Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветет могилами,
Как будто не было войны.

А мы — Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики —
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.

Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.

«Дыша духами и туманами,
Она садится у окна».
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:

Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.

Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених.
...И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.



(Георгий Иванов)

---

Василий Павлович Аксенов, «Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.).

Виктор Есипов - составление, предисловие, комментарии.

"Извлеченная из американского архива и хранящаяся теперь в «Доме русского зарубежья» переписка охватывает период с конца сороковых до начала девяностых годов. Здесь и диалог с матерью – Евгенией Гинзбург, и письма друзьям – Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру, Булату Окуджаве и Фазилю Искандеру, Анатолию Гладилину, Иосифу Бродскому, Евгению Попову, Михаилу Рощину… В книге использованы фотографии из семейного архива В. П. Аксенова, переданного наследниками на хранение в «Дом русского зарубежья им. А. Солженицына», архивов А. П. Аксеновой (ФТМ), В. Л. Кондырева, Е. А. Попова, A. А. Кабакова, В. М. Есипова, а также работы B. Ф.Плотникова, М. Н. Пазия. Благодарим также Эллендею Проффер-Тисли за разрешение на публикацию фотографий из ее личного архива."

Издательство АСТ.

Если кому-нибудь нужна электронная версия книги, пишите и укажите адрес. Вышлю.

---

Двадцать пять лет сегодня, как я в Израиле. И двенадцать лет из них на дневниках. Даже когда меня на дневниках нет, я всё равно здесь.

В этот день, 21 октября, пять лет назад, я написал... м-м-м, рассказом это не назвать... Ну, пост я написал и озаглавил его "Моя тропка на путях к Сиону". Как резюме итогов четверти века, что ли. Название - перефраз из почти одноименного эссе Сильвы Капутикян.

Я его, тот пост, вывешиваю снова - в нём за прошедшие годы ничего не изменилось, кроме одного слова, - не изменилось даже, а добавилось, и слово это - "пять" .

Двадцать пять лет назад, день в день, я прилетел жить в Израиль. Ехал я не за колбасой; покидал Питер еще в тот год, когда моей зарплаты учителя и библиотекаря вполне хватало – ну, если и не на кусок хлеба с маслом, то на туристские походы в любимые карельские леса, зеленую бутылку "горбачевки" и покупку пары-тройки хороших книг – уж точно. Рассказывать, как долго я шел к тому, чтобы решиться на переселение в Иерусалим, сейчас не буду: пользуясь выражением Сильвы Капутикян, те из моих близких и дорогих, кто хотел знать о "моей тропке на путях к Акрополю", и так читали мои воспоминания о восьмидесятых.

Мы выехали с Варшавского вокзала на международном поезде "Ленинград – Будапешт". Водитель из Публички, с которым мы были знакомы много лет, Володя, довез нас на своем микроавтобусе до перрона. Ехали мы, оставив незапертой дверь квартиры в доме у станции метро Академическая, через Кировский мост; глядя во все глаза на "знакомый до слез" город моего детства, я, помню, думал одно только: "Это в последний раз… в последний раз". Володя всю дорогу молчал. На перроне собралась небольшая кучка родных. Перед тем, как зайти в вагон, мы обнялись и расцеловались. Поезд тронулся, и я увидел в последний момент, как моя мама, стоявшая до тех пор со слепым каменным лицом, резко отвернулась и зашагала к зданию вокзала. Она не хотела голосить, как родственники жены, приехавшие прощаться с нами с Украины. Мы уезжали в полную неизвестность; железный занавес еще существовал, и не было еще дипломатических отношений между СССР и Израилем. Те, кто покидал Россию в 1990-м году, уезжали навсегда, без малейшей надежды увидеться с родными и друзьями вновь.

Когда мы пересекали советско-венгерскую границу, я смотрел в окно и вспоминал строки из вычитанного в самиздате стихотворения поэта Камянова, которого я тогда лично не знал и даже не мог предположить, что пройдут годы, и когда-нибудь в Иерусалиме он станет для меня Борей, Председателем и другом:

Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
...Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.

