Интервью

Приехали брать интервью, и по этому поводу я провел господ корреспондентов в директорский кабинет. Дверь я предусмотрительно прикрыл. Прикрыл я ее не просто так.

...Целый день по архиву ходил странный человек - новый посетитель. Еще утром его препроводили ко мне. Всех сумасшедших направляют именно ко мне. Можно подумать, я спец по психопатам. Хотя, если вдуматься, - почему нет?..
Человек представился доктором исторической философии эпохи позднего декаданса; но это ладно. И не такие к нам хаживают.
В ходе беседы выяснилось, что:
1) доктор сделал историческое открытие - научился мгновенно отличать рукописи на арабском, турецком языках и фарси. При условии, что хоть где-нибудь на листе фигурирует латинскими буквами название города: например, Дамаск, Истанбул, Тегеран. Тогда сразу ясно становится, в какой стране и на каком языке писалась рукопись.
Потрясающе, сказал я. Позвольте пожать вам руку. Мы пожали друг другу руки, и доктор продолжил доверительную беседу. В дальнейшем выяснилось, что:
2) доктор родом из города Сызрань, происходит из семьи лудильщика обуви.
Так, сказал я. Это еще не всё, предостерегающе подняв руку и понизив голос, продолжал он. Со стороны мамы мой род восходит к великому испано-египетскому раввину одиннадцатого века Моше бен-Маймону Рамбаму по кличке Маймонид. А со стороны папы - к Владимиру Красное солнышко, понимающе кивнул я.
Потому что я стал раздражаться.
Совершенно верно, энергично кивнул он в ответ. Извините, пожалуйста, мне нужно немножко поработать, предпринял я неловкую попытку избавиться от наследника аристократических родов прошлого.
Он с готовностью поднялся. Я пошел встречать интервьюеров. Вот и всё.

...Доктор терся в коридоре, разглядывая старые плакаты и портреты известных общественных деятелей второй половины позапрошлого столетия. Иногда он начинал разговаривать с ними, подмигивая, как добрым знакомым. Он дружелюбно сопел вслед проходившим сотрудницам. Сотрудницы, особенно молодые, инстинктивно ускоряли шаги.
Теперь вы понимаете, почему я прикрыл дверь.
Когда стали записывать видеоролик, дверь распахнулась. Потомок Маймонида и Владимира Красное солнышко вошел в кабинет, уселся в директорское кресло и сказал, с беспокойством крутя головой:
-У вас пахнет мышами.
Удивленные корреспонденты прервали съемку. Я сказал, что в подвале у нас живут крупные крысы-мутанты, от которых нужно держаться подальше. Я думал, он испугается и уйдет. Он не ушел. Он попросил разрешения остаться тут же, в кабинете. Я никому не буду мешать, сказал он. Корреспонденты посмотрели на меня, я пожал плечами. Камера была включена, я постучал пальцами по лбу и постарался вспомнить, на чем мы остановились. Вспомнив, я продолжал. Через минуту гость стал шумно чесаться. Я возвысил голос, потому что корреспонденты знаками показали мне, что нужна полная тишина в аудитории, иначе будут проблемы со звуковым сопровождением. Он чесался долго, страстно, с наслаждением. С каким-то привизгиванием. Я говорил все громче и громче. Я потерял нить рассуждений.
Наконец, доктор исторической философии успокоился и откинулся на спинку вертящегося кресла. Я вздохнул и понизил голос. В какой-то момент я открыл рот, чтобы сказать что-то, но он сказал вместо меня:
-Все-таки у вас удивительно пахнет мышами.
Это было записано на пленку. Блядь, тихо сказал я и посмотрел на него, но он не смутился. Ну ладно, уже немного осталось, махнул рукой оператор, черт с ним, мы просто вырежем этот кусочек, пусть сидит в комнате, ладно.
Можно мне войти уже в мой кабинет? - спросил директор, деликатно заглядывая в дверь. Еще минуточку, сказал я, одну только. Он кивнул и прикрыл дверь. Оператор включил запись и показал на пальцах - ну, еще пару предложений, и баста. Давай. Я открыл рот, и потомок великих древних родов громко сказал:
-Потрясающе просто пахнет мышами, неестественно как-то даже.
Всё! Хватит! - крикнул оператор и стукнул ладонью по столу. - Дайте нам закончить, пожалуйста! Еще пять секунд у нас осталось. Пожалуйста, - повернулся он ко мне. - Поехали быстренько. Еще фразу. Только с выражением. Ну, раз, два... Запись! Включено.
Я кивнул ему, открыл рот, откашлялся и с выражением произнес:
-Сегодня у нас очень пахнет мышами.

@темы: Психические заметки

---

miriam_de_migdal, с днем рождения!



Картина называется Мириам из Магдалы, под перебор струн собственной лиры меланхолически кающаяся в несовершённых грехах.

@темы: ДР ПЧ

---

Бывшая одноклассница, бывшая комсомольская богиня, бывшая первая ученица поздравила меня с 23-м февраля: прислала из Питера видеоролик с эпизодом из "17-и мгновений весны", где Штирлиц отмечает 23-е февраля 1945 года - сидит дома, печет картошку в камине и поет про себя песню "Ой ты, степь широкая" (чтобы подслушивающие устройства гестапо не засекли). Немного странно я себя почувствовал - говоря логически, видимо, некоторым моим знакомым по ту сторону границы я представляюсь полковником Исаевым в тылу врага. : ) Но вдаваться в нюансы не стал, конечно, просто поблагодарил.

---

Ворона, с наступающим!

@темы: ДР ПЧ

---

Targa, с днем рождения!

---

/Арго/ запросила мои любимые цвета; я честно ответил - неважно, что, но - на духу, как родной маме. Я даже не спросил - зачем. Меня спрашивают, я отвечаю. Я всегда отвечаю, а потом спрашиваю - уже сам себя - зачем. Как бравый солдат Швейк. Иногда я разеваю рот, как крокодил Гена, и отвечаю людям, которых не знаю вовсе, а потом удивляюсь, как лев Чандр - не столько вопросу, сколько скоропалительности и искренности собственных ответов. Зачем?.. Удивляюсь медленно, как Лавр Федорович Вунюков. Но, когда спрашивают люди, мне приятные, отвечаю в пять раз быстрее, чем обычно, хотя обычно отвечаю тоже не медленно.
Вот я отвечаю, и получаю в ответ картинку следующего содержания (так формулировалось писарями штаба части, в которой я служил) :


Я полагаю, что речь идет о цветах на полевом выгоне в стране Гудвина, где-то между Маковым полем, на котором чуть не нашел бесславный конец Трусливый Лев, и вересковыми пустошами Желтой страны Виллины. Остается предположить, что под Великим и Ужасным подразумеваюсь я; со свойственной мне скромностью я всегда предпочитал именовать Страну Гудвина Страной Гуррикапа. В конце концов, не Гудвин же ее создал; мелкий лавочник, маклер и интриган, лукавый и добрый трус из Канзаса всегда был мне симпатичен, но страну, в которой царит вечное лето, где разговаривают птицы, и звери, и рыбы (это я увлекся), отгородил от остального мира вовсе не он. Когда-то Гудвин вызывал во мне презрение, как у Элли и Смелого Льва; по неслышном прошествии лет я понял, что симпатизирую ему; когда мне исполнилось тридцать, я понял, что иногда ставлю себя на его место; когда стукнуло сорок - стал понимать его одиночество, и часто представлял себе Великого и Ужасного сидящим за задворках дворца, - скорчившегося на старом разбитом, обитом выцветшим зеленым бархатом венском стуле, - прижимающего слезящийся глаз ладонью, неслышно шевелящего толстыми губами, читающего "Сирены титана" Воннегута. Одинокий, совсем одинокий. Ни Дин Гиор, ни Фарамант не могли бы составить ему подходящей партии даже в покер. Иногда мне кажется, что та зеленая девушка - служанка в Изумрудном дворце, чья легкая фигура с длинными распущенными волосами лишь отдельными штрихами очерчена Волковым - была единственным во всей стране близким ему человеком, да и та, разделяя с ним холодное стариковское ложе, ничего не испытывала к нему, кроме почтительного страха.

Джеймса Гудвина я понимаю, но из всех картонных героев страны-за-цепью-гор нравится мне - чисто по-человечески - лишь Урфин Джюс. В центральной библиотеке Изумрудного города вот уже девяносто четыре года невостребованным пылится на полке том воспоминаний успешного огородника и неудачливого диктатора, написанный в жанре фэнтези. Вновь и вновь, приняв рюмку горькой (можно без запятой), я возвращаюсь к чеканным строкам угрюмого Жевуна:
"Начдив семь донес о том, что замок Людоеда взят сегодня на рассвете... Я видел сны и Стеллу во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло".

