/Арго/ запросила мои любимые цвета; я честно ответил
- неважно, что, но - на духу, как родной маме. Я даже не спросил -
зачем. Меня спрашивают, я отвечаю. Я всегда отвечаю, а потом спрашиваю - уже сам себя - зачем. Как бравый солдат Швейк.
читать дальшеИногда я разеваю рот, как крокодил Гена, и отвечаю людям, которых не знаю вовсе, а потом удивляюсь, как лев Чандр - не столько вопросу, сколько скоропалительности и искренности собственных ответов. Зачем?.. Удивляюсь медленно, как Лавр Федорович Вунюков. Но, когда спрашивают люди, мне приятные, отвечаю в пять раз быстрее, чем обычно, хотя обычно отвечаю тоже не медленно.
Вот я отвечаю, и получаю в ответ картинку следующего содержания (так формулировалось писарями штаба части, в которой я служил) :
Я полагаю, что речь идет о цветах на полевом выгоне в стране Гудвина, где-то между Маковым полем, на котором чуть не нашел бесславный конец Трусливый Лев, и вересковыми пустошами Желтой страны Виллины. Остается предположить, что под Великим и Ужасным подразумеваюсь я; со свойственной мне скромностью я всегда предпочитал именовать Страну Гудвина Страной Гуррикапа. В конце концов, не Гудвин же ее создал; мелкий лавочник, маклер и интриган, лукавый и добрый трус из Канзаса всегда был мне симпатичен, но страну, в которой царит вечное лето, где разговаривают птицы, и звери, и рыбы (это я увлекся), отгородил от остального мира вовсе не он. Когда-то Гудвин вызывал во мне презрение, как у Элли и Смелого Льва; по неслышном прошествии лет я понял, что симпатизирую ему; когда мне исполнилось тридцать, я понял, что иногда ставлю себя на его место; когда стукнуло сорок - стал понимать его одиночество, и часто представлял себе Великого и Ужасного сидящим за задворках дворца, - скорчившегося на старом разбитом, обитом выцветшим зеленым бархатом венском стуле, - прижимающего слезящийся глаз ладонью, неслышно шевелящего толстыми губами, читающего "Сирены титана" Воннегута. Одинокий, совсем одинокий. Ни Дин Гиор, ни Фарамант не могли бы составить ему подходящей партии даже в покер. Иногда мне кажется, что та зеленая девушка - служанка в Изумрудном дворце, чья легкая фигура с длинными распущенными волосами лишь отдельными штрихами очерчена Волковым - была единственным во всей стране близким ему человеком, да и та, разделяя с ним холодное стариковское ложе, ничего не испытывала к нему, кроме почтительного страха.
Джеймса Гудвина я понимаю, но из всех картонных героев страны-за-цепью-гор нравится мне - чисто по-человечески - лишь Урфин Джюс. В центральной библиотеке Изумрудного города вот уже девяносто четыре года невостребованным пылится на полке том воспоминаний успешного огородника и неудачливого диктатора, написанный в жанре фэнтези. Вновь и вновь, приняв рюмку горькой (можно без запятой), я возвращаюсь к чеканным строкам угрюмого Жевуна:
"Начдив семь донес о том, что замок Людоеда взят сегодня на рассвете... Я видел сны и Стеллу во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло".
Круто! Готовый сюжет для очередного продолжения "Волшебника Изумрудного города"!! Типа Гудвин и Зеленая Служанка... И тут - хоба-а! - появляется
поручик РжевскийУрфин Джус с ротой своих солдат.Джеймс Гудвин был не просто мелким лавочником (опустим, что он Воннегута, вероятнее всего, в уши не слышал и вообще проводил часы одиночества не за чтением никак%)))
Я его с пяти лет искренне люблю за то, что он подарил этой стране Город - единственный, изуимрудныЙ, который страна Гуррикапа хоть и изменила по своему подобию, но остался он, как памятник не то капитализму, не то всенародной индустриализации%)))
Страна без этого Города не имеет смысла, он - начало и конец - вечный памятник американского лавочника, сотворившего Чудо методом обмена изумрдов-на-коров-или-Гуррикап-там-знает-на-что.
И еще - помнишь - он не вернулся в продолжении в свой город - может, и потому что понимал, что все что мог, он уже...
И это правильно.
А - если хрочешь знать мое мнение - ты из всех героев Волкова - звездный штурман Кау-Рук ("Тайна заброшенного замка"). Человек (то есть, не человек), который семнадцать лет провел один - потому что все остальные, присутствующие на борту были ему параллельны - эти семнадцать лет, что звездолет летел от Рамерии до Земли, он играл сам с собой футбол, пил, читал книги и писал рассказы о рамерийцах.