На третьи сутки путешествия, после прибытия в Будапешт, нас отвезли в аэропорт и велели ждать самолета. Автоматчики закрыли за нами двери. В зале отправления, в зале прибытия, во всех залах, коридорах, комнатах, переходах сидели, лежали, разгуливали тысячи людей – мужчины, женщины, дети. Стоял страшный шум, какие-то океанские волны, валы шума, стихающие и вновь набирающие силу. Люди разговаривали, спорили, ругались, ели и спали прямо на полу. Дети бегали взапуски, младенцы на руках матерей визжали. Лишь тогда, находясь в аэропорту без права выхода из него в город, глядя на вселенский этот бедлам, я вдруг понял – это Исход. Идет настоящий исход, как в тогда, в Египте. И, так же, как в древнем Египте, половина находящихся здесь не знали, куда, зачем и для чего едут. Что-то большее, чем логика, голод, страх, любовь заставляло эти орды бросать дома, родные могилы, копившееся веками и поколениями имущество, выбивало почву из-под ног и устремляло их в путь. В полную и бесповоротную неизвестность.

Тысячи день за днем прибывали из-за советской границы в Будапешт и в Вену, поезда и самолеты не справлялись с нагрузкой, рейсов не хватало.

Мы легли спать на наших баулах. Прошла кошмарная ночь, наступило утро – день пятый по еврейскому календарю - открылись двери, в зал вошли венгерские солдаты с автоматами наизготовку (террористов, что ли, опасались? Впрочем, в те дни угрозы взорвать самолет, перевозящий репатриантов в Тель-Авив, раздавались почти ежедневно), а вместе с солдатами – две израильские стюардессы совершенно неземного вида. Девушки встали по обе стороны прохода и, улыбаясь, одинаковым жестом показали - на выход.

Толпа вырвалась из здания аэропорта на поле. Вдалеке, на взлетной полосе, стоял гигантский пассажирский "Боинг". Я никогда еще не видел такого самолета. Больше всего поразили синие полосы и магендавиды на фюзеляже и крыльях.

Молча, с сосредоточенными лицами, сжав челюсти, толпа рвалась к трапу. Стюардесс оттеснили в стороны. Накануне прошел нелепый слух, что, если сейчас все не поместятся в самолет, то следующий рейс будет только через неделю. Мужчины тащили чемоданы, волокли по земле баулы, женщины поднимали младенцев над головой. Помню: восходящее солнце над необъятным полем, огромный "Боинг" с крыльями, нависающими над нашими головами, тяжелое дыхание толпы, и один только отчетливый, конкретный звук - стук об асфальт палки старика, тащившегося рядом со мной.

В самолет поместились все. Целая армия стюардесс, стюардов и запасных летчиков принялась развозить по проходам на тележках еду. Напряжение немного спало, но большинство лиц оставалось хмурыми. Чтобы поднять настроение, нам включили фильм. Его мало кто смотрел. Какие-то деды в зимних шапках с ушами, в пиджаках с орденскими колодками приложились к бесплатным виски, бренди и джину, без ограничений раздававшимся ничего не подозревавшим персоналом. Вскоре многие, и я в том числе, задремали. На третьем часу полета мы были разбужены перебранкой в среднем ряду, недалеко от нас: деды перепились и вцепились друг другу в бороды. Черная ругань слетала из искаженных ртов, понять, чего они не поделили, не было решительно никакой возможности, и самолет уже шел над сиявшим бликами Средиземным морем. Стюардессы, растерянно улыбаясь, пытались успокоить разбушевавшихся ветеранов. Я захотел в туалет. Собрав все знания, полученные на уроках библейского иврита в подпольном ульпане, я напрягся и сказал ближайшей стюардессе:

- О госпожа моя милая, приятная очень, не соблаговолит ли она указать путнику краткий путь к дому стула, без сомнения имеющимся в чреве сей чудесной летающей стальной птицы?