---

Этот фотоальбом прислала мне /Арго/.
Спасибо, Юль.
www.liveinternet.ru/users/anmak/post96583900/

@темы: нотабене

---

Несколько ссылок, не связанных между собой тематически

Воспоминания о Бабеле (сборник).
lib.ru/PROZA/BABEL/about_wospominaniya.txt

"С юношеских лет я воспринимал произведения некоторых писателей как колдовство. После рассказа "Король" я понял, что еще один колдун пришел в нашу литературу и что все написанное этим человеком никогда не будет бесцветным и вялым.

...- Ой, месье Бабель! - сказал он, качая головой. - Вы же сын такого известного папаши! Ваша мама была же красавица!! Поговаривают, что к ней сватался племянник самого Бродского. Так чтобы вы знали, что Молдаванка вам совсем не к лицу, какой бы вы ни были писатель. Забудьте думать за Молдаванку. Я вам скажу, что вы не найдете здесь ни на копейку успеха, но зато сможете заработать полный карман неприятностей.

...Проклятия были ужасны. Вежливый начальник угрозыска даже посоветовал Бабелю:
- Не слушайте эти психические крики. Утром она была еще в уме и дала показания. А теперь за ней приедет фургон из сумасшедшего дома на Слободке-Романовке.

За перегородкой тетя Хава равномерно вырывала седые космы волос из головы, отшвыривала их от себя и кричала, раскачиваясь:
- Чтоб ты опился, Симеон, водкой с крысиной отравой и сдох бы на блевотине; и чтобы ты пинал ногами собственную мать, старую гадюку Мириам, что породила такое исчадие и такого сатану; и чтобы все мальчики с Молдаванки наточили свои перочинные ножички и резали тебя на части двенадцать дней и двенадцать ночей; и чтоб ты, Сенька, горел огнем и лопнул от своего кипящего сала!

...- Вот вы и другие писатели, - сказал Бабель, хотя тогда я еще не был писателем, - умеете обволакивать жизнь, как вы выразились, росой воображения. Кстати, какая приторная фраза! Но что делать человеку, лишенному воображения? Например, мне?
Он замолчал. Снизу пришел сонный и медленный вздох моря.
- Бог знает, что вы говорите! - возмущаясь, сказал я.
Бабель как будто не расслышал моих слов. Он бросал камешки и долго молчал.

- У меня нет воображения, - упрямо повторил он. - Я говорю это совершенно серьезно. Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: "Подлинность!" Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там к черту моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! Я где-то написал, что быстро старею от астмы, от непонятного недуга, заложенного в мое хилое тело еще в
детстве. Все это - вранье! Когда я пишу самый маленький рассказ, то все равно работаю над ним, как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть до основания Эверест. Начиная работу, я всегда думаю, что она мне не по силам. Бывает даже, что я плачу от усталости. У меня от этой работы болят все кровеносные сосуды. Судорога дергает сердце, если не выходит какая-нибудь фраза. А они часто не выходят, эти проклятые фразы...

Я беру пустяк - анекдот, базарный рассказ - и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться. Она играет. Она круглая, как морской голыш. Она держится сцеплением отдельных частиц. И сила этого сцепления такова, что ее не разобьет даже молния. Его будут читать, этот рассказ. И будут помнить. Над ним будут смеяться вовсе не потому, что он
веселый, а потому, что всегда хочется смеяться при человеческой удаче. Я осмеливаюсь говорить об удаче потому, что здесь, кроме нас, никого нет. Пока я жив, вы никому не разболтаете об этом нашем разговоре. Дайте мне слово. Не моя, конечно, заслуга, что неведомо как в меня, сына мелкого маклера, вселился демон или ангел искусства, называйте как хотите. И я подчиняюсь ему, как раб, как вьючный мул. Я продал ему свою душу и должен писать наилучшим образом. В этом мое счастье или мой крест. Кажется, все-таки крест. Но отберите его у меня - и вместе с ним изо всех моих жил, из моего сердца схлынет вся кровь, и я буду стоить не больше, чем изжеванный окурок. Эта работа делает меня человеком, а не одесским уличным философом.

Он помолчал и сказал с новым приступом горечи:
- У меня нет воображения. У меня только жажда обладать им. Помните, у Блока: "Я вижу берег очарованный и очарованную даль". Блок дошел до этого берега, а мне до него не дойти. Я вижу этот берег невыносимо далеко. У меня слишком трезвый ум. Но спасибо хоть за то, что судьба вложила мне в сердце жажду этой очарованной дали. Я работаю из последних сил, делаю все, что могу, потому что хочу присутствовать на празднике богов и боюсь, чтобы меня не выгнали оттуда.

Слеза блестела за выпуклыми стеклами его очков. Он снял очки и вытер глаза рукавом заштопанного серенького пиджака".


-----------
В.Шендерович, "Изюм из булки".
В сети только обрывки из этой книжки есть - www.lib.ru/ANEKDOTY/SHENDEROVICH/izyum.txt

"Год на дворе - семьдесят пятый. Шахматная векция Дворца пионеров оккупирована для читки пьесы Володина "Две стрелы". Читает - Табаков.
Через час я пробит этими стрелами насквозь; целый год сердце бешено колотится при одном упоминании песонажей. Фамилия автора пьесы мне ничего не говорит, но я хорошо представляю себе лицо человека, написавшего такое: Леонардо, Софокл...
Проходит два года, мы уже студенты; место действия - подвал на улице Чаплыгина. Мы репетируем "Стрелы". Однажды в наш двор приходит старичок с носом-баклажаном.
- Саша, - говорит старичку Табаков, - проходи...
Это - Володин? Я страшно разочарован.
С тех пор, время от времени, он приходит и сидит на репетициях, в уголке. Иногда Табаков просит его что-то дописать: своими словами рассказывает искомое, и Володин тут же начинает диктовать, а мы записываем. Каким-то до сих пор непостижимым для меня образом диктуемое оказывается не скелетом будущего диалога, а сразу - частью пьесы, без швов, с характерами и даже с репризами. Он не сочинал, ей-богу - просто герои жили в нем и там, внутри, разговаривали. Надо было только позволить им выйти наружу... Это поразительное качество володинской драматургии - прорастание пьсы из жизни и обратно в жизнь - делало ее совершенно уникальной.

Там же, в чаплыгинском дворе, Володин рассказывал мне своими словами "Осенний марафон". Я пристал к нему со своим школярским любопытством - что пишете сейчас? - и он обрадовался моим случайным ушам и вдруг начал подробно и взволнованно рассказывать эту, теперь уже классическую, историю. Он рассказывал ее, как жалуются на жизнь. Не на свою, а - вообще... На жизнь как источник несуразицы, несвободы, несчастья... И я очень хорошо помню, что в володинском изложении главным героем той истории был не Бузыкин, а две его несчастливые женщины.

Он вообще умел жалеть и любить. Других - больше чем себя: ведь Бузыкиным был он сам. Бузыкиным в кубе! Его неумение сказать "нет" приводило в отчаяние. Много лет спустя после тех встреч в чаплыгинском дворе я был несколько раз вынужден брать на себя эту функцию "отказника".
Однажды Александра Моисеевича, насквозь больного, не удосужившись даже прислать машину, тянули на ночь глядя на спектакль какого-то погорелого театра, потому что туда должно было прийти некое начальство и решался вопрос о дотациях. Присутствие в зале Володина, по мысли приглашавших, помогло бы решить вопрос положительно. Он понимал, что его используют, но сказать "нет" не мог.
Говорили минут пятнадцать. Пообещали, что будут звонить еще. Брали измором.
- А что, хороший театр? - спросил я.
- Отвратительный! - крикнул Володин. - Они меня так мучают...
Я сказал все, что думаю про это драматическое искусство.
- Я скажу, что вы мне запретили, ладно? - обрадовался Володин.
Но это было уже очень много лет спустя".

-------------
Картины Даниэля Герхарца.
www.danielgerhartz.com/paintings.aspx

Спасибо Carnivor'е.

-------------
А также спасибо llam'е за цитаты из Тибетской Книги жизни и смерти Согьяла Ринпоче.

«Часто мы забываем, что умирающий человек теряет весь свой мир — свой дом, свою работу, свои отношения, своё тело и свой ум — он теряет абсолютно всё. Все потери, какие мы только могли бы испытать в течение жизни, объединяются перед смертью в одну непреодолимую и громадную потерю...