И еще: он плевать хотел на всех - от менвитов до победитлей-арзаков. Потому что был свободен.
Воть.
Волшебник Гудвин с утра не в духе; с утра на улице дождь и ветер… Он точно знает, что мир не рухнет в ближайшие полтора столетья, а если рухнет – так не по причине банальной битвы добра и зла… У него есть отличная штука – очки цвета бутылочного стекла. Волшебник берет их с полки, задумчиво крутит в руках, надевает, и долго, долго глядит, как над крышами облака идут сияющими войсками, плывут зелеными кораблями; его сегодня не отвлекают, и это, в общем-то, забавляет, но не избавляет от беспокойства, хотя, казалось бы, ерунда…
…четверо ждут в приемном покое.
похоже, у них беда.
Первый дрожит от страха, ржавой коленкой скрипит второй, третий дурак-дураком и к тому же еще зануда.
Четвертая просто хочет домой.
С ней придется трудно.
А впрочем, проще простого: намекнуть на возможность лжи, поглядеть сверху вниз: - послушай, как тебя… Элли. У тебя полчаса, хорошенько подумай и расскажи мне: для чего ты здесь и чего ты хочешь на самом деле? И пока одного из них обследует донорский комитет, пока второй поджимает хвост и прячется за занавеской, у третьего взяли пробу опилок и делают МРТ, четвертая плачет, свернувшись калачиком в жестком кресле.
Глупая девочка шмыгает носом и стесняется красных глаз, и вдруг говорит: хорошо, все просто: в гробу я видала Канзас, да, я скучала все лето, да, я искала выход, но я не ела волшебных таблеток и не курила волшебной травы. У меня в бутылке простая вода, я не нюхаю и не колюсь, но с тех самых пор как попала сюда, я ужасно всего боюсь, до слез, до потери памяти, боюсь – ну, к примеру, вот: что Страшила, хотя и сказочный, а все-таки идиот, что лет через сорок мы все умрем – кроме железного дровосека, что льва по укурке пробило на стрем и теперь у него флешбеки, что нам уже не помогут врачи, что ты мне скажешь: «прости, так вышло – все твои спутники неизлечимы, а у тебя поехала крыша; зачем с этой сказкой впустую морочиться, развалится - черт бы с с ней…»
возьми другую и делай что хочешь.
а эту – не убивай.
не смей.
Гудвин слегка озадачен, он говорит: успокойся, тише, слушай, пока ты плачешь, про нас написали книжку, у тебя там какой-то великий квест, у меня неразгаданная загадка; все нормально, однажды мне надоест, и тогда придется несладко тому, кто придумал зеленые стекла и доброе колдовство… Автор против волшебника Гудвина – детка, ты за кого? Хочешь – вали в свой родной Канзас, хочешь – вставай в мой строй. Я проиграю еще не раз, но победа будет за мной, мне плевать на сказки, но я всегда до конца решаю задачи.
…Ты вернешься сюда, потому что не сможешь иначе.
Они покидают город под вечер, им хорошо и, похоже, немного грустно. Лев грозен и самоуверен, и слегка заторможен – под реланиумом не трусят, и молча слушает дровосек, слушает и не поймет: как может биться живое сердце внутри, под железной броней. И Страшила всем повествует гордо (идиот-идиотом, но поздно), что хирург был записан в книгу рекордов за пересадку мозга. И говорит о любви и дружбе смешная девочка Элли.
Счастливая…
ей непременно нужно
во что угодно – но верить.
Happy-end несомненен, можно обняться и плакать – все удалось, но добрый волшебник Гудвин, потеряв интерес к разговору, глядит в потолок, обращаясь, видимо к автору: «какую же чушь ты придумал», и, опираясь на трость, уходит по зеленому коридору.
Чертова ночь...
И не так редко это бывает. Тогда все гори огнем, и сам Трижды Премудрый - пыль под сапогами.
Собственно, когда-то я написал об этом рассказ. Только уже не помню, когда, и не знаю, где это нужно искать в дневнике. Как я, значит, сижу в лесу хозяином замка и принимаю ПЧ.
Вот ссылку на прекрасный сайт по теме прислала мне клавиатурная мышь:
emeraldcity.ru/
...три раза в день - по чайной ложке.
И вовсе не три раза в день, а целыми сутками, хотя и сезонно, но по спискам, составленным заранее, и не по чайной ложке, а целым кагалом (о том и шла речь в вышеуказанном посте, найти который я не в силах).