Стюардесса была рада, что среди пассажиров этого летающего паноптикума, равного которому она не не видела, вероятно, в жизни, нашелся хоть кто-то, говорящий на языке праотцев, но никак не могла уразуметь, чего я, собственно, от нее хочу. Наконец, не выдержав, я сказал простыми словами, что хочу пи-пи, и даже показал, как. Чудеса – не понимая моих вычурных, цветастых оборотов устарелого и практически мертвого языка, она с легкостью догадалась, что я сейчас описаюсь. - Пи-пи! – заверещала она с жизнерадостной улыбкой на голливудском лице, - пи-пи! Разумеется, о господин мой! Господин мой желает в туалет?

Это был мой первый опыт живого общения на языке забытых предков с его природным носителем.

Когда море стало уходить назад под крыло, и впереди стеной поднялся равнинный желтый берег, вдалеке на востоке расцвеченный синими горами, я понял, что мы приближаемся к цели. Тель-Авив, - сказал я негромко, - подлетаем к Тель-Авиву… Кто-то из услышавших меня выглянул в иллюминатор, но реакция пассажиров, в общем, была слабая. Далеко внизу был город - узенькая полоска пляжа с ниткой прибоя, игрушечные домики, крошечные машинки-жуки ползли по переполненным трассам. Турбины завыли натужно, самолет, медленно развернувшись в воздухе, пошел на посадку.

Мы спускались по трапу. Бортпроводница, первой из израильтян указавшая мне дорогу в туалет, помахала на прощание. Мы были одеты в зимние пальто, толстые свитера, плащи из кожзаменителя, на многих были лыжные шапочки и ушанки. На улице было тридцать градусов жары. Я вдохнул воздух – он пах непривычно странно, это были запахи раскаленного камня, солнца и апельсинов. Я сошел с трапа и ступил на землю Эрец Исраэль. Предки, благочестивые предки, молившиеся об этой земле ежедневно, на протяжении двух тысячелетий своего изгнания, не удостоились побывать здесь, а я, их задрипанный ассимиляцией потомок, с совершенно незаслуженной легкостью проделал то, что веками было невозможно совершить обитателям средневековых гетто Труа, Венеции, Майнца.

Во всем самолете не было никого с кипой на голове. Я припас кипу заранее и надел ее, когда мы подлетали с Святой земле. Это была черная ермолка, которую я принес давным-давно домой из ленинградской синагоги, после какого-то праздника. Я читал, что по этой земле запрещено Господом и Талмудом пройти с непокрытой головой больше, чем четыре локтя. Я осмотрелся – потная толпа в одежде, казавшейся здесь дикой, валила к зданию аэропорта, не глядя по сторонам, не пытаясь прикоснуться рукой к земле, как заповедано в священных книгах и как рассказывал мой дед. Тогда, невзирая на сутолоку вокруг, я встал на колени и поцеловал бетон посадочной полосы. Спешивший за мной споткнулся об меня, и мне ощутимо поддали под зад.

Эти двадцать лет прошли, как один год. Это правда. Я сделал лучшее, что мог сделать – я принял эту страну сердцем, и тогда страна приняла меня. Я знаю, что бывает иначе.

Я живу в этой сумасшедшей стране. Я полюбил ее. Это тоже правда.

Один журналист написал о ней так (я подписываюсь под каждым его словом) :

Страна, жаждущая мира и не перестающая воевать.
Страна святых мест для трех религий, две из которых вцепились в глотки друг другу мертвой хваткой.
Богатая страна с бедным населением.
Страна репатриантов, которая борется с эмиграцией.
Западная страна восточного происхождения.
Образованная страна, в которой необразованность угробила систему образования.
Страна иврита, изувеченного его носителями.
Страна, где Конституцию заменили Десять заповедей, которые нарушают каждый Божий день.
Трезвая страна, принявшая «сухой закон».
Безопасная страна, где опасно заходить в некоторые районы.
Страна вечного лета, где дожди называют «зимой».
Страна еврейских мозгов, страдающая от безмозглости.
Страна, до того зарывшаяся в своем настоящем, что больше не помнит прошлого и не видит будущего.
Страна чудес, поставленных на конвейер.
Короче, во всех смыслах слова совершенно уникальная страна, в которой так хорошо жить (что можно считать пятнадцатым парадоксом).

