время как я просто имел в виду, что нарисовать горшок, возможно, у меня получится лучше, чем нарисовать родственника. Я слышал, что Леонардо и Микеланджело начинали с рисования горшков. Я так и сказал учителю рисования. Ты - не Леонардо, объяснили мне, поэтому пусть Микеланджело рисует горшки, а ты будешь рисовать родственника. Это - чистая логика, как у товарища нашего прапорщика Неболуйко в армии, который объяснял, что копать траншею вы будете отсюда и до обеда. И я копал траншею отсюда и до обеда так же, как за десять лет до того рисовал родственника. Я рисовал бабушку, как наиболее беззащитное существо в нашем доме. И я нарисовал бабушку, но даже такое незлобивое создание, как она, после того, как ей были предъявлены вещественные улики, не разговаривала со мной дня три. Потому что у меня в делах, которые я делать не умею, но делаю, никогда не получается абсолютный ноль стандартного двоечника, который с чистым сердцем и легкой душой можно было бы откинуть в сторону, наплевать и забыть, как говорил Чапаев. Когда я с горячим сердцем и холодными руками делаю то, чего делать не умею, всегда получается нечто, по иронии судьбы карикатурно напоминающее оригинал. Как вы понимаете, это касается не только живописи.
Безусловно, если бы к этим снимкам, сделанным даже не немецким аппаратом, а просто советским ФЭДом, приложило бы руки существо, у которого руки растут, простите за тавтологию, откуда они не растут у мутантов, то все было бы в порядке. Скажем, я априори знаю, что если бы снимки эти делал легендарный Тервин Д. или, скажем, тоже достаточно легендарная кошка Селедка, то мне оставалось бы только спокойно сидеть на пеньке и радоваться (прошу визуально представить). Но поскольку ни Д., ни кошки Селедки здесь не стояло, остается вспомнить Гоголя - как мамаша, держа свое чадо на руках, показывала ему некую картину и говорила: ось, дивись, якая кака намелевана!, и дятя дивилось и горько рыдало.

И мне пришлось отправить папе и с мамой только две фотографии, ибо из восьмисот пятидесяти миллионов девятисот тридцати тысяч, как говаривал уже упомянутый Х. Колфилд, сделанных мною снимков удобоваримыми оказались лишь эти два. Я сопроводил письмо с фотографиями упоминанием о долгожданной картине Карлсона "Очень одинокий петух" - и, конечно, папа с мамой не поняли, в чем тут хохма.

Поскольку я все равно наговорил здесь всю эту абракадабру, ничего не остается, кроме как показать эти два снимка и вам тоже. И, если вы тоже не поймете, в чем тут хохма, то будете совершенно правы.

У входа в дом, со стороны дворика.


А это в моем кабинете.

@темы: буси, фотографии

---

Северокорейские пропагандисты за работой в ЖЖ, Или "о том, как любимый руководитель Ким Чен Ир руководит на месте сталеварением чучхе-железа".

juche-songun.livejournal.com/ (по любезной наводке Gato Grande.)

"...Здесь, хотелось бы обратить внимание на две маленькие детальки.
1. Товарищи жарят и едят мясо. Относятся они к нему вполне спокойно, а не брасаются, как полоумные, после травы на газонах.
2. Кое что из разносолов, чем закусывает водку на досуге рядовой северокореец. Это маленькие крабики. Их можно только жевать. Вкус приятный. Есть абсолютно нечего!"

Когда-то в дневнике я писал о некоторых историях, поизошедших со мной в разное время и связанных с КНДР, а также цитировал тексты и давал ссылки. Может быть, тем читателям, кто заинтересовался тогда, и эта ссылка будет интересна тоже. Т.Gato Grande предполагает, что это - подделка. Я предполагаю, что наоборот, ибо, некоторым образом, лично знаком с рядом идейных чучхеистов и немного представляю, где юмор, а где искренняя вера в светлое завтра. (Я никогда не спорил с ними, лишь пытался несколько раз объяснить чудовищность русского языка их текстов. Они были непреклонны.) Кстати, смертный приговор, вынесенный в свое время ЦК Трудовой партии Кореи Леониду Млечину за его документальные фильмы о великом вожде и любимом руководителе, увы, тоже отнюдь не является подделкой.

Идём мы свободным простором
К победе, к науке, к реке!
И правду поём свою хором.
И каждый — немного чучхе.
(с)

@темы: чучхе-закуска

---

Осенняя вишня, с днем рождения!

www.israbard.net/israbard/songget.php?song_id=5...

"Иерусалимский вокзал", песня Григория Люксембурга. Перевод на иврит Зеева Гейзеля. Исполняет Лариса Герштейн.

(Слова на русском - в комментариях. Можешь сравнить.)

@темы: ДР ПЧ

---

Вернувшись из поездки в Вильнюс,  Moty вывесила в своем дневнике фотографию барельефа из костела св. Петра и Павла. Вот уже несколько дней Мотины читатели дискутируют на тему, что именно изображает данный барельеф. Я выдвинул два противоположных варианта (не будучи уверен в правильности ни одного из них), но для окончательного вердикта предложил вынести этот вопрос на суд моих читателей, среди которых, как я догадываюсь, имеется энное количество как агностиков - знатоков средневекового европейского искусства, так и католиков, так или иначе в этом искусстве по долгу службы уже по самой конфессиональной принадлежности разбирающихся.
Так что, знатоки и католики, если можете, помогите нам, пожалуйста.

запись создана: 01.03.2010 в 10:31

---

Вся королевская рать

Не принимая участия в общем веселье,
я раскинулся в кресле и потягивал ром.
А гости приходили и снова уходили,
и опять посылали гонцов в гастроном

(Майк Науменко, "Моя сладкая N.")