Больше всех прочих мест в Волшебной стране мне нравится этот замок. Главное, что находится он вдали от проезжей дороги (шоссе и тракты, кроме как заброшенные, всегда активно действовали мне на нервы), глубоко в лесу (обрати внимание: лес - мой любимый, сосновый бор, перемежаемый ельниками).
ПЧ-ицы, помнится, передрались между собой за право куковать в сторожевых башенках.
Вишь ты, справа - красные отблески? Это моя комната раскалилась от творческого процесса. Не поймите неправильно, просто я там сижу и сочиняю очередную историю, перенося ее на бумагу.
Не знаю, у кого как, а у меня наикратчайшим способом самоу(с)покоения при большинстве нервопатологических ситуаций было и остается чтение детской литературы. Сегодня - "Огненный бог марранов" старого хрена Александа Мелентьевича. Хоть во всей сериальной плеяде ноги растут из Баума, но всё равно - ощутимо и зримосозерцательно вплоть до запаха зажаренных уток и крокусов в закрытой от всех ветров долине Кругосветных гор.
Распечатываю на принтере и читаю в постели до полного выключения сознания. И тогда есть надежда, что ночью опять приснятся потомки престарелых героев первых книг серии, и обветшалый, засиженный говорящими птицами, обвешанный темно-зеленым плющом замок Людоеда с моей астрономической лабораторией в главной башне.
Выйти во двор, задрать голову, вдыхать запахи ночного леса за зубчатой стеной, следить за медленно перемещающимися в небе созвездиями и, приобняв плечи Страшилы, слушать музыку сфер и хриплый голос правителя Изумрудного острова - последнего свидетеля кончины Смелого Льва.
Все умерли, кроме самого Страшилы, да ещё Железного Дровосека, который тоже всё равно что умер - в отчаянии от того, что стал хронометром-свидетелем поэтапных смертей близких и любимых, ушел в Кругосветные горы с топором на плече и не вернулся. Страшила же никуда не ушел, а в конце концов стал подлинным интеллектуалом - и не силою иголок и булавок в мозгах, вставленных Гудвином полтора века назад, а в силу того лишь, что пережил всех.
Шаркающей кавалерийской походкой ночами он бродил по пыльному дворцу, бесцельно перебирал слабыми руками летописи в библиотеке, а иногда выходил во двор и стоял, покачиваясь, над старыми плитами на могилах Дин Гиора и Фараманта.
Раз в год он посылал с нарочным - нагловатым молодым человеком в изумрудном кафтане - в Страну Жевунов букет цветов, который тот обязан был возложить к обелиску Урфина Джюса; а возлагал или нет - Бог весть; на то они и традиции, чтоб забывались неблагодарными, скучноватыми, равнодушными к ярости подлинной жизни потомками.
Это как "Дневник Тани Савичевой" - "...вчера умер Лёка. Умерла мама. Сегодня умерла бабушка. Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня". Или как бессмертный Камилл в "Далекой радуге", с запредельной тоской глядевший на шезлонги, стоявшие на холодном песку последнего берега, отбрасывая странную двойную тень.
К началу ХХI века нет повести печальнее на свете, чем эта жизнеутверждающая, оптимистическая сказка бессовестно улыбавшегося с обложек старого плагиатора советской школы. Но сказка пережила автора, посмертно смыв с самой себя клеймо плагиата и заслужив одну строчку в Энциклопедии сказок - как экзистенциальная литература для маленьких.
Кстати, Смелый Лев умер в 1899-м. Памятника на его безымянной лесной могиле - нет.
Читать было больно. Может, хорошо, что не видела этого - тут - раньше.
Именно волковские сказки давным давно натолкнули меня на идею всеобщей смертности. Может быть, потому что Элли посмела во второй трилогии повзрослеть и стать из феи - простой учительницей (ну да, в жизни так и бывает, но в семь лет с этим, как правило, мучительно несогласен, да и не только в семь). От этого отчаяния и злости я тогда ночами сочиняла свою сказку - где неожмденно вернувшийся Гуррикап (вероятно, сказывались вбитые в начальной школе постулаты ленинского бессмертия наложенные на все то, чем забивали уже тогда дурную голову в воскресной школе) навел порядок: вернул Элли, инопланетян и Чарли Блэка и сделал всех вечно молодыми.
Черт, черт, черт. А ведь точно, так оно и есть - и пустой дворец, похожий на необитаемый остров, и библиотека, и обелиск, на который в особо скверные ночи, думаю, прилетает язвительный Гуамоколатокинт, что пережил всех в силу колдовской физиологии и природной ядовитости, и таращит влажные желтые глаза в темноту.
Флот потопили, остались одни дуболомы, ага.