---

Дневник вёлся с 9 октября 2003 года и на протяжении многих лет был плодотворен: я познакомился здесь с массой интересных людей, некоторые из которых стали мне более чем близки, и написал массу рассказов, зарисовок и заметок, некоторые из которых впоследствии были опубликованы в литературных журналах и альманахах. По следам написанного здесь, как вы знаете, также вышли две книги. Последние годы я почти ничего не пишу, приняв как объективную реальность, данную в ощущениях, довольно мудрое изречение - "если можешь не писать - не пиши". Закрывать дверь, не дойдя до конца пути и не зная будущего, глуповато. Конечно, если вдруг из меня, извините за выражение, снова польётся проза, дневник будет продолжен.

Акела нехотя поднял седую голову:
- Свободный Народ, и вы, шакалы Шер-Хана! Двенадцать лет я водил вас на охоту... А теперь я промахнулся.

---

קשה לשתי קונכיות לשוחח שיחה של ממש
כל אחת מטה אוזן לים שלה
רק שולה-הפנינים או סוחר העתיקות
יכול לקבוע בלי חשש: אותו ים


Трудно двум ракушкам вести настоящую беседу,
Каждая прислушивается к своему морю.
Лишь ловец жемчуга или торговец древностями
Могут определить, что это одно и то же море.

(Т. Карми)

---

не беда что умер великий пан
никуда бессмертный он не пропал
он пылает спирт в голубом стакане
да и наш с тобой далеко не пуст
шелестит под ветром терновый куст
и шипит шашлычница на пропане

состоится всё что назначил бог
своим пасынкам вот тебе и порог
и ремень с утра из воловьей кожи
а когда наступит достойная старость лет
бедный дачный быт которого больше нет
вдруг проступит сквозь пленку неба себе дороже

понимай как знаешь читатель мой
отзвеню ключами вернусь домой
с пикника воюющих электричек
и речных трамвайчиков тень моего отца
притулится на кухне и тень моего лица
отразится в ртутном зеркале птичьих

перекличек и скрипнет сырая дверь
в неизвестность ну кто я скажи теперь
и ответит господь никто ты
да и звать никак напиши письмо
покаянное вздрогни а там посмо
без страховки без голоса без работы

пирожки с капустою милый прах
сизарей полеты в иных мирах
отдышавшись должно быть в самом конце я
отойду не знаю куда должно
быть в грядущее там хорошо темно
феодосия то есть теодицея


(Бахыт Кенжеев, 10.07.2014)

Дорогая Таня, с днём рождения.

@темы: ДР ПЧ

---

Есть у меня в Иерусалиме знакомый художник Валера. Довольно известный художник (а можно и так - известный всему Иерусалиму, но не потому, что художник). Дело не в этом. И не в том дело, что Валера паталогический бездельник, в своё время женившийся на японской гейше и, видимо, полагавший, что она, с божьей помощью, его прокормит. Гейша терпела Валеру полгода, потом выгнала, и он уехал из Иокагамы в Иерусалим, но даже и не в этом дело. Дело в том, что из всех моих знакомых только Валера может позвонить в три часа ночи и, не представляясь, сказать низким подпольным голосом:
- Передайте Мише, что в последнем номере "Секрета" есть репортаж про батьку Махно.
Или:
- Скажите Мише, что в позапрошлых "Окнах" появилась статья Юдсона про последний альманах с моими картинками, и его там упоминают