Муж писательницы Т., которая пригласила меня вчера на сеудат Пурим, оказался карликом. Он также оказался профессиональным психологом и великолепным гитаристом. В этот день принято переодеваться в необычные наряды, поскольку праздник является некоторым подобием публичного карнавала. Хозяин квартиры переоделся в хоббита и действительно походил на него внешне - до такой степени, что я испугался. Заметив это, он немедленно предложил мне выпить, а дети - его и писательницы Т. - тут же принесли какую-то волосатую шкуру, пахнувшую джунглями и клопами, и молча стали запихивать меня в нее. Ужас мой не поддавался описанию, но я молчал, как и они. Когда меня переодели и принесли огромное зеркало, я увидел, что стал Полифемом. У меня был один глаз и внешность гориллы из бурундийского заповедника. Для лучшего сходства я опустился на четвереньки и так провел вечер. Все время приходили и уходили гости, каждый был переодет во что-то чудовищное. Писательница Т., переодетая в костюм Евы, безостановочно подавала на стол. Эльфы, Ахиллесы и Ахмадинеджады так и вились вокруг нее. Когда в дверь постучался Смелый Лев (как и я, он передвигался на четырех лапах), я почувствовал, что схожу с ума. На спине Льва задом наперед сидел абсолютно пьяный хасидский цаддик. Лев приветственно взревел и двинулся ко мне. Я открыл рот, чтобы сказать "шалом", но, к моему ужасу, из пасти вырвался пронзительный вопль, напоминающий визг бешеного слона. Я посмотрел вниз единственным глазом и увидел свои отвислые груди, и полуметровую шерсть, торчащую из паховой области, и загнутые когти на коротких задних лапах. Я понял, что у меня пропало бинокулярное зрение. Тогда я хотел закричать по-человечески, но из глотки вырвался ослиный рев. Хозяева и гости стали аплодировать, я сжался и одним прыжком взгромоздился на диван. Смелый Лев подошел ко мне и дружелюбно подмигнул. Счастливец! У него были два глаза. От страха я прижался к стене. Лев был в натуральную для царя зверей величину. От него пахло псиной. Он помахал хвостом. Я запищал, как младенец. Не бойся, он добрый, сказал ему муж писательницы Т., показывая на меня. Я осмелел, поднял лапу и дернул хасидского цаддика за пейсу. Я был уверен, что она сейчас оторвется вместе с париком. Цаддик был очень пьян, но закричал от боли. Вышел страшный конфуз: оказалось, что это не переодетый, а настоящий цаддик, глава целой йешивы, и откликается на кличку реб Моталэ. Лев встал на задние лапы и хотел прыгнуть на меня. Оказалось, что это - лучший из учеников почтенного раввина... Муж писательницы Т. закрыл меня от нападавшего. Он растопырил коротенькие ручки и, когда пасть Льва был уже в пяти сантиметрах от моего горла, удачно всунул в нее горлышко бутылки с водкой. Лев остановился, зачмокал и стал похож на котенка, лишившегося матери, которого добрые люди выкармливают соской. Одним прыжком я перенесся на табурет в противоположном углу комнаты, с другой стороны огромного стола. Баба Яга, ковырявшаяся грязными пальцами в миске с салатом, погладила меня по голове. Я хотел дернуть ее за полуметровый нос, но в последнюю секунду передумал - вдруг нос окажется настоящим... Гости танцевали на столе под чудовищную, одним им слышимую музыку. В распахнутое окно виднелся кусок Иудейской пустыни. После шедших непрерывно трое суток ливней пустыня цвела. Я протер единственный глаз: в сиреневой дали, от гор Моава, по направлению к городу, медленно приближалось нечто, парящее в воздухе. Не отрывая взгляда от окна, я вытянул лапу и нашарил на столе бутылку. К нашему дому со все увеличивавшейся скоростью, плавно взмахивая кожистыми крыльями, несся гигантский дракон. Я зажмурился. Когда я открыл глаз, дракон был уже здесь. Он спикировал и завис на уровне пятого этажа, где находится квартира, в которой живут писательница Т., ее муж-карлик и двое их детей. Дети нормального роста, но сейчас они были на ходулях. Дракон положил уродливую голову на подоконник и замяукал. Муж писательницы Т., сидевший на почетном месте, у самого окна, обернулся и ласково почесал его за ушами. Дракон раскатисто замурлыкал, как будто во дворе включили компрессор. Я хотел спросить, настоящий это дракон или переодетый, но вспомнил, что разучился говорить по-человечески. Феи, тираннозавры и греческие боги продолжали входить и выходить. Они пытались разговаривать друг с другом, но за мурлыканьем компрессора их не было слышно. Кыш! - перекрывая шум, крикнул Ахмадинеджад, дракон умолк, перестал работать крыльями, сложил их и камнем упал вниз. Я ахнул и перепрыгнул на подоконник, свесив косматую голову вниз. Я был уверен, что увижу на каменных плитах двора разбившегося насмерть птеродактиля. Но тварь, спикировав, над самой землей распахнула необъятные крылья, взмыла вверх и свечкой ушла в зенит. Через три секунды ее уже не было видно. Зажмурившись, я потряс головой. Комната опять наполнилась блеяньем бесчисленных стад, ослиным ревом, рычанием и предсмертными хрипами. Как и все присутствующие, я пил не переставая. Ведьма напротив раскидывала пасьянс. Увидев, как я потянулся к очередной бутылке, она потрясла костлявыми руками и пронзительно закричала: "смерть!!" Рядом с ней сидел директор школы для девочек, переодетый в костюм Адама, и кушал бараньи котлеты, переодетые миногами. Мы выпили с ним на брудершафт. Дверь в сотый раз распахнулась, сотрясаемая ударом ноги. В зал вошли ученицы школы для девочек в костюмах белоснежек, они пришли поздравить своего директора. Директор сиганул под стол. Ученицы, смущаясь, сгрудились в углу. Муж писательницы Т. стал орудовать огромным черпаком и разливать по рогам вино из деревянной бочки, одаряя новых посетительниц. Я не мог отвести единственного глаза от ног одной из белоснежек. Заметив это, она задрала ногу выше головы, и я снова зажмурился. Кто-то сел ко мне на колени и звонко поцеловал в плешь. Я обрадовался, что это кто-то из белоснежек, и открыл глаз, но это был директор школы для девочек, успевший выбраться из-под стола. Я брезгливо стряхнул его с коленей. У входа в квартиру Голда Меир в костюме Кандолизы Райз уже пять минут прикуривала огромную сигару у Ахмадинеджада, почтительно подносившего ей спичку за спичкой. Спички ломались. Смелый Лев швырнул в него стеклянным блюдом с сациви, переодетым свиными ножками. Блюдо пронеслось в миллиметре от носа Ахмадинеджада и врезалось в стену, но не разбилось - вероятно, оно тоже было переодето, потому что звук при его падении напоминал удар металлического гонга. Сигара, наконец, зажглась. "Благодарю", мужским голосом сказала Голда Меир и, шаркая разбитыми тапками, направилась в туалет. Голос ее показался мне похожим на голос моего покойного дедушки, и я заплакал. Красная шапочка и одна из белоснежек стали целовать меня в мохнатые уши. Уши свернулись в трубочку. Зачем ты смеешься? - укоризненно сказал шлемоблещущий Гектор, пуская мне в глаз зайчик, отражавшийся от наконечника его медноострого копья. Царевна-лягушка подобралась откуда-то снизу, подпрыгнула и чмокнула меня в вялый рот. Как хорошо, подумал я, всхлипывая, что Софа отказалась идти со мной в гости, иначе тут уже был бы погром. Писательница Т. грохнула о стол очередным блюдом с дымящимися шашлыками и поманила меня пальцем. Учитель школы для девочек, упав с моих коленей, так и продолжал лежать на полу, его ученицы-белоснежки ходили по нему, как по ковру, и иногда спотыкались. Он был без сознания. Насосался рому, понимающе кивнул головой капитан Флинт, сам иссиня-бледный от пьянства. Потом он выстрелил в воздух из огромного абордажного пистолета, и с потолка посыпались цветы - розы и одуванчики. Баба Яга немедленно заложила одну из роз себе за ухо. Шалтай-Болтай сидел на стене, показалось мне сперва, но я вгляделся и понял, что он сидит, качаясь, на шкафу. Я прочистил глотку и хотел исполнить вслух "Папу Вильяма", но лишь зарычал. Тихо! Тихо! - закричал муж писательницы Т. и заколотил в большой барабан. Его никто не слушал. Бармаглот, надсаживаясь, кричал в ухо Брандашмыгу, что его всегда интересовала функция Дуньязады, которая на правах младшей сестры присутствовала тысячу и одну ночь в спальне Шахерезады при исполнении супружеских обязанностей Шахрияром. Действительно, подумал я, как эта пикантная подробность мне самому никогда в голову не приходила? Я даже почесал лохматый затылок. Слушайте, да слушайте же! Слушайте сюда! - кричал муж писательницы Т., ответом ему было ржание целого стада гуингмов. Старая лошадь ездила по салону, развалившись в детской коляске, в которую была запряжена пара удивительно вонючих йэху. Я пригляделся - по-моему, и те, и эти были настоящими... Блядь, да замолчите ли вы! - гаркнул возлежавший на кушетке Воланд, одетый в несвежую ночную рубашку и при шпаге. Голая Гелла делала ему эротический массаж. Никто, однако, и не подумал молчать. Абадонна! - рявкнул Воланд, и из стены выступил какой-то поц в солнцезащитных очках. Мгновенно наступила полнейшая тишина, только из туалета доносилось журчание струйки воды, стекавшей из плохо прилаженного бачка. Уфф... - сказал муж писательницы Т. и благодарно покивал почетному гостю. Тот махнул рукой, и человек в очках ушел обратно в стену. Хозяин поманил меня пальцем, я слез с табурета, встал на четвереньки и, опасливо обогнув кушетку с Воландом, приблизился к креслу во главе стола. Сядь рядом, сказал хоббит и пощелкал пальцами. Я взгромоздился на краешек дивана. Муж писательницы Т. дотянулся рукой до книжного шкафа, снял с полки какую-то книгу и стал листать ее. Я тупо глядел в блюдо с салатом, меня немножко покачивало. Я вообразил, что плыву на "Испаньоле" в гости к Синей Бороде - легкий бриз, корабль шумно разрезает носом морскую волну, слышны крики чаек, я, лежа на корме, принимаю солнечные ванны, долговязый Джон Сильвер, постукивая деревянной ногой, несет мне с камбуза огромную кружку с дымящимся какао... Через некоторое время я почувствовал какой-то диссонанс. Я слышал звуки, местами напоминавшие мне что-то знакомое. Я встрепенулся и поднял голову. Колдуньи, бармаглоты и чебурашки смотрели на меня. Я нервно почесался под мышками. Терпеть не могу, когда все на меня смотрят. Муж писательницы Т. вслух зачитывал гостям по книжке отрывки из моих рассказов. Я прислушался - он читал рассказ, посвященный Пуриму. Мне стало неудобно, я начал сползать под диван. Это сюрприз тебе, сказала, улыбаясь, писательница Т. Когда хоббит кончил читать, Шалтай-Болтай, крокодил Гена и один из вонючих йэху захлопали в ладоши. "Изрядно" - донеслось с кушетки ворчанье Воланда. А я вот так не умею, сокрушенно покачал головой Ахмадинеджад, - всю жизнь пишу, пишу, а никто не берется печатать... Ну, что вы, право, - стесненно сказал я, и тут понял, что человеческая речь ко мне вернулась. От смущения я вылил бутылку водки в огромный черпак, из которого хозяин разливал гостям вино, и осушил его. А теперь - гитара! гитара! - захлопала в ладоши Алиса из зазеркалья, переодетая княжной Мэри, - ты обещал баллады... Хозяин достал из-за спины гитару. Гитара была больше него. Он пробежался по струнам маленькими пальчиками и начал петь. Он пел баллады Даниэля Клугера. Делал он это замечательно - даже Воланд привстал со своей кушетки. Примерно через час я почувствовал, что вхожу в пике, как давешний птеродактиль. Я доел куриную ножку, вложил обглоданную косточку в нагрудный карман и, распрощавшись нечленораздельно с хозяевами и гостями, вышел на улицу. Было уже темно, в окнах некоторых квартир не горел свет - видимо, их обитатели вырубились окончательно. Выйдя во двор, я понял, что не в состоянии передвигаться без посторонней помощи. Некоторое время я решал эту сложную проблему, а потом сообразил - если я не могу идти, то, значит, нужно плыть. Действительно, размахивая руками, как в бассейне во время плаванья стилем брасс, я сумел направиться домой. Некоторые встречные шарахались от меня, но я был слишком сосредоточен, чтобы обращать на них внимание. Я добрался до дома, вошел в квартиру, плывя стилем брасс вскарабкался на второй этаж; дважды я срывался с лестницы, и мне пришлось поменять стиль. Наконец, я оказался у дверей супружеской спальни. Софа уже спала, когда, размахивая руками в стиле кроль, в я ввалился в комнату. Я упал поперек кровати, потянулся и нежно обнял жену - ведь мы женаты, подумал я, к чему эти японские церемонии?! Она проснулась, подскочила и дико завизжала: властно обхватив ее двумя руками, слюнявой пастью тянулся к ней одноглазый циклоп в косматой шкуре. Я забыл переодеться в гостях у писательницы Т...