Как духовный практик, я считаю, что умирание является великой духовной возможностью для осознания своей жизни; и я видел многих, многих людей, которые воспользовались этой возможностью самым вдохновляющим образом для того, чтобы изменить себя и подойти как можно ближе к собственной внутренней истине. Поэтому, если мы сразу скажем людям мягко и по-доброму о том, что они умирают, то дадим им шанс подготовиться и найти в себе источник силы и смысл прожитой жизни.

Иногда, я думаю, не существует более эффективного способа ускорить своё собственное развитие в качестве разумного существа, чем работа с умирающими. Забота об умирающем сама по себе является глубоким созерцанием и размышлением о собственной смерти. Это помогает ясно её разглядеть и поработать с ней. Когда вы ухаживаете за умирающими, вы можете прийти к осознанию и чёткому пониманию того, что является наиболее важным в жизни.

Научиться оказывать реальную помощь умирающим — значит прекратить бояться и начать ответственно относиться к собственной смерти, а также раскрыть безграничное сострадание, о котором мы даже и не подозревали.

Осознание собственных страхов смерти поможет вам чувствовать и понимать страхи умирающего. Попробуйте чётко представить себе, как это может быть: страх нарастающей, неконтролируемой боли; страх страдания; страх пренебрежения; страх зависимости; страх того, что прожитая жизнь бессмысленна; страх разлуки с теми, кого мы любим; страх потери контроля; страх потери уважения; и, возможно, наш самый огромный страх — это страх собственного страха, который всё больше и больше усиливается и обретает над нами могущество, когда мы стараемся избежать его.

Обычно, когда нам страшно, мы чувствуем себя изолированными и одинокими. Но когда кто-нибудь по-дружески поговорит с нами о наших страхах, мы поймём, что страх универсален, и "жало", личная боль, будет вынута. И это осознание своих страхов раскроет их общечеловеческую и универсальную основу. Помня об этом, вы сможете быть более сострадательными и обращаться со своими страхами более позитивно и вдохновляющее».

------------
Настроенчески же, увязываемое со всеми предыдущими ссылками, -
Новый альбом "Аквариума"
1000plastinok.info/album8216_26.html

За что спасибо Клавиатурной мыши. Равно как и за первые две ссылки - спасибо ей тоже.

@темы: книги

---

Году в 81-м я начал ездить в Петергоф, где был представлен Нине Михайловне Ивановой-Романовой. Меня рассмотрели в лорнет, и после беседы я был допущен в святая святых - ее домашнюю библиотеку. Нину Михайловну окружала восторженная студенческая молодежь, образовывавшая, как бы, своеобразный кружок, на который косо посматривали соседи по коммунальной квартире. Там впервые мне попалась в руки истрепанная книжка - "Петербургские дневники" Гиппиус, изданная в эмиграции в двадцатых годах. Я разочаровал многих интеллектуалов, посещавших салон Нины Михайловны, заметив как-то, что поэзия Гиппиус и Мережковского мне совсем не нравится. Она до сих пор мне не нравится, чего нельзя сказать о прозе.

С одной стороны, начиная читать записки Гиппиус, написанные в голодном Петрограде в 19-ом году, нельзя не испытать чувства раздражения буквально со второго абзаца. "Коренные жители Петербурга, мы принадлежали к тому кругу русской интеллигенции, которую называли "совестью и разумом России". Я сразу же вспомнил выступление Окуджавы на одном из его концертов - "как можно сказать о себе - "я - поэт"? Как это? Можно сказать: "я пишу стихи..."
А после я еще вспомнил ее многозначительное - "Мы - не в изгнании, мы - в послании". И сразу, уже по цепочке, вспомнил, как эти слова спустя полвека дополнил Алешковский, и вот уже захотелось вытащить тень несчастной эмигрантки и оставить ее тет-а-тет перед Юзом, и чтобы он повторил ей свое дополнение слово в слово, и пронаблюдать ее реакцию. Боюсь, она изумленно приподняла бы брови, брезгливо дрогнули бы губы - и, как Нина Михайловна, она принялась бы разглядывать собеседника в лорнет. Общее ощущение осталось бы - утонченная аристократка недоуменно вглядывается в дворового мужика, невзначай почесавшего при барыне причинное место.
Это-то и раздражает.
Не мужик раздражает.
Но потом раздражение как-то очень быстро спадает.

Почти тридцать лет прошло, дневники попали мне в руки вторично, уже на хорошей бумаге, изданные не так давно. Перечитываю.

...Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой - лапоть.

...И.И. ездил к Горькому, опять из-за брата (арестовали). Рассказывает: попал на обед, по несчастью. Мне не предложили, да я и не согласился ни за что взять его, горьковский, кусок в рот: но, признаюсь, я был голоден, и неприятно очень было: и котлеты, и огрурцы свежие, кисель черничный...
Бедный И.И., когда-то буквально спасший Горького от смерти! За это ему теперь позволяется смотреть, как Горький обедает. На просьбу относительно брата Горький ответил: "Вы мне надоели! Ну и пусть уже вашего брата расстреляют!"
Меня Горький и не ранит и не удивляет. Это человек прежде всего не только некультурный, но неспособный к культуре внутренно. У него совершенно бабья душа. Он может быть и добр - и зол. Он всё может и ни за что не отвечает. Он какой-то бессознательный. Это все, в конце концов, женская пассивность, - "путь Магдалинин". Но Магдалина, которая никогда не раскается, ибо никогда не поймет своих грехов.

...Горький жадно скупает всякие вазы и эмали у презренных "буржуев", умирающих с голоду. (У старика Е., интеллигентного либерала, больного, сам приехал посмотреть остатки китайского фарфора. И как торговался!) Квартира Горького имеет вид музея - или лавки старьевщика. Мало он понимает в предметах искусства, несмотря на всю охоту смертную. Часами сидит, любуется приобретенным... и верно думает, бедняжка, что это страшно культурно.
В последнее время стал скупать и порнографические альбомы. Но и в них ничего не понимает.

...А знаете, что такое "китайское мясо"? Трупы расстрелянных, как известно, "Чрезвычайка" отдает зверям Зоологического сада. И у нас, и в Москве. Расстреливают же китайцы. И у нас, и в Москве. Но при убивании, как и при отправке трупов зверям, китайцы мародерничают. Не все трупы отдают, а утаивают и продают под видом телятины. И у нас - и в Москве. У нас - на Сенном рынке. Доктор купил "с косточкой" - узнал человечью. Понес в ЧК. Ему там очень внушительно посоветовали не протестовать, чтобы самому не попасть на Сенную.
А на углу Морской и Невского, в реквизированном доме, будет Дворец искусств. По примеру Москвы. Устраивают Максим Горький и... Прости им, Бог, не хочу имен.

Если будет "мир" с ними... Я поняла, что этого нельзя перенести. И это не простится.

Прочла изумительный отрывок из "Опавших листьев" Василия Розанова. Неизвестно, о чем он писал это - в 1912 году. Но это - мы.
"И увидел я вдали смертное ложе. И что умирают победители, как побежденные, а побежденные, как победители.
И что идет снег и земля пуста.
Тогда я сказал: "Боже, отведи это, Боже, зедержи". И победа побледнела в душе моей. Потому что побледнела душа. Потому что где умирают, там не сражаются. Не побеждают, не бегут.
Но остаются недвижимыми костями, и на них идет снег".
На нас идет снег. И мы - недвижимые кости. Не задержал, не отвел. Значит, так надо.

@темы: книги

---

11.02.2009 в 04:18

Пишет  Осень:

плаги-ад
Раз свои записи не пишутся, придется писать ваши.


Запись в стиле  Либертарный Дракон:

Восьмого числа второго месяца сего года в клетчатой рубахе на голое тело, шаркающей походкой работника архива, я вышел из дому и направился на встречу с содружниками. Более всего я ненавижу эту повсеместную, лишающую дара сновидений и членораздельной речи, жару (февраль — знатный враль, как однажды признался мне в личной беседе Игорь Губерман, о чем я писал здесь, здесь и здесь), — о том же думал я, пока внезапно не обнаружил на дереве котенка. Вызвав милицию и пожарных, я решил немного передохнуть и, ничтоже сумняшеся, уселся на землю прямо под деревом (это была олива), и сам не заметил, как задремал. Каково же было удивление пожарных и милиции, проявивших редкостное единодушие и явившихся одновременно, когда они застали меня, мирно спящего, с удобно устроившимся котом на голове!

Об этом пел еще и М. Щербаков:

И прочь неслышно бежит, как кот,
А дальше — не наше дело!

Знал, конечно, что Осень - Мастер, но никогда не замечал, что временами сей мастер выступает еще и в жанре сатиры.