Собственно говоря, вот и все. Ночью у меня была такая головная боль, не говоря о давлении, что я был практически уверен, что дам дуба. Единственная мысль моя была о том, что каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг. Иначе говоря, я никогда не мог бы простить себе, что не попрощался со своими читателями перед смертью; я твердо решил, что уже одно это обязывает меня встать, одеться, умыться, придти на работу, сесть к компьютеру и войти в @дневники, чтобы, на всякий случай, попрощаться с вами на будущее. Я предвижу новый Пурим - кто знает, в костюм чего я переоденусь в следующий раз? Может быть, я буду цветком, камнем или облаком в небе, и, не обладая конечностями, так никогда и не смогу вернуться домой.

---

Заболекарь, думал я, думал, чем тебя, как единственного на @дневниках умеющего читать на идиш, порадовать в Пурим... Нынче на рассвете - осенило, хоть и было этой сложной теологической проблемой, решавшейся с самого заката. Видишь ли, на шалахмонэс подарочек не тянет, ибо ты его в один присест (как положено по Галахе) скушать и выпить не сможешь; есть, конечно, еще вариант: представить это дело разновидностью "матонэс ле-эвьоним", т.е. обязательных подарков для нищих, как, опять же, по Галахе в Пурим следует, - но и здесь загвоздка, ибо на нищего ты явно не тянешь. Тогда - что?.. Прямо расстроился я. Ведь нету иных заповедей на этот праздник, кроме как принести ближнему своему шалахмонэс, раздать подарки нищим, ну еще и нажраться за трапезой так, чтобы не отличить "будь благословен" от "будь проклят". Всего три деяния заповедовали нам на этот день мудрецы. И - что делать-то в таком разе? Растолкал жену (она уже спала) в полночь, спрашиваю: что, мол, делать с Заболекарем-то? Ась? Она ничего не понимает, глаза протирает, смотрит на меня дико, а потом как спрыгнет с кровати да закричит: кто заболел?!?! Я только рукой махнул. Тьфу, говорит, ты что, выпил, что ли - а ну дыхни! Я дыхнул. Ничего, говорит, не понимаю, тебя, может, кондрашка хватила на почве усиленной научной деятельности? Нет, говорю я печально, - не кондрашка... Тогда спи, говорит, утро вечера мудренее. Не успел я поразиться глубине этой мысли, как уже уснул. И приснились мне семь мудрецов бамбуковой рощи - сидим мы с ними в кружок, у какого-то костра, они в покер играют, а я выпиваю. То ли саке там, то ли рисовая водка - не помню. Я им: что делать с Заболекарем-то, а? Они отмахиваются - не мешай, типа. Я тогда еще выпил, подождал и снова нужу (нудю?) : ну, так что же делать с Заболекарем, скажите? Главный там, не помню, как звали, в пальто таком рваном, вздохнул, карты отложил и говорит: а ничего не делать. Как это, отвечаю, ничего? Нужно ему подарочек на Пурим сделать, а ни в какие рамки подарок не умещается - ни шалахмонэс, ни матонэс ле-эвьоним... А? Ну, говорит этот конь в пальто, мы тебе уже миллион пятьсот тысяч восемьсот девяносто пять раз говорили, что дзен-буддист из тебя как из тюремного надзирателя балетмейстер - так? - Так, говорю, ну и что? - Да ничего, - отвечает, просто отчего ты всегда всё хочешь втиснуть в какие-то рамки? Ну, не укладывается подарок в рамки, так ты его просто так подари, вне рамок. Понял? Ну, тут меня как молнией осенило. Ой, понял, говорю, дяденьки, вот спасибочки вам! Да не за что, говорят, - и к картам вернулись. Ну, я тогда пошел? - говорю. Иди-иди, отвечают, а на меня уже и не глядят, карты у них веером в руках так и летают. Я выпил еще из какой-то диковинной квадратной бутылки, встал и пошел. Эй, слышь, крикнули вослед: ты в следующий раз сюда не ходи, ты к Ли Бо ходи, а то ты здесь уже достал всех. Хорошо, говорю послушно. И проснулся. И, как проснулся, от восторга сперва даже штаны надеть не мог, всё не в ту дырку попадал. А как попал, сразу к компьютеру, чтоб не забыть.
Веришь ли - три с половиной часа скачивал, чтобы подарок, значит, полноценней вышел.