@настроение: "Хохо! - сказал собеседник. - Отменно". (с)

---

Меня как-то спросили - как я отношусь к Председателю? Не, сказали мне, то, как ты о нем пишешь, и так выдает твое отношение к нему как к поэту и... и, так сказать, как к должностному лицу; а вот по-человечески... понимаешь? Чисто по-человечески? Я раньше как-то не думал на эту тему, чисто по-человечески не думал. Или - думал, но на чисто инстинктивном уровне. Вот - есть такой человек, руководитель Союза, тянущий этот воз на себе. Пожилой, не очень здоровый (скажем прямо - больной) человек; что называется - молод душой? Да, разумеется. Мы собираемся дважды в месяц, сидим (я давно выбрал свое место, первый стул по правую руку от него), читаем, обсуждаем, спорим, пьем, едим, и нам хорошо. Но вот по-человечески... Впервые задумался. Думаю, я отношусь к нему как к старшему брату. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер, я не очень четко представляю себе, что это такое; но если бы спросили меня - каким бы ты хотел, чтобы был твой старший брат? - я ответил бы, что хотел бы, чтобы он был как наш Председатель. Не в том смысле, что с ним хорошо водку пить - я и сам, безо всяких братьев, водку пью с большим удовольствием, чем меньше народа, тем лучше, никто не отвлекает от письменного стола; и не в том даже смысле, что с ним хорошо стихи читать и книжки обсуждать (хотя делает он это мастерски) - в конце концов, для этого Председатель вовсе не обязателен, для этого желателен книжный шкаф; а в том смысле, что всегда есть к кому позвонить и придти, когда одолевают мысли, и он всегда терпеливо выслушает, даст пару дельных советов и расскажет пару анекдотов по теме, и какую-нибудь смешную историю о том времени, когда в Москве он возглавлял Комиссию по похоронам писателей, потом накормит ("не путай мне, блядь, мясные и молочные тарелки!!"),- а под конец, ковыляя, проводит до выхода и неловко чмокнет на прощание в щеку. У меня никогда не было такого старшего брата. И вообще никакого брата не было.

...У Председателя кончился договор с издательством, где он редактировал рукописи - и, стало быть, кончилась работа. Председательская его должность в союзе писателей не в счет, за нее он зарплаты не получает. Теперь Председатель сидит дома, пьет водку и пишет стихи и воспоминания. Иногда, не дожидаясь очередного собрания, он звонит мне и зачитывает избранные отрывки. "А?! - восклицает он. - Крепко сказано, благородные доны!" И действительно - сказано крепко. Всегда.

Иногда он спрашивает меня о вас, и при этом путает имена и ники. Иногда я рассказываю ему, что вывесил в дневнике те или иные его стихи, и что вы их читали, - тогда он волнуется как мальчишка, и спрашивает - "ну? ну?? не тяни - ну-у-у???"

Вот здесь когда-то -
www.diary.ru/~libdragon/p36858791.htm - я вывесил несколько его старых стихотворений. Там же есть ссылки на другие его стихи и на отрывок из воспоминаний о московских писателях. Те из ПЧ, кто читал серию моих зарисовок в теме "Содружники", знакомы с Председателем уже не первый год.

И вот я подумал... Не могли бы вы написать пару слов о том, каким вы видите его творчество - и его самого? И что бы вы хотели сказать ему, если бы повстречались...
Я распечатал бы ваши отзывы и отнес ему. Отзывы тех, конечно, кому есть что сказать.
Здесь или в у-мэйл, неважно.

@темы: Председатель, Содружники

---

Сертифицированный пси-хо-дра-мо-те-ра-певт - это вам не... не это самое. Не фунт изюму, короче. Страшно рад, хотя и выговорить без поллитры не могу.

P.S.: как выяснилось только что, и с поллитрой не могу тоже.
Только с листа, и то по складам.

Изо всех сил, да.

---

"Это был первый концерт Окуджавы, прошедший с таким успехом. Масштаб явления стал очевиден. Разумеется, это понравилось не всем. Когда счастливый и усталый Окуджава (в первом отделении читал, во втором пел) спускался по лестнице Дома работников искусств, к нему подскочил композитор Иван Дзержинский, автор соцреалистической оперы “Тихий Дон”:
-Я не позволю этого безобразия в нашем доме! Я — Дзержинский! Я — Дзержинский!
-А я - Фрунзе, - сказал стоявший сзади Лебедев, хлопнув его по плечу, и скандал рассосался.

...Поэтические вечера с конной милицией еще не вошли в обычай, и руководство испугалось примерно так же, как в 1946 году, когда при появлении Ахматовой и Пастернака зал в едином порыве встал. Через две недели после концерта, 29 ноября, в “Смене” появилась статья Игоря Лисочкина “О цене “шумного успеха”. Ее почти сразу (5 декабря) перепечатала “Комсомолка”.
Игорь Лисочкин — ровесник Окуджавы, ныне руководитель петербургского клуба военных обозревателей, многолетний сотрудник “Санкт-петербургских ведомостей”, ветеран войны. Песни Окуджавы он знал и любил, потому и на концерт пошел, - об этом Окуджаве впоследствии рассказали общие знакомые: Ленинград - город тесный, любители авторской песни друг друга знали. Это всего грустней: писал “свой” - и поколенчески, и социально; но попросили — и не отказал, и отработал заказ с энтузиазмом.

Что до разносного потенциала, статья не особо опасная, но довольно противная. Впоследствии, пересказывая ее на вечерах, Окуджава издевательски цитировал: “Но за таким поэтом девушки не пойдут. Девушки пойдут за Твардовским и Исаковским”. И добавлял: “Был такой критерий оценки поэта — за кем пойдут девушки”.

Это чистая эстрадная реприза, потому что у Лисочкина сказано иначе — однако не хуже:
“Булат Окуджава — московский поэт. Не Александр Твардовский, не Александр Прокофьев, не Евгений Евтушенко — просто один из представителей той большой поэтической обоймы, чьих стихов еще не лепечут девушки, отправляясь на первое свидание. Так для чего же пуговицы обрывать?”
Так что критерий оценки поэта был другой — за кого рвут пуговицы.

...26 декабря 1961 года случилось нормальное чудо, одно из многих в истории русской литературы. На секции поэтов Союза писателей СССР, в переполненной комнате № 8 дома на улице Воровского, прошло обсуждение песен Окуджавы. Ему готовился разгром. Собрание было следствием статьи Лисочкина, а главное — результатом слишком громкой и стремительно растущей славы... Как ни странно, наибольшее недружелюбие он вызывал у людей сходного опыта: у фронтовика Луконина, у трижды отсидевшего Смелякова.
Под личиной творческого отчета готовилась порка. Не зря после того, как Окуджава закончил петь, Владимир Солоухин со смачным оканьем заметил: “Ну вот, поразвлекались, а теперь - за розги!”. Ожидания его, однако, не сбылись.

Луконин со Смеляковым, послушав несколько стихотворений, начали подначивать с места: “Нет, ты спой! Ты спой, что на вечерах своих поешь!”. Окуджава, бледный, но сдержанный, отвечал: “Я все спою”. “Нет, ты спой то, что в Ленинграде!” - “Да, спою, что в Ленинграде. Может, не так уж все было страшно”. Подробный отчет об этом вечере оставил в дневнике Александр Гладков: “И постепенно произошло чудо: талант поэта-исполнителя, обаяние его и ответные токи от большинства слушавших, которое было настроено вроде меня, т.е. заранее настроено дружески и знало эти песни, сделали свое дело — атмосфера как-то удивительно переменилась, и к началу обсуждения стало ясно: “прорабатывать” Окуджаву не удастся. Чем-то это мне напомнило прекрасный фильм “12 рассерженных мужчин” — и это тоже могло быть сюжетом о победе поэта. По мере хода обсуждения Смеляков все чаще стал спускаться в ресторан и к концу совершенно напился так, что жене пришлось его увести”.

То, что случилось этим предновогодним вечером в ЦДЛ, больше всего похоже на сюжет старого стихотворения Майкова “Приговор”:

Дело в том, что в это время
Вдруг запел в кусту сирени
Соловей пред темным замком,
Вечер празднуя весенний;

Он запел — и каждый вспомнил
Соловья такого ж точно,
Кто в Неаполе, кто в Праге,
Кто над Рейном, в час урочный,

Кто — таинственную маску,
Блеск луны и блеск залива,
Кто — трактиров швабских Гебу,
Разливательницу пива...

Словом, всем пришли на память
Золотые сердца годы,
Золотые грезы счастья,
Золотые дни свободы...

И — история не знает,
Сколько длилося молчанье
И в каких странах витали
Души черного собранья..."

Д.Быков, "Булат Окуджава". Вступительная заметка автора.

@темы: книги

---

С днем рождения,  Lady Sotofa!

1). Стихи Виктории Райхер (про "драконы и розы")))


2). Обязательное О. Бешенковской про мандарины

Ахмадулина "Уроки музыки"

>

Ольга Бешенковская



Саша Черный "Весна"


Верочка (? кажется)



~~~
И несколько произведений В. Станилевского

@темы: ДР ПЧ

---

Скоро в серии ЖЗЛ выйдет биографическая книжка об Окуджаве, писанная Димой Быковым.
www.ozon.ru/context/detail/id/4290356/

Тут фрагменты из:
magazines.russ.ru/druzhba/2008/11/by3.html
magazines.russ.ru/druzhba/2008/12/bu6.html

Не люблю я Быкова. Но хорошо пишет, стервец.

@темы: книги

---

 Lady_N, с днем рождения!

Когда я познакомился с Леди (это было очень давно), ей было (если не ошибаюсь) 15 лет. Как говорит в таких случаях двоюродный племянник моей жены (ему 8 лет), она была глазастая и вот такая:


Лично у меня ассоциация с Наташей всегда была связана с Шварцвальдом в интерпретации его Гауфом: под косматой елью, в темном подземелье...

Запах нагретой за день смолы в сумрачном лесу, ягодные поляны на склонах холмов, и непременный Стеклянный человечек с длинной трубкой во рту, в которой вместо табака - сухие сосновые иглы.

@темы: ДР ПЧ

---

 Заболекарь, блин! Еще месяцев несколько тому назад, мит а пор монатн цурик пункт, я хотел х'об геволт тебя мит дайн гебойрн-тог поздравить, и пока думал, как поздравить, так уже и день рождения давно прошел. Ви а жираф мит а ланге шее, вус тын (вос тон)! Но ты меня простишь. Х' волт геволт винчн дир эпес, афиле а сах захн, обер из них из всех ицт помню блойз-нор, блин, показать тебе маленький видео дер сюжет, а штык ностальгиэ фар мир вегн а дер место, куда меня приглашали работать а мол когда-то, да я не поехал. Сдуру, как мне теперь иногда кажется. Ди менчн, вос ты сейчас увидишь, ди алэ - все мои знакомые, во главе с Сандлером. Их об дорт, ин "Форвертс", цу гедрукт мит цванцик артиклен.

Для неполиглотов - вот в этом месте Дракон мог бы сейчас работать, приглашали персонально, но он предпочел, так сказать, гейен мит а коп ин дрэрд афн ахцн клафтерн. Но скажу тебе, Заболекарь, честно - ойб х' вэл дем орт фаргесн - золл майне рэхте опгедарт верн. И не знаю, является ли это таким уж подарком, но всё-таки.

С днем рождения тебя. Лучше поздно, чем никогда.


От азой.

@темы: ДР ПЧ, идиш

---

Каждая сколько-нибудь приличная книга живет два человеческих поколения: пока ее читают отцы и, пока отцам удается убедить своих детей, что книжка стоит чтения. Далее, как правило, наступает книжкина смерть. Хотя, разумеется, известны и многочисленные исключения. «Сквозь пучину мерцают» и долго еще, видимо, будут мерцать и Остап Бендер, и дядя Степа, наверняка долгая жизнь уготована Мастеру и Маргарите... Большинство же книг того времени умерло навсегда. Они уже забыты, и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь захочет их перечитать. Конъюнктурность, откровенная и даже назойливая конъюнктурность времени – вот что их загубило, вот что их свело преждевременно в могилу, хотя и писались они зачастую чрезвычайно талантливыми людьми. (с)

Но... как же с греками? И со многими римлянами. И были еще Хайям и Джами. Ну, пусть только самые из рассамых интеллектуалов читали Эразма Роттердамского и краем уха слышали об эфиопском кодексе "Кабра нэгаст", - но большинство образованных людей все же имеют какое-никакое представление о Махабхарате, да и о Бхагаватгите тоже. А Шекспир-то, Шекспир!.. Хотя понятно, конечно, что в цитате подразумевалась, в первую очередь, судьба советской литературы. И вообще не шла речь о гениях, коих всегда один на тьму. Проснулся в час ночи и всё думал о "книжкиной смерти". Так и не уснул больше.

lib.align.ru/getbook/12329.html (ссылку на рассказ в тему прислала Клавиатурная мышь)

@темы: цитаты

---

Талифа куми - к Западной стене через Виа долороза (фотоотчет)

Не будучи профессиональным экскурсоводом, чисто из гуманитарных соображений, лет шестнадцать из девятнадцати, проведенных на Земле обетованной, я вожу небольшие группы желающих посетить Старый город. В основном, таковыми желающими являются российские туристы - родственники и знакомые моих знакомых. За все эти годы постепенно выработался определенный маршрут - от здания Главпочтамта, что в двухстах метрах от старых стен, недалеко от Яффских ворот, через площадь имени Омара ибн Хаттаба (да-да) - в армянский квартал, оттуда - в квартал еврейский со всеми сопутствующими видами на бывший град Давида и Масличную гору, - к подножию Храмовой горы, Стена плача, - арабский базар с проходом на Виа долороза, Крестный путь Иисуса, арабо-христианский квартал, Церковь гроба Господня; оттуда - по желанию - в мусульманский квартал, мечеть Омара, и обратно - через арабский рынок к площади Хоттабыча и Яффским воротам. Святыни трех религий находятся в нескольких сотнях метров друг от друга, но территориальная близость скрадывается диким переплетением древних улочек, тоннелей, арочных сводов, тупичков, наземных и полуподземных участков археологических раскопок. Весь поход ускоренными темпами занимает порядка четырех часов, а если обстоятельно и со вкусом, с остановками и подробными историческими экскурсами - около шести часов.

Уже давно я приглашал кого-нибудь из моих израильских ПЧ - из тех, что географически обитают в некотором удалении от Святого города - приехать сюда в свободный день с целью немного ознакомиться с нашими достопримечательностями. И то, стыдно сказать (кричал я по телефону  eden) - взрослый, более-менее образованный человек, скоро уж двадцать лет как живет здесь, а в Иерусалиме был два раза, и ни фига, как выясняется, не помнит... безобразие. Ты не обижайся, я тебе один умный вещь скажу. Вон, люди в России локти кусают, так хотят приехать и посмотреть культурное наследие, а у них не выходит по причине удаленности и дороговизны, а ты тут живешь, под боком, можно сказать, - а всё что-то мешает, совсем, понимаешь, нехорошо.  eden соглашалась, что это таки да, безобразие и нехорошо, но всё равно никак не приезжала.
Недели три назад, достаточно неожиданно, во время одной дискуссии в @дневниках, вырисовалась картинка: куча народу из обитающих здесь вдруг разом решили наконец приехать и посмотреть культурные красоты, а заодно и познакомиться друг с другом лично. И приехали. Три дня перед этим я, не сходя с места, только мне ведомым способом, общался по прямой вертушке с Небесной канцелярией - бил челом, предъявлял докладную записку, просил для экскурсионного утра сносной погоды. Тут своя бюрократия, отписывал мне архангел Михаил, но я тебе, как тезке, так и быть, подсуроплю по-свойски. Записку мою все Трое отфутболивали друг к другу: Бог-отец, Аллах и наш Единый; но, так как все Трое суть ипостаси Одного и того же, - понукаемые и взбадриваемые моею нудностью, вздыхая и почесываясь, сошлись на том, чтобы дать добро. И погода в этот день действительно была сносной. То есть, что я говорю! Погода была великолепной.
Аллах еще меня поцеловал шерстяной губой напоследок, и я пошел встречать гостей нашего города.

О Старом городе Иерусалима написано и переписано в книжках и сети бессчетно. Исходя из этого, не буду аз, грешный, разводить тут искусные культурологические реверансы и на духовных фортепьянах играть. Просто проиллюстрирую пост некоторыми фотографиями, отчасти у разных моих ПЧ уже выложенными, и прокомментирую оные.

В начале похода, недалеко от стен Старого города, экскурсанты озираются:  Человек с ружьем,  he-lenka,  teflonoviy,  eden. На заднем плане щурится на солнце  Taviskaron.


Три фотографии здания, отделяющего улицу Яффо от стен Старого города у Яффских ворот. До Шестидневной войны здесь проходила мертвая зона, разделяющая позиции израильских пограничников и иорданского Легиона. В начале штурма Старого города мимо этого здания к Яффским воротам бежали наши десантники во главе с военным раввином Шломо Гореном, который на бегу дудел в шофар, а иорданские пулеметные рассчеты поливали их огнем со стен. После войны на здании решено было сохранить выщерблины от пуль. Для истории.