Это, типа, знаменитый многотомный "Лексикон фун дер найер идишер литератур", в Нью-Йорке изданный. Не такой уж он и найер, говоря откровенно, его полвека назад уже издали. Но все равно у любого уважающего себя идишиста-профессонала он есть на компьютере. Ты его поторопись скачать и сохранить, а то, неровен час, ссылки пропадут, или изменятся, или еще что. Мне его прислали прямо из ИВО, тепленьким, и тем же самым стращали.
Что ты с ним будешь делать, не знаю; сказать откровенно, и не мое это дело: я теперь просветленный. Это не шалахмонэс, и не подарок для нищих; это просто так подарок - вне рамок.

narod.ru/disk/18276925000/lexicon1.pdf.html

narod.ru/disk/18277036000/lexicon2.pdf.html

narod.ru/disk/18277415000/lexicon3.pdf.html

narod.ru/disk/18277437000/lexicon4.pdf.html

narod.ru/disk/18277551000/lexicon5.pdf.html

narod.ru/disk/18277546000/lexicon6.pdf.html

narod.ru/disk/18277569000/lexicon7.pdf.html

narod.ru/disk/18278005000/lexicon8.pdf.html

Да, и всех прочих, кто имеет намерение в этот день реализовать заповедь нажраться так, чтобы не отличить "будь благословен" от "будь проклят", поздравляю тоже. И всех тех, кто не только что реализовывать эту заповедь не будет, но даже и не слышал, что она есть такая, - равно как и всех, кто и о самом празднике не слышал и не знает, с чем его едят, тоже поздравляю. Почему для того, чтобы поздравить, нужно обязательно втискивать поздравление в рамки какого-то события? Захотелось всех поздравить - и поздравляю. Вне рамок. Я теперь просветленный, вот и всё.
Ну, и ты, Малыш, заходи (с).

@темы: идиш

---

Волчья вершина

Вместе они любили
сидеть на склоне холма...
(с)

Страна маленькая и какая-то уютная. Все всех знают - не прямо, так косвенно, через знакомых. Максимум - через знакомых знакомых. По небольшим праздникам я перезваниваюсь с начальником профкома Кнессета, выпиваю с его бывшими депутатами. Они любят рассказывать о том, как Бен-Гурион перед самой пенсией ушел в отставку и работал в киббуце помощницей доярки, а также о том, в каких домашних тапках приходила в свой министерский кабинет Голда Меир. Ничего такого в этом нет. Все перезваниваются, выпивают, предъявляют претензии. Это нормально. Незнакомому человеку, звонящему в государственную контору, дружелюбно говорят "привет!", а он спрашивает прежде всего, как дела. Иногда выясняется, что звонящий приходится троюродным племянником двоюродному дяде того, кто поднял трубку; через некотрое время, обсудив проблемы общей генеалогии, собеседники кладут трубки, очень довольные друг другом, намертво забыв о первоначальной цели разговора. На улице к полицейскому подходит старушка из другого района и доверчиво объясняет, что она хочет пи-пи, - и, как правило, полицейский ведет ее в ближайший туалет. Мой тесть во дворе играет в карты с дедушкой министра туризма, который рассказывает ему о внуке. В ответ мой тесть рассказывает ему о своей внучке. Все знают, что внук-министр - хороший парень, и что внучка моего тестя - симпатичная. То, что страна, в которой живут министр, бывшие депутаты кнессета и мой тесть, очень красивая - тоже все знают. Миниатюрность часто порождает обвинения в провинциализме. И почему - нет? Исландию одна моя знакомая датчанка обвиняет в том же самом (утверждает, что - не обвиняет, а констатирует факт); я отвечаю на это, что с руками и ногами был бы готов в таком провинциализме обитать. Запросто. И обитал бы, если бы не было той страны, в которой живу. Это - местечко, говорит сосед дядя Коля, морща аристократический нос. Дядь Коля, Аллах с вами, говорю я, чем вам местечко не угодило? Вы сами в таком местечке родились, выросли, и теперь всю жизнь о нем вспоминаете с ностальгией. - А кто тебе сказал, что это местечко мне не угодило? Я говорил что-нибудь подобное? Ась? Вообще, если хочешь знать, если бы не постоянные войны и растущие военные расходы, тут еще лет тридцать назад была бы Швейцария. Абер здесь нет "Лебединого озера", говорит заезжая ценительница прекрасного из Таганрога. Точно, Лебединого здесь нет, отвечаю я, зато есть Тивериадское озеро, оно же Галилейское море; там, помните, еще кто-то в свое время по воде ходил яко посуху. Да-а? - удивляется ценительница. - Надо же... - Тут много чего есть, решительно сворачиваю я разговор, вы поездите, посмотрите, а потом уже сравните, хотя такие вещи сравнивать, на самом деле, нельзя, - это же совершенно разные вещи.

Я, как переехал в соседний район, так и стал бродить по холмам и просто по улицам; очень необычно и красиво все это. Что-то похоже на Швейцарию, что-то на Исландию, одна из удиц - копия улицы в старом Вильнюсе; а что-то вообще ни на что не похоже. Хожу и пялюсь.












Двадцать лет в этой стране живу, а все не устаю пялиться. И иногда даже умиляюсь, хотя ко всему давно, казалось бы, привык. Водители останавливаются и пропускают пешеходов - все равно умиляюсь; подхожу к школе - умиляюсь уже заранее: ответственные дети, дежурные, выбегают из школы за пять минут до конца последнего урока, надевают такие специальные повязки, машут специальными флажками и останавливают все движение. Стоит колонна автомобилей и грузовиков (все, как один, управляемые нервными водителями), и терпеливо ждут звонка, после которого на дорогу выйдут малыши, их нужно пропустить через дорогу. Водители через окна обмениваются сигаретами. Кто-то рассуждает о политике. Ты - псих! - с яростью кричит ему сосед, - ты понимаешь, псих! - Я знаю, - отвечает тот, - я знаю, что я псих...

Двадцать лет живу здесь, а до сих пор не знал, что напротив нашего нового дома, в распадке между холмами, есть хвойный лес с реликтовыми растениями, а в лесу живут маленькие, как кабарга, реликтовые олени с трогательными глазами. Они такие пугливые, что боятся выйти из этого леса в окружающую его пустыню, так всю жизнь в этом лесу и проводят. Лес маленький и охраняется государством.






На вершине холма, на котором стоит наш дом, в пяти минутах ходьбы - археологический парк. Холм официально именуется горой, Ар а-гавоа, на арабском он называется Рас а-Таваль, - высота его, как следует из справочников Управления древностями, 772 метра. На вершине холма, аккуратно обнесенные археологами оградой - развалины поселения, которое существовало здесь во времена царя Давида, тому уж три тысячи лет. В византийскую эпоху здесь стоял монастырь, от него остались куски мозаичных полов и отдельные фрагменты колонн. Теперь здесь - четко распланированные дорожки с металлическими скамейками, детские площадки и парк отдыха, играют малыши, а летними вечерами, когда спадает жара, взрослые жарят шашлыки и куриные крылышки. Между детскими площадками и остатками византийского монастыря стоит каменная стела с выбитыми на ней именами десантников, погибших на вершине и склонах холма 6 июня 1967 года, на второй день Шестидневной войны, когда здесь шел рукопашный бой с иорданскими легионерами. Имен много. Два или три раза в год дети из школ, расположенных у подножья, поднимаются по крутой асфальтированной дорожке к обелиску и кладут цветы. Вершина вся покрыта красными пятнами маленьких диких маков. Улицы района носят странные, на первый взгляд, названия - "Четверо", "Шестнадцать", "Трое из взвода". Я живу на улице имени погибших Пятого батальона...



www.schonot.co.il/Templates/album/album.in.aspx...

Летом над вершиной - тишина, бездонное, необъятно синющее небо, и за серыми песками Иудейской пустыни виднеются горы Моава в Заиорданье, и жемчужной каплей в ладонях гор выглядит отсюда Мертвое море; зимой - безлюдье, беспрерывный вой мокрого ветра, - может быть, оттого весь район и назван Волчьей вершиной? - брызги дождя и низкие тучи, бешено несущиеся на нее, как в атаку.

Перед закатом я люблю стоять на этой вершине, никуда особенно не вглядываясь. Вытягиваю сутулую спину, становлюсь во весь рост и опускаю руки. Так, наверное, могу стоять часами, но для этого никогда не хватает времени... Здесь отчего-то всегда щиплет в глазах. Орел над близкой пустыней парит ниже, чем стою я, и я вижу стальные перья его спины и опущенную в поисках добычи голову. Спускаюсь отсюда по крутой асфальтированной дорожке, выводящей к жилым домам, к постепенно проявляющемуся шуму проезжей части, к свисткам, голосам, крикам - и неизменно повторяю про себя строчки двух не знакомых между собой поэтов -

...Сто тысяч солнц над Мертвым морем,
В пустынях - ветра звон.
И мы спускались, ветру вторя,
Дорогой в Иерихон

и

...Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть - это только равнины.
Жизнь - холмы, холмы.