 teflonoviy,  Taviskaron и  eden озирают место боя, кипевшего здесь сорок лет назад, о чем рассказано выше.


Верхушки стен эпохи Саладина недалеко от Яффских ворот.


Вот они, Яффские ворота, с победоносной по верху надписью Саладина, разгромившего крестоносцев. Ныне эти ворота - главный, наиболее оживленный и наименее опасный вход в Старый город.


Войдя в Старый город.
Я рассказываю о площади имени старика Хоттабыча, главной туристской площади Старого города, расположенной сразу за Яффскими воротами. Она служит входом в армянский и арабский кварталы.


Стены цитадели крестоносцев у Яффских ворот, с глубоким, широким рвом за ними (когда-то полным воды), у самого входа в Армянский квартал.


Над домами армянского квартала развеваются национальные флаги Айастана.


Жители армянского квартала - большие патриоты: здесь даже почтовые ящики выкрашены в цвета национального флага.


В самом сердце армянского квартала я рассказываю о истории местной армянской общины, самой древней в районе восточного Средиземноморья; она существует с четвертого века н.э.


Перед проникновением в армянский квартал я предложил присутствующим озаглавить нашу экскурсию Походом имени Геворг-джана  St. Brendan-а. Все с энтузиазмом согласились.




Здание Патриархата на главной площади армянского квартала. Здесь в День геноцида, ежегодно в апреле, проходят многолюдные митинги памяти полутора миллионов погибших.



Тефлоновая Галя и Миша- Taviskaron балдеют между армянской таверной и церковью св. Якоба, древнейшей армянской церковью на Ближнем востоке (так, по крайней мере, утверждают ее прихожане).

Подойдя к последней лавочке армянского квартала, что расположена на углу улицы имени Любавичского ребе и обрыва к древнему источнику Шилоах, в коем некогда черпались воды для служения в Храме, я обратился к присутствующим с призывом зайти в лавку и купить небольшой сувенир для брата нашего  St. Brendan-а; необходимо, подчеркнул я назидательно, чтобы это было непременно изделием рук армянской общины, при этом изготовленное в Святом городе, и чтобы оно (изделие) символизировало привет дашнакам от сионистов. Подавленные мудростью моих слов (так говаривал Абдул-Надул из детской повести "Чао - повелитель волшебников"), все немедленно зашли в лавку. Продавец из старинного армянского рода потомственных иерусалимцев был счастлив. Презент сей от имени всех нас, Геворг-джан, проследует в Тбилиси приблизительно через месяц.

"Со Стен сказочным был вид всегда..." - так сказано в одном из стихотворений Михаила Генделева.




Под Масличной горой когда-то распологался библейский Град Давида, а ныне - арабская деревня Силуан. Вид сверху, со Стен.


Мы  eden на спуске с городских стен к Храмовой горе.


 eden на смотровой площадке с видом на Масличную гору и бывший град Давидов.


Она же в ста метрах от Стены плача, рядом с Аль-Аксой, в виду мечети Омара, Золотого купола, Купола-на-скале, назовите как хотите.


Золотой купол мечети Омара, стоящей над тем местом, где когда-то находился Притвор завета, Святая святых Иерусалимского храма. Камень преткновения теологических, территориальных и политических споров приверженцев двух религий.


Тефлоновая Галя у Котеля маарави - Стены плача.


Мы все у Стены плача.



В переулках еврейского квартала, в двадцати метрах от остатков участка городской стены эпохи ассирийского владычества -  cefa и  eden. Сзади, подавленная величием древних развалин, прижалась к стене супруга Цефы, на заднем плане -  Человек с ружьем покуривает безмятежно.


Улица Кардо - одна из центральных исторических достопримечательностей Старого города. Главная улица древнего Иерусалима римского периода. По ней ступали легионеры, мытари и апостолы. Плиты древней мостовой сохранились частично, и экзальтированные туристы ступают по ним босиком.


Улица Кардо откопана археологами; на протяжении большей своей части она находится в полуподземелье. Отсюда отходят разветвления тоннелей эпохи греко-сирийского владычества; по тоннелям этим передвигались партизаны эпохи Маккавеев.


На стенах улицы Кардо.


Мы стоим на древних плитах Кардо, по которым, как уже было сказано выше, более двух тысяч лет назад ступали апостолы, мытари и легионеры. Некоторые въедливые экстрасенсы утверждают, что, стоя босиком на этих отреставрированных археологами плитах, можно зарядиться энергией на полста лет вперед. Замечу между нами, что стояние босиком на этих плитах и впрямь воздействует на людей, приводя к явлению психоза под названием Иерусалимский синдром. Поэтому мы обувь не сняли - во избежание.


Стоя у лавок арабского базара на Виа делороза, я рассказываю о Martin Luter Schule - бывшей школе имени Мартина Лютера, расположенной тут же, в ста метрах от Церкви гроба Господня. Это учебное заведение когда-то являлось центральной протестантской школой Иерусалима, в ней учились дети немецких фермеров Палестины и семей арабов-христиан. Вышло так, что после прихода нацистов к власти в Германии, школа эта стала одним из центров гитлеровской пропаганды и кузницей кадров для специалистов по еврейскому вопросу, впоследствии работавших в ведомстве Альфреда Розенберга. После начала Второй мировой войны англичане в одночасье депортировали из подведомственной им Палестины всё немецкое население, не разбирая, кто сочувствовал Гитлеру, кто нет. На этом прекратилась история темплеров, палестинских немцев, живших здесь не одну сотню лет.


В сотне метров от Мартин Лютер Шюле, в самом конце Виа долороза, Крестного пути, мы поворачиваем налево и проходим под небольшую арку, за которой расположено сердце христианского мира - Церковь гроба Господня.
Мы пришли сюда за пять минут до полудня. В полдень начинают бить колокола всех церквей Иерусалима. Я обычно успешно рассчитываю экскурсию так, чтобы добраться до этого места за несколько минут до двенадцати, - с тем, чтобы участники похода послушали перепев колоколов, и лишь потом зашли в церковь. Паломников и просто верующих христиан это настраивает на особо торжественный лад... Внимая колокольному звону, мы стоим у входа в Гефсиманский сад.


На площади перед Церковью гроба Господня.
На фоне Пушкина снимается семейство, так сказать.



Нам сказочно повезло - Старый город вообще, и святая святых христианства в частности были в этот день тихи и пустынны. Двадцать лет хожу сюда, и никогда не замечал ничего подобного. Толпы туристов и паломников обычно не дают возможности сосредоточиться и спокойно созерцать эти места; однако в минувшую пятницу мы имели полную возможность рассмотреть все надлежащие святыни трех религий наиспокойнейшим и умиротвореннейшим образом.



Несколько снимков, сделанных внутри Церкви гроба Господня, у подножия и вершины Голгофы.






Мы закончили поход задолго до встречи царицы-субботы. Проводив участников к центральной автобусной станции, пожав руки и поцеловав щечки, я отправился домой на Человеке с ружьем, вернее, на его машине, яко известный кузнец Вакула в Петербурх на загривке у черта (это - ради красного словца, не обращайте внимания). Дома Софа накормила нас горячим бульоном и чебуреками. Потом проходивший мимо унылый хасид напомнил нам о смысле жизни и ее рутине. Мы договорились с Человеком с ружьем о дальнейших встречах @дневниковцев, которые теперь будет организовывать уже он, и расстались.

Это был хороший день. Я устал как собака, и был очень доволен. Вечером я вышел на улицу и посмотрел на черное, бархатное небо Юга, полное мириадов подмигивающих звезд. Ну теперь-то, ангелы, вы будете ко мне благосклонны? - спросил я. - Будем, - ответили ангелы.

@настроение: Насреддин в Бухаре

@темы: фотографии, Старый город, Эрец

---

Синяя папка

Известно, что очередные рассказы и заметки из серии "Литераторские мостки" я почти всегда оставляю в дневнике под замком. Во избежание.
Вот эта серия - www.diary.ru/~libdragon/?tag=390039

Иногда у моих читателей возникает позыв к вывешиванию тех или иных текстов в открытом интернете; я обычно стараюсь избежать такой популяризации моего творчества в тех случаях, когда речь идет о защите чести и достоинства представителей литературного мира. То есть, с моей точки зрения, я только и занимаюсь тем, что порочу их честь и достоинство.

Примерно полгода назад я, под влиянием очень солидной дозы спиртного, все же решился представить избранные произведения из этой серии одному из главных моих персонажей - незабвенному Сан Санычу (он же - Ибрагим Сулейманович, в миру – журналист и публицист Александр Свищёв). Я полагался на присущее ему чувство юмора. Я не ошибся. Сан Саныч внимательно прочел распечатки текстов, прошелся по поводу фантастичности некоторых эпизодов и – довольно неожиданно для меня – остался доволен прочитанным. Я бы тебе сказал, как это принято в таких случаях у творческой публики, - доверительно склонившись к моему уху, щекоча жесткой бородой и дыша перегаром, вполголоса произнес он, - я бы тебе сказал: "Старик, ты – гений!" – но фраза эта до такой степени заезжена, что превратилась в пошлость; засим скажу только, что нужно эти заметки о наших писательских посиделках отредактировать, кое-что исправить, распределить по порядку и издать.

Я выразил живейшую признательность (мне действительно было не по себе, я ожидал его вердикта, хрустя оледенелыми пальцами), но высказал опасение, что многие – слишком многие! – справедливо узнают в персонажах самих себя и дико обидятся. "У людей часто бывают такие неадекватные, несуразные реакции! Как часто, о, как часто подводит писателей и поэтов присущее им чувство юмора, - как только кто-нибудь из собратьев по литературному цеху начинает описывать их самих!" – фальшиво сокрушаясь, воскликнул я. – Ну, так пусть и теряют присущее им чувство юмора, - пожал плечами Сан Саныч. – Я вот считаю, что если они дураки, то пусть и обижаются; я, как тебе известно, не дурак, поэтому я лично и не обиделся.
-Вот и мои интернетовские читатели говорят – "печатать надо", - нервно потирая потеплевшие ладони, проговорил я. – Но как бы не рассориться с нашими… Они все равно обозлятся, прочтя о себе такое. Не все, но некоторые. Я даже знаю, кто.
-Ну и пусть злятся, - снова пожал плечами великодушный журналист. - В конце концов, что важнее – хорошее настроение у тысяч интеллигентных читателей, у которых все в порядке с чувством юмора – или плохое настроение у кучки горделивых письменников?.. Я лично всегда выбираю читателей, а борзописцы – пусть себе злятся. Кто им мешает написать серию подобных зарисовок в твой адрес? Никто и ничто им не мешает, кроме одного качества - неумения писать подобные вещи. Так что положи болт и иди показывай нашим. Иди в народ.

-Ага, - сказал я, но прошло еще несколько месяцев, пока (и опять-таки под влиянием очередных возлияний) я не решился принести Синюю папку другому участнику нашей компании - прозаику и драматургу Вале Кобякову. Валя – хороший, душевный, веселый русский человек, умница и балагур, двадцать лет проживающий в центре Иерусалима, но, несмотря на это, до сих пор не ставший антисемитом.
-Валя, - сказал я, - вот тут я принес отобранные вещи про тебя, про Председателя, про Сан Саныча и вообще… Мне не хочется держать это в себе, мне хочется, чтобы ты, как герой-участник-персонаж, прочел бы это тоже. И осудил бы по закону литературного братства, если сочтешь нужным. Сан Саныч говорит, что ему понравилось. Я преклоняюсь перед Сан Санычем, я обосрал его там больше всех, а он…
-Ты давай без предисловий, - сказал Валя, - терпеть не могу, когда перед чтением рассказа или стихотворения автор устраивает театрализованное представление с подробными разъяснениями того, зачем, как и в каких условиях он его писал. Обычно такое описание превышает по объему само произведение. Что ты мне объясняешь? Дай, я прочту, а потом скажу, стоило ли огород городить. Ну!..

Я открыл, потом закрыл рот, махнул рукой и передал ему папку с тесемочками.
-О-кей, - сказал Валя, озабоченно глянув на часы, - я сейчас спешу на один поэтический вечер, а потом буду писать о нем статью, а потом поеду на Красное море отдыхать, а когда вернусь, через неделю где-то, засяду за твою нетленку. А потом прочту и, значит, расскажу, обосрал ты там кого или нет. Лады?
-Ыгы, - сказал я, - спасибо, - потоптался возле Вали, пожал ему руку и поехал домой.

…Валя позвонил в шесть часов утра на следующий день. Сперва я решил, что у него неожиданно начался запой – из трубки неслись какие-то дикие несвязные выкрики и волчий вой, перемежаемые довольно-таки придурочным хихиканьем. Я отставил трубку в сторону и с сомнением посмотрел на нее. – Аыыыыыыыы!!! Уллллюлю! – пищала отставленная трубка. – Блядь, - тихо сказал я в пространство. У меня неожиданно ослабли ноги. Не расслышав ни единого слова, я уже понял, о чем шла речь. Примерно через минуту я собрался с духом и осторожно поднес трубку к уху.
-Мишка! Мишаня! Я не поехал на этот вечер поэзии вчера, ну его на хуй! Я не сел писать статью о нем, поскольку я все равно на нем не был, я по дороге домой раскрыл твою папку и закрыл только пять минут назад, когда все прочитал. Я всю ночь читал, жена даже обиделась. Улллю-лю! Олля-ля! Оп!
-Так, - сказал я и нервно почесал за ухом.
-Ап! Я тебе написал там на обороте отзыв, прочтешь потом, если захочешь. Только он слишком эмоциональный, там больше всего кавычек и восклицательных знаков.
-Так, - повторил я.
-Немедленно дай это прочесть Борису. А потом всем нашим. А потом мы будем это печатать.
-Не-е-е, - проблеял я, глядя в зеркало остановившимся взором, как баран.
-Да-а-а-а-а!!!! – заорал он. – Сашка уже звонил мне, говорил, что ты боишься; а чего ты боишься?
-Обидятся, боюсь, больше ничего не боюсь, - сказал я. - Скажут – литературные сплетни распускает, а там на пятьдесят процентов придумано.
-Так это и есть самый кайф, что придумано, если бы там было все правда, то это были бы протоколы заседаний союза писателей, а не рассказы… Я даже так скажу - там не на пятьдесят, а на восемьдесят или даже девяносто процентов придумано, это-то и хорошо! И никого ты там не обосрал, кроме нескольких бездарностей, которые все равно к нам уже больше не ходят, мы же их и выперли. Так что все в полном порядке. Написано с добрым юмором, и ты не только не обсираешь ребят, ты же их, наоборот, популяризируешь, и их самих, и их вирши, вот в этом – дополнительный кайф. Тебе только спасибо скажут. Печатать, срочно печатать! Я немедленно иду к Борису, отнесу ему, пусть читает, а потом пусть пишет отзыв, который станет предисловием к твоей новой книжке. Иду!..
-Какая книжка?! Я не написал никакой новой книжки…
-Издадим все эти рассказы под официальным грифом СП, - стал объяснять Валя, - мы ее назовем именно "Литераторские мостки", там по объему как раз тянет на отдельный сборник…
-Ты фантазируешь, - с огромным облегчением сказал я, - ты уже строишь замки на песке, а Председатель-то еще этого и в глаза не видел.
-Сейчас он это увидит в глаза! – вскрикнул Валя, - я иду!
-Ты только объясни ему, чтобы не обижался, если… - затянул я свою волынку.
-Ты держишь Бориса за идиота? – обеспокоенно спросил веселый прозаик и драматург.
-Нет, но…
-Я иду. Я уже ушел, - сказал Валя и бросил трубку. Я посмотрел на часы и набрал номер Председателя.
-Да! – рявкнул голос в трубке.
-Боря, тут тебе Валя Кобяков несет мои… это…
-Знаю! Он уже звонил мне в два часа ночи! А сейчас полседьмого утра! Блядь, мне дадут сегодня поспать или нет?! Я в десять уезжаю лечиться на Мертвое море, у меня ноги уже совсем не ходят, а вы мне поспать не даете! Блядь.
-Ох, - сказал я, прижимая руку к сердцу. Мне стало дико неудобно. – Боря…
-Разве я сказал, что не хочу читать твои рассказы? – неожиданно совершенно спокойным голосом произнес он. – Валя мне их так расхвалил, что я уже весь горю от желания. Особенно пикантно, как я понял, то, что это все заметки о наших общих посиделках. Я хочу видеть собственными глазами, как ты там меня отчехвостил.
-Спасибо… - пробормотал я. – А когда ты возвращаешься с Мертвого моря?