@темы: Эрец

---

Ко дню рождения Лёли Богдановой

воспоминающего подтолкни
в бездну где окаянны дни
в море где даровая вода
смалывает города
пусть неверна ненадёжна речь
только её удается сберечь
сколько-то правды сколько-то лжи
что-нибудь удержи

воспоминающего подтолкни
воспоминающие они
неотпускающие в пустоту
эту судьбу и ту
слушай не споря щёлканье слов
пусть тебе явятся среди снов
здешних пчёл золотые рои
помнящие твои

(с)

---

23.02.

Высоцкий пел - "с меня при цифре "37" в момент слетает хмель / вот и сейчас как холодом подуло". У меня такая же реакция при упоминании "23". Это число связано у меня исключительно с февралем. За две недели начинались обморочные репетиции плац-парада. Слаженное громыхание тысяч пар сапог, марширование у трибуны по двенадцать часов, подъем в пять утра, отбой в полночь, с дракой за очередь в очко. Я имею в виду дыру в полу, сортиров там нет. Генеральский, с налеганием на "h", мат через мегафон, в ответ - рычание "ура" из запрокинутых к небу глоток, низкое, на уровне почти инфразвука, как перед землетрясением. Минус двадцать, пар изо рта, мокрые портянки. Двадцать, пятьдесят, двести кругов строевым шагом вокруг плаца. Перманентное желание жрать аннулируется дикой усталостью и ощущением, что вот сейчас упадешь в обморок от недосыпа. Еще круг, локоть к локтю, кирпич к стене, и еще круг, ты мой друг и я твой друг. Старый добрый люпус эст. "Как вы идете?! Чему вас только учили в институте, товарищ боец? Выше ногу! Еще! Иещё! Иищё!! Маттттььь..." Мне стыдно. Я уже не могу выше. Вопрос "зачем?" в голову даже не приходит. Закрываю глаза от стыда и тут же проваливаюсь в сон. Полкруга сделал во сне, потом строй завернул налево, я продолжал маршировать прямо - во сне. Сбил строй. Стал падать - подхватили. У генерала Покобатько от мата на морозе сел голос. Меня даже не посадили на гауптвахту. День-ночь, день-ночь. Накануне парада - генеральная репетиция: 10 километров по сугробам в лесу, бегом: полевой выход с полной выкладкой, автомат и рация за плечами. В арьергарде - озлобленные сержанты со сторожевыми псами. Собаки бегущих кусают - забыл, как это по-латыни. Рядовые строем теряют сознание и падают. За сержантами между деревьями пробирается волокуша, на нее взваливают тех, кто подняться не может даже после укусов. Счастливчики. Я добежал. Наутро - температура тридцать девять и восемь. В лазарет не приняли, нет мест. Вперед, на плац, бегом марш, завтра парад. 23 февраля - апогей. Ноги вровень груди, автомат подпрыгивает, в рукавицах жарко. Минус тридцать. Обмороженные уши, потому что уши ушанки запрещено опускать. Родственники на торжество приезжают со всех концов необъятной. Грудь колесом, ноги уже выше плеч, равнение направо. Там трибуна с офицерами и там же родители. Вперед. Немного выпучить глаза и не мигать при прохождении - так легче, учил сержант. Все выпучили глаза направо, там мамы, папы, братья, сестры, чья-то бабушка из Новосибирска. Смотрят на нас так же выпучившись. Никто никого не узнает. Кто-то плачет - будем надеяться, от счастья. Проходим трибуну под раздирающий тело грохот барабанного боя. Сосед поправляет ремень АКМ, шепчет подпрыгивающим на ходу шепотом - он хочет открыть огонь на поражение. Нам предусмотрительно не выдали патронов, рожки пустые. Оглушительный бой барабанов. Дико болят уши. Уже минус тридцать пять. Смотрю наверх. Глаза болят. Ангелы в синейшем небе, у престола, колотят в треснувшие литавры и, выпучив глаза, держат равнение направо - на свою трибуну. Перестаю слышать звуки, не чувствую тела, открываю рот, из него валит пар. Вижу папу с мамой и Ирку, схватившуюся за щеки. Проходим мимо, печатая шаг. Оглядываться - не по уставу. Оглянешься - не вернешься. Доходим до края плаца. Нале-во! Не могу повернуть, заносит направо, нарушаю строй. Падаю. Капитан дает отмашку, двое соседей подхватывают и бегом тащат в лазарет. Еще не остыли, бегут строевым шагом, я такого в жизни еще не видел. По случаю прошедшего парада военврач пьян в дупель и вдумчиво доброжелателен. Меня кладут на пол в коридоре и уходят. Дня через три будет тебе койка, подмигивает выздоравливающий узбек на костылях. Все в порядке, меня оставляют. Со счастливым выражением лица падаю в обморок.


Вот мой дом. Из него ранним утром 3 ноября 1984 года я ушел выполнять воинский долг.

---

Читая Розанова

Зачем такое явление на дворе - иметь представление об авторе через пересказ другого автора? Это лень? Но ведь того автора, в пересказе которого мы его читаем, нам читать - не лень? Отчего бы не взять в руки сам оригинал? Нет. Мы Фейербаха с Гегелем знаем по ленинским "Философским тетрадям" (которые мы тоже не знаем), Толстого иногда (и довольно часто) знаем по "Зеркалу русской революции"; понятие "хокку" - по "Иссе, сыну крестьянина", о котором эпиграф у Стругацких; и о принце Гэндзи мы знаем постольку, поскольку старейший космический штурман Михаил Антонович Крутиков его любил перечитывать; о Махно (не рядом будь помянут) мы знаем даже не по "Хмурому утру", а по "Красным дьяволятам", и, вдобавок, часто путаем его с Левой Задовым - я тебя буду пытать, ты мне будешь отвечать; и я сделаю с тобой то, что Содома не делала с Гоморрой. То, что Пушкина, Гоголя, Щедрина и Белинского мы иногда знаем по краткой школьной хрестоматии - уже само по себе хрестоматийно, и даже говорить об этом пошло. Зачем, для того чтобы прочесть коллежского советника Розанова, мы сперва десять лет упорно перечитываем Веничкино эссе "Глазами эксцентрика"?


* * *
Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.

* * *
Удивительно противна мне моя фамилия. Всегда с таким гадким чувством подписываю "В. Розанов" под статьями. Хоть бы "Руднев", "Бугаев" какой-нибудь. Или обыкновенное русское "Иванов". Иду раз по улице. Поднял голову и прочитал:
"Немецкая булочная Розанова".
Ну, так и есть: все булочники "Розановы", и, следовательно, все Розановы - булочники. Хуже моей фамилии только "Каблуков": это уже совсем позорно. Или "Стечкин", критик "Русского вестника", подписывающийся "Стародумов": это уже вовсе срам. Но вообще ужасно неприятно носить самому себе неприятную фамилию. Поэтому
СОЧИНЕНИЯ ВАСИЛИЯ РОЗАНОВА
меня не манят. Даже смешно.
СТИХОТВОРЕНИЯ ВАСИЛИЯ РОЗАНОВА
совершенно нельзя вообразить. Кто же будет читать такие стихи?
- Ты что делаешь, Розанов?
- Я пишу стихи.
- Дурак. Ты бы лучше пек булки.

* * *
В России вся собственность выросла из "выпросил", или "подарил", или кого-нибудь "обобрал". Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается.

* * *
Откуда такое чувство? От чувства вины; и еще от глубокого чистосердечного сознания, что я не был хороший человек. Бог дал мне таланты; но это - другое. Более страшный вопрос: был ли я хороший человек - и решается в отрицательную сторону.

(Луга - Петербург, вагон)

* * *
Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание - моя жизнь.

(На Троицком мосту)

* * *
Поразительно, что к гробу Толстого сбежались все Добчинские со всей России, и кроме Добчинских, никого там и не было, они теснотою толпы никого туда и не пропустили. Так что "похороны Толстого" в то же время вышли "выставкою Добчинских".
Суть Добчинских - "чтобы обо мне узнали в Петербурге". Именно одно это желание и подхлестнуло всех побежать. Объявился какой-то "Союз союзов", и "Центральный комитет 20-и литературных обществ"... О Толстом никто и не помнил: каждый сюда бежал, чтобы вскочить на кафедру и, что-то проболтав - все равно, что, - ткнуть перстом в грудь и сказать: "вот я, Добчинский, живу; современник вам и Толстому. Разделяю его мысли, восхищаюсь его гением; но вы запомните, что я именно - Добчинский, и не смешайте мою фамилию с чьей-нибудь другой".
Никогда не было такого позора, никогда литература не была так жалка.

* * *
Читал о страдальческой, ужасной жизни Гл. Успенского; его душил какой-то долг в 1700 рублей ("Русская мысль", 1911 г., лето); потом "процентщица бегала за мной по пятам, не давала покою ни в Москве, ни в Петеребурге".
Он был друг Некрасова и Михайловского. Они явно не только уважали, но и любили его. Но тогда почему же не помогли ему? То же, что у почти миллионера Герцена в отношении Белинского. Я не защитник буржуа, и ни до них, ни до судьбы их мне дела нет; но и простая пропись и простой здравый смысл кричит: "Отчего же это фабриканты должны уступить рабочим машины и фабрики - когда решительно ничего не уступили: Герцен - Белинскому, Михайловский и Некрасов - Глебу Успенскому".
Это какой-то "страшный суд" всех пролетарских доктрин и всей пролетарской идеологии.

* * *
Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием. И всякое выговаривание я хочу непременно записать. Это - инстинкт. Не из такого ли инстинкта родилась письменная литература? Потому что о печати не приходит мысль; и, следовательно, Гутенберг пришел потом.
У нас литература так слилась с печатью, что мы совсем забываем, что она была до печати и в сущности не для опубликования. Литература родилась "про себя" (молча) и для себя№ и уже потом стала печататься. Но это - одна техника.

* * *
И только одно хвастовсство, и только один у каждого вопрос: "какую роль при этом я буду играть? Если "при этом" он роли играть не будет, - "к черту".

* * *
Народы, хотите ли, я вам скажу громовую истину, какой вам не говорил ни один из пророков...
- Ну? Ну?..
- Это - что частная жизнь превыше всего.
- Хе-хе-хе!.. Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо!..
- Да, да! Никто этого не говорил; я - первый. Просто, сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.
- Ха-ха-ха...
- Ей-ей: это - общее религии... Все религии пройдут, а это останется: просто сидеть на стуле и смотреть вдаль.

* * *
Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали.

Миллион лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет; и вдруг я бы ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй "по морали".
Нет. Я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, - гуляй, как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу.
Даже не знаю, через "е" или через "ять" пишется нравственность.
И кто у нее папаша был - не знаю, и кто мамаша, и были ли деточки, и где адрес ее - ничегошеньки не знаю.

(СПб - Киев, вагон)

@настроение: http://users.kaluga.ru/kosmorama/erofeev.html

---

В последние дни на дневниках нервничают по поводу материала, выложенного Александром Житинским и касающегося судьбы старых и не очень старых книг в библиотеках СПб - http://maccolit.livejournal.com/817268.html . Как мне это и свойственно, я немедленно стал нервничать тоже. Такого не бывает, чтобы, когда вокруг нервничают, я сижу спокойно - я немедленно подключаюсь к общей атмосфере, и даже, когда волна напряжения у окружающих спадает, я продолжаю кипятиться еще некоторое время, затухая довольно медленно, как чайник на керогазе. В связи с таким перманентным фактом моей биографии люди, хорошо ко мне относящиеся, говорят, что ситуация до меня доходит, как до того жирафа из анекдота. Я никогда с этим не спорю. В данном случае мне представилась Оруэлловская картина - колонна грузовиков МАЗ и ЗИЛ до горизонта, под покровом ночи вывозящая из всех городских библиотек десятки, сотни, тысячи тонн списанной литературы, на пустоши под Лисьим Носом предаваемой огню неразговорчивыми людьми в штатском. Именно под Лисьим Носом, услужливо подсказало мне разыгравшееся воображение, на месте массовых расстрелов в 37-м - 38-м. Одновременно я вообразил, что уничтожают книги в университетской библиотеке на Неве, в Фундаментальной библиотеке бывшего ЛГПИ на Мойке, в Маяковке и в самой Публичке - и пришел в совершенное исступление, ибо натянуть поводья скакуна своего воображения не был в состоянии никогда в жизни. В тот момент, когда мне померещилось, что среди небрежно перевязанных тюков книг, выносимых из зданий неразговорчивыми людьми в штатском для приведения приговора в исполнение, мелькнули обложки моих собственных книжек, я сел писать письмо бывшим сослуживцам по Публичке, которые до сих пор там работают, занимая довольно ответственные должности.

Первой ответила Вера Кнорринг, хранительница идишского фонда Российской национальной библиотеки.

К сожалению, именно потому, что мы работаем в крупнейшей библиотеке города (и больше того, - страны и мира), да к тому же не высовываем из нее носа - некогда! - мы вряд ли что-то вразумительное можем вам ответить. Ведь наши книги не уничтожаются, они на вечном хранении, следовательно, нам в этом смысле и беспокоиться нечего.

Думаю, что и вообще особенно беспокоиться нечего. Я смотрела присланную Вами ссылку, но она не произвела на меня апокалиптического впечатления. Скорее, похоже на дилетантские вздохи и ахи. Я, грешным делом, такого не люблю. Грустно, что погибают старые книги, да. Но все не так трагично: в городе есть и кроме нас крупные общедоступные библиотеки, которые хранят старые издания. Например - ОУНБ, областная универсальная на Кирилловской. Я уж не говорю про Маяковку, что весьма популярна в городе. Помнится мне, несколько лет тому назад эта последняя списывала свои старые фонды так: излишки складывались в коробку, ставились на улице при дверях и продавались всем желающим за символическую плату. То же у Алика Френкеля в Еврейском общинном центре - у него "коробка" живет постоянно. полки ведь не резиновые. Так что в городе - не царство Оруэлла. а нормальная билиотечная жизнь.

Я постараюсь расспросить друзей про городские районные библиотеки, и тогда обязательно напишу вам.

(Для Турмалин, Снарк, Zinder, Клавиатурной мыши и всех, кто в теме.)

---

Клавиатурная мышь прислала мне две эшеровские картинки. Она полагает, что мою внутреннюю сущность как нельзя лучше отображает именно эта:


Я глубоко тронут; при этом вношу некоторые разъяснения. Данная картинка отображает меня как нельзя лучше лишь частично, а именно - в процессе писанины, в просторечьи именуемой творческим процессом. По жизни же меня куда лучше отображает вторая картинка, присланная бесценной Таней, ибо я действительно всегда, практически в любой жизненной ситуации склонен кусать себя за хвост (или локти), сколько бы ни твердил, как мантру, фразу из Дементьева "никогда ни о чем не жалейте вдогонку". Как бы ни любил я на досуге воображать себя персонажем какого-нибудь "Сёгуна", констатирую с некоторым сожалением, что буддиста из меня все равно никогда бы не получилось:

---

http://www.all-tests.ru/personal/results/277512/export

Это все очень блаародно (с) , но тут не сказано, что я псих. Соответственно - приспособиться к эмоциям другого человека не в состоянии. Сопереживать могу, а вот снять чужое эмоциональное напряжение, тем более успокоить - фигвам. Так что не все верно, тов. В.Гуленко.

---

Неисповедимы пути (не правда ли, очень свежая мысль? Причем не моя). Единственное, что на Святой земле всегда было дешево, так это выпивка. Не пили, или пили мало, пока не накатила могучая волна переселенцев из СССР. Ну, как пьют эти переселенцы, известно всем. И я тоже. И мне тоже. Двадцать лет государство ломало голову, с чего можно взять (взимать? совершенная форма глагола, сюда не катит) еще налог. Со всего, кажется, уже взяли, даже с воды. С воды в первую очередь, потому что воды здесь мало. Дивно, думали мы, разливая по граненым стаканам: с воды есть налог, с водки его нету. Не с "с", а с "на". Но это уже из одессизмов, просачивающихся рано или поздно в высоколитературную речь любого местного, чей родной язык - русский. Мэстного. Хотя, казалось бы, лежит на поверхности, подходи да клади в мешок: вода - водка. Совсем рядом. Тупые чиновники налогового управления не могли дойти. Я думаю - только потому, что русский перестал быть родным языком еще их дедушек.
Наконец, по прошествии двадцати лет дешевейшего пьянства, сообразили. С первого января сего года цены на спиртное выросли в полтора раза. Поэты, музыканты, прозаики, художники, богема (тут говорят - боэма) и рядовые алкаши переглянулись недоуменно. Пока мы переглядывались, государство приглядывалось: нет ли бунтов, демонстраций, спонтанных выражений протеста или хотя бы протестующих статей в прессе. Но мы так обленились, что никто не написал ни одной статьи, не выразил спонтанно ни одного протеста. Хоть бы нассал кто на площади им. Рабина, что ли. Как сорок лет назад один мой знакомый, после повышения цены на водку, нассал на Красной площади. Как намек на священных коров. Но нет, куда нам. Богатыри - не мы. Мы только переглядывались. И, пока переглядывались, правительство решило, что пронесло - и сообщило, что через некоторое время цены будут подняты вдвое. Еще вдвое. Сегодня сообщило. Я полез в заветную синюю папку - там, наряду с неопубликованными (не от гордости, не от гордости!) рукописями лежал и пылился до времени рукописный рецепт самогонного аппарата. Пригодится. Вспомнились бутлегеры (кажется, так они назывались во время сухого закона в Штатах? И Аль-Капоне вспомнил). В девяносто пятом я был в Каире, и там, на площади рядом с Египетским музеем, в ресторанчике, куда повели нашу группу израильских туристов, мне дико захотелось выпить. Захотелось потому, что перед этим в одном из залов этого действительно потрясающего музея я три часа смотрел в глаза маске Тутанхамона. И мы ушли из музея и пришли в ресторан. И я попросил официанта принести мне бутылку водки. Любой. И соленых огурцов ("дайте два!"). Я хотел огорошить его русским шиком. Огурцы, однако, в меню были. В меню не было водки. Выезжая из Иерусалима, я забыл, что Египет - исламское государство, пусть на эту тему и либеральное. На этот счет, я хотел сказать. Одессизмы из меня так и прут. Я забыл, что здесь не пьют, а колются. Пророк запретил пить каплю вина, но при этом не запретил почему-то морфий и опий. Хотя те куда вредней. Причем, сказал я официанту доверительно - запретил он пить правоверным, а я не правоверный. Дай мне выпить. Официант посмотрел на меня с отвращением и сказал - то, что обязательно для правоверных, в исламском государстве обязательно и для гяуров. Это несправедливо, сказал я, и это причина, почему я никогда не приму вашу веру. Раз мне нельзя выпить. Это стопудовая причина, чтобы не принимать веру, насмешливо сказал он - потому что тебе нельзя выпить - видали? Впрочем, что возьмешь с кафира. - А с тебя что возьмешь, обиделся я, ты Достоевского не читал.

Я давно хотел написать об этом Каире и о теологическом диспуте с официантом, да так и не собрался. Я вообще о многом хотел написать, и не собрался - и о поющем раввине Шломо Карлебахе, с которым познакомился в конце восьмидесятых годов в Ленинграде, как он целовал мою жену, и она говорила - а у него борода пахнет духами, и о праведном сталинском зеке, бывшем казанском раввине Ицхаке Зильбере, который был настолько праведный, что, кажется, даже собственную жену не целовал, и о легендарной Софье Борисовне Кац, которая в шестидесятых, в заснеженном Ленинграде запросто болтала с ангелом из высших миров, и о том, как у меня на полке стоят их книжки с дарственными надписями... В ряд стоят, да. И о многом, многом другом хотел бы я написать, и все это жутко интересно, но так и не собрался. И из-за этой раздолбайности, вернее, за нее меня совершенно справедливо корит Чайная ложечка, но чего я могу сделать?
И тут, пока я сидел и переживал из-за поднятия цен на спиртное, и даже, лежа на диване, негромко простонал два раза, и прикинулся, что у меня низкое давление, так что Софа взгоношилась и кинулась ко мне с всеми таблетками, - ко мне нетерпеливо позвонил в дверь и вошел новый сосед, марокканец Вилли, и сказал - такая туфта, ты слышал парашу, что выпить скоро будет совсем нельзя, - и, вместо того, чтобы заахать и завести глаза кверху, я захохотал и сказал, что он похож на Довлатова. Он действительно был на него похож, потому что был небритый и потому что немедленно вытащил из кармана штанов бутылку арака - это марокканская водка такая, анисовая (и сделал вид, что не знает, кто такой Довлатов) - и мы ее выпили в два прихлопа, в три притопа, и я написал на иврите на бумажке консонантным письмом "Пушкин", и спросил, как он это прочтет, и он прочел, что это Фошкин - и он ушел, сокрушенный, как Джельсомино из страны лгунов.

И я приподнялся с дивана, и сел у телевизора, что бывает редко, и вперился в экран. И по телевизору показывали фильм "Старухи". Какой-то странный фильм две тысячи третьего года, и я смотрел его с того момента, как ушел мой сокрушенный гость, то есть с самого начала, и пожалел, что арака больше нет, и выпрямился, и встал, да так и не садился до самого конца... И скажу я вам, ребята, что, по-моему, это лучший из фильмов российского кинематографа за все девяностые и двухтысячные годы, лучше "Я у тебя одна", и лучше "Бандитского Петербурга", сценарий которого написала одна моя знакомая, и уж, во всяком случае, лучше "Брата", что один, что два, хоть во всех этих фильмах (вы знаете, что в эпоху Леньки Пантелеева слово "фильм" было женского рода?) снимались прекрасные актеры. Не рядом будут помянуты. И я, сидя и стоя перед экраном, понял, что нахожусь в ахуе (в охуе? черт бы побрал эту орфографию), а жена и дочка ушли в бассейн, я остался совершенно один и, чтобы поделиться открытием хоть с кем-нибудь, позвонил в управление по делам культуры, там поднял трубку какой-то сонный референт по связям с общественностью, и он был непьщий, и лишь покойный дедушка был у него из России, и я послал его на хуй, и он совершенно ничего не понял.

---

Лет тридцать назад мою маму приговорили к слепоте. Она и так никогда хорошо не видела, но году в восьмидесятом, в одном глазу у нее произошел разрыв сетчатки, в другом - кровоизлияние в стекловидное тело и Аллах знает, что еще. Как и почему, я не знаю. Никто не знает, даже папа. Кое-кто склонен видеть первопричиной этого мою первую женитьбу. Ирка любила по жизни совсем не то, что мои родители, и, как впоследствии - очень впоследствии! - выяснилось, не совсем то, что я. Ну, дело молодое. В общем, разрыв сетчатки, кровоизлияние в стекловидное тело. С Иркой мы развелись, но маме это не помогло. Она продолжала слепнуть. Двадцать лет назад, накануне моего отъезда, она видела контуры предметов, а текст в книжках (без книжек жить она не могла, это наследственное) могла разобрать только с расстояния трех сантиметров. Это не было достаточной причиной, чтобы я остался в России. Пятнадцать лет назад она приехала к нам в Иерусалим, держа папу за руку. Десять лет назад передвигаться без посторонней помощи она уже не могла вовсе, и функцию ученой собаки-поводыря исполняла Зина, соседка по лестничной площадке. Она выводила маму гулять. Во время прогулок Зина говорила о том, что купила на рынке, сколько стоит трикотаж в универмаге, какие теплые рейтузы она стала надевать после смерти мужа. Маме нужны были прогулки, и она мужественно терпела эти темы. Она была благодарна Зине. Моей Дворе-Берте в этом году исполнится десять лет, но, насколько я понимаю, мама еще ни разу не разглядела ее как следует. Когда мы приезжали в Петербург, или когда родители приезжали к нам, во время встреч в аэропорте мама брала лицо внучки в ладони, приближала к ней свое лицо и, широко открывая глаза, моргала ими, стараясь увидеть, что эта внучка представляет из себя хотя бы внешне. Девять лет они общаются по телефону, девять лет мама выносит суждения об урожденной иерусалимке, исходя из опыта мануальных контактов. Визуальные контакты помогали мало...

Пять лет назад офтальмолог в районной поликлинике горестно вздохнула и посулила маме полную слепоту. Она была хорошим человеком (почему - была? она есть, чтоб она жила до ста двадцати лет), она сожалела, что ничем не может помочь. Она предлагала ехать в Иерусалим к всемирно известному глазнику, доктору Авербуху, и спросить у него совета. Мама деликатно промолчала. Промолчала она потому, что Эдик Авербух приходится ей троюродным племянником, а мама, гражданин другого государства, не привыкла к подачкам. Мама - советский, хотя и антисоветский, человек. Она деликатно умолчала о том, что Эдик уже раз сто пятьдесят восемь по телефону предлагал ей провериться у него в больнице "Адасса", причем совершенно бесплатно, по родственному знакомству, но мама - советский антисоветский человек, и на буржуев смотрит свысока. Если ты такая бедная, то почему ты такая гордая? - как-то раз перефразировал известное выражение Эдиков папа, не менее, чем сын, всемирно известный врач, психиатр Илья Авербух. Мама не ответила.
Полгода назад, когда я был у родителей в гостях, она не видела уже вообще ничего. То есть она видела свет и понимала, когда он переходит во тьму - вот и все. Она утешилась бы дзен-буддистскими философскими хитрыми построениями, но мама не верила в дзен-буддизм. Она вообще ни во что не верила, даже в Бога, потому что была советским антисоветским человеком. Она верила только в папу. В моего папу с маленькой буквы, хотя, по моим размышлениям, мой папа должен был бы писаться с большой буквы, как Папа римский. И воспитана она была советскими людьми, дедушкой и бабушкой, которые не верили ни в Бога, ни в Черта (открою вам секрет - партийный дедушка не верил и в партию, в котрой состоял более полувека, - он полагал, что она, как историческое явление, не существует вовсе, в этом отношении он сам был дзен-буддистом). Короче говоря, родители воспитали ее, как надо, и она совершенно ослепла, и она, и папа повторяли с истинно буддистским спокойствием и смирением лучших из христиан, коими ни от природы, ни по воспитанию не являлись оба - как Бог, в которого мы не верим, даст, так и будет.

Месяца три назад папа позвонил мне из Петербурга и сказал - малыш, я уже не того, я уже старый, малыш, и если со мной что-нибудь будет, то ты имей в виду, что нужно позаботиться о маме. Она совсем уже слепая, я не представляю, что с ней будет после того, как. Позаботься о ней, а? Малыш...
Кажется, я заплакал и стал судорожно подтягивать спортивные штаны, которые обычно ношу дома, когда возвращаюсь с работы. Я плохо представлял, что могу еще сделать для мамы после того, как, - кроме того, что забрать ее сюда, к нам. Софа была согласна, и она тоже заплакала, - она стояла сбоку и все слышала, устроив по телефону громкоговорящую связь, и я вдруг разозлилися и наорал на нее, что она всюду хочет быть в курсе. Это было совершенно несправедливо, я признаю, хотя моя жена действительно всегда хочет быть в курсе всего.
В общем, все смирились, как истинные первохристиане, которых римские императоры бросали на арену цирка ко львам и леопардам, и как буддистские монахи, и как йоги времен Александра Великого и позднее. О таких йогах рассказывает Плутарх.

И вот месяц назад мама и папа - мама под ручку с папой, вы и так поняли, - к чему я это повторяю? - пошли на юбилей нашего дальнего родственника, тоже знаменитого врача - у меня все родственники знаменитые, что в Питере, что в Иерусалиме, что в Нью-Йорке - и на юбилее этом сели за стол, совершенно случайно сели рядом с каким-то жутко пьяным молодым человеком, и тоже врачом, глазным врачом и бизнесменом, вальяжно настроенным владельцем клиники глазных болезней. Они познакомились, то есть перекинулись парой слов от общего стеснения, и хорошо выпивший сосед по столу, увидев, как мама неумело тычет вилкой в тарелку, поинтересовался, в чем дело, и пригласил ее к себе на осмотр.
И мама с папой смирили свою комсомольскю юность, и советско-антисоветское мировоззрение, и явились-таки в его клинику. И выяснилсоь, что кровоизлияние в стекловидное тело куда-то делось, видимо, рассосалось за давностью лет, и речь идет лишь о катаракте, элементарной операции по удалению которой занимаются все глазные клиники всех стран, даже слаборазвитых, даже стран Третьего мира, даже таких, как Тимор, Гаити и Гвинея-Бисау.

И маме сделали эту операцию. Сегодня ее сделали. И совершенно бесплатно, потому что она - родственница великого Авербуха из иерусалимской "Адассы", о котором известно, что он сперва делает операцию, а потом стоит у окна, выходящего на английское военное кладбище, и вздыхает, и говорит, будучи абсоютно нерелигиозным человеком - помилуй мя, Господи, в последний раз. Почему он так говорит, я не знаю, и никто не знает, но факт, что говорит он именно так, а это для питерских врачей - уже что-то на уровне дзен-буддизма.
Сделали маме операцию, и сказали, что это просто катаракта, но застарелая, и где вы были тридцать лет назад? Пришлось разбивать ее ультразвуком, и мама подпрыгивала на столе, как труп при гальванотических опытах у Эдгара А. По, но все кончилось хорошо. И вот мама встала, и вдруг увидела, что всё вокруг видит. И это было как прозрение святого Антония, и Лазаря, и Ашшурбанипала одновременно, и как если бы сам Будда сперва ослеп бы, а потом вдруг - прозрел. И сказала она: и увидел Он, что это - хорошо.

А врачи все удивлялись вокруг - как это? Тридцать лет ничтожная катаракта, и никому не пришло в голову, что можно было ее снять за десять минут, и зрение бы вернулось? Ну, вы советский человек... И мама поправляла, смеясь, как эльфина - как антисоветский; ну, это то же самое, вы понимаете.
Приговорили к слепоте - и вдруг солнце хлынуло в глаза, повторял папа по телефону, и я сказал - папуля, а сегодня сто семнадцать лет прабабушке Бусе, и неспроста это. Дело в том, что прабабка моя Берта - наш ангел, или дух-покровитель нашей семьи, или я не знаю, как это назвать, но вот. Она спасала нас в самые трудные времена и моменты, и сейчас спасла. И в тридцать седьмом, и в пятьдесят третьем, и когда в восемьдесят четвертом меня брали органы, и потом тоже. Абсолютно неверовавшая ни во что дочь ученого талмудиста из Витебска.
Как это: был слепой человек - и вдруг солнце ринулось в глаза, и приговоренный медиками человек прозрел. Разве так бывает?..
Но если - собственная внучка?
...- Вижу стену! Человека вижу с бородой! Таблицу с буквами вижу!.. Седьмую строчку снизу вижу!.. Урррра! - кричала она.
- Папуля, я рассказал об этом Эдику Авербуху, и он сердито сказал - давно надо было, двадцать лет зрения потеряли, советские вы, антисоветские, - а потом вдруг заплакал. - Маша руками, я рассказывал, сильно воображая, как все мои знакомые радуются за маму.
- Малыш, я люблю тебя, - сказал папа.

---

Для Тани Р.

lib.rus.ec/b/60847/read

---

Минуту назад в Иерусалиме повалил снег. В двух метрах ничего не видать.

@настроение: хвала Аллаху, милостивому и милосердному