-Мы с женой едем в гостиницу на четыре дня, - объяснил он, - и за это время, возможно, я успею кое-что прочесть. Буду лежать в грязевых ваннах и читать. Все равно на этом Мертвом море можно помереть со скуки, так что твоя писанина будет кстати.
-А какая гостиница? – полюбопытствовал я. – Есть там такая гостиница "Нирвана", сейчас она называется "Голден тулип", я там был, там вино в разлив подают к обеду, завтраку и ужину… И бесплатный бар, там и водки, и коньяки, и ром…
-Я туда как раз и еду, - обрадовался больной Председатель, - а про вино не слыхал; поэтому запасся четырьмя лирами водки. Впрочем, вино меня все равно не берет. Буду пить свою водку, а потом запивать тем, что подают в этом самом бесплатном баре. Спасибо, ты меня утешил. Ладно, уснуть мне сегодня уже не дадут, нужно собираться. О, вот уже Валя в дверь колотится. Ну хорошо, Мыша, пожелай мне горячих грязевых ванн, ледяной водки в баре и удачного прочтения твоих гротесков.
-От всей души, - сказал я. – Так мне тебе позвонить после возвращения или как? Или ты сам позвонишь?
-В воскресенье я вернусь, и позвоню тебе. Всё, отбой. – Голос отдалился, но я успел еще услышать:
-Валя, давай сюда его хуйню…
Я услышал, что Валя говорит что-то, потом зашелестела бумага, и связь прервалась.
Я вздохнул и стал собираться на работу.

Я рассчитывал получить вердикт Бори на следующей неделе, полагал, что время еще есть, и даже сумел как-то подзабыть воображаемые громы и молнии, причитающиеся мне. Вечером дня, когда Председатель убыл на грязевые ванны, я в расслабленном состоянии прилег на диван перечитать кое-что из "Хромой судьбы" Стругацких; как мне казалось, именно в этой книге я сумею найти некую параллель с тем, что испытывал во время разговора с поэтом, руководящим нашим писательским содружеством. Я лениво перелистывал страницы, когда телефон грянул.

-Да, - сказал я, не отрывая глаз от найденного наконец эпизода, где главный герой, московский писатель, в котором угадывался сам автор, прижимая к груди Синюю папку, выслушивает вердикт от Михаила Афанасьевича Булгакова. – Да, слушаю…

-Мыша, - кашлянул в трубке какой-то незнакомый голос. Я сел на кровати.
-Да-а?..
-Это Председатель, - тихо сказал голос.
Я встал. Последовала пауза.

-Мыша, я прочел всё... Мыша, ты велик.
У меня что-то пискнуло в глотке, я закашлялся.
-…Ты полный мудак, раз предполагал, что я могу обидеться. И что вообще кто-то, кроме круглых идиотов, может обидеться на то, что ты пишешь в этой серии рассказов.
-Ы-ы-ы-ы, - произнес я. У меня всё зачесалось. Я стал скрести спину. Я весь был в мгновенно выступившей испарине.
-Я рад, что случайно обнаружил два года назад твои рассказы. Мы приняли тебя в союз писателей, но я никогда не знал, что ты пишешь еще и отчеты о наших собраниях. Спасибо Вале. Что он принес их. Сам ты, как я догадываюсь, никогда бы не решился.
-Да, - тихо ответил я. – Я боялся тебя обидеть.
-Чудак-человек, - усмехнулся он. – Это профессиональная проза. Добрая, смешная, печальная. Такая, какой и должна быть проза. Вот и всё.
-Ты знаешь… - сказал я. В такие моменты у меня начинается недержание речи. Это нервное. – Ты знаешь, когда должен был выйти мой сборник, я в последний момент вычеркнул из макета книги самый первый рассказ из этой серии, он называется "В этой роще березовой". Я описал там тебя… Я знал, что ты все равно сборник прочтешь и обидишься, если найдешь его в книге.
-Ну и мудак, - мягко сказал он. - Теперь я все равно его прочел, и ни капли не обиделся, а наоборот; а вот в книге его уже нет, и это очень печально.
Ты замечательно изобразил Губермана, я увидел его совсем как в жизни, но с такими добавками, которые мне самому никогда не приходили в голову. Не сомневаюсь, когда я покажу Миронычу то, что ты о нем пишешь, он будет в полном охуе. Мыша, должен тебе сказать, что я теперь, с этого момента, буду тебя бояться. Как боюсь Дину Рубину.
-? – удивился я.
-Дина вывела меня в романе "Вот идет Мессия". Она вывела меня как вполне симпатичного героя, который в конце неожиданно оказывается полным подонком и мудозвоном. Я не простил ей такой чудовищной лжи, - не лжи обо мне, а лжи художественного образа, ей просто в этом эпизоде изменило литературное чутье, - и мы не разговаривали с ней почти два года.
-Вот этого я и боялся… - начал я.
-Да, но ты ведь не вывел меня как полного подонка и мудозвона, ты вылепил меня так плотно, объемно и осязаемо, что я сам увидел себя со стороны, и это было совершенно шизофреническое ощущение. В хорошем смысле. И Сашу я увидел как живого, Сан Саныча – гы! – нашего дорогого, и всех. Всех прочих. Я смеялся, улыбался, иногда всхлипывал. Одновременно. Один раз я заплакал от восторга, какой я хороший. Я не скажу тебе, после какого эпизода… Такой должна быть литература. Жена сейчас читает. Вот. Я все сказал.
-Ох, - сказал я, - Бооорь… ты не представляешь себе…
-Чего там – не представляю, - ответил он. – Я все очень хорошо представляю. Я сам так же психовал сорок лет назад, перед тем, как нести стихи московским мэтрам… И Губерман в юности тоже психовал, когда относил свои стишки Слуцкому и Самойлову. Это нормально. Ненормально – скрывать то, что ты пишешь. Это только так говорится, что есть абстрактные любители слова, пишущие в стол. Нет таких любителей, есть неуверенные в себе люди. Мы издадим все эти рассказы одной книгой, конечно, подредактировав кое-что. Немножко мата уберем. Не весь, конечно. Я напишу предисловие… Союз писателей даст деньги. Выпустим здесь, или в России. Всё.
-Ах, - сказал я. – Мне хочется выпить.
-А я так уже выпил, - сообщил он. – Я лежу голый в грязевой луже, пью водку, и две прекрасные одалиски… - Он вдруг захихикал. – Вытирают мне вспотевшее от дум и забот чело. Высокое чело. Моё высокое чело.
-М-да, - глубокомысленно сказал я.
-…Только ведешь ты себя, как невинная гимназисточка тургеневско-чеховского периода. Кокетуля, которая, как это… когда постель была расстелена, а ты была растерянна. От этого нужно избавляться, кокетун… Это – бабское. Кстати, ты знаешь, что наш Володя написал когда-то пародию на это стихотворение?

Я знал, но Председатель уже воодушевился.
-Там у Евтушенко в оригинале – так:
"Постель была расстелена,
А ты была растерянна,
И спрашивала шепотом:
"А что потом? А что потом?"

-А Володя написал вот так, потому что этот стих его дико раздражал:
"Постель была расстелена,
А ты была растерянна,
И спрашивала шепотом:
"Куда ты лезешь?! Жопа там!"

Председатель загоготал, потом закашлялся.
-Евтушенко после этого с Вовой уже никогда не разговаривал. Тоже – мудак потому что. Ну ладно… В общем, так. Когда я приеду, то сам пойду к Миронычу и всучу ему эту серию. Он приятно охуеет. А потом тоже напишет предисловие. Будут два предисловия к твоей новой книжке.
-Как? – перспросил я. – Приятно охуеет? Дивное выражение, нужно его немедленно записать… Где моя ручка…
-Теперь только я понял, для чего ты на всех собраниях воровал мой золотой "паркер". Так, одалиски предлагают мне перевернуться жопой кверху, что я сейчас и выполню с удовольствием. Всё, что есть хорошего в жизни - либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению... Это не я сказал, а Пардо. Ну, пока. Целую нежно.
И он положил трубку.

Я постоял в темной комнате, потом вышел на кухню. Там металась и гремела кастрюлями Софа. Она готовила праздничный обед по поводу предполагаемого визита очередной армады любимых родственников из Ашдода, стада полнокровных обжор и выпивох. Я подошел к жене и открыл рот. Она приостановилась в своем кружении и выжидательно посмотрела на меня. Я закрыл рот и поцеловал ее в макушку. Она удивленно заулыбалась. – Спасибо тебе, малыш, - пробормотал я.
-Ой, чего это?! За что? – смущенно сказала она.
-За всё. Ты тоже моя Синяя папка. По-своему.
-Так, - сказала она. – Уже наклюкался! Нельзя оставить одного ни на минуту, как ребенок, ей-богу! Где ты успел выпить – по телефону?! Блядь, я задушу твоего Председателя собственными руками!!
Она отшвырнула мокрыми красными руками передник и пошла на меня.

@темы: Председатель, Литераторские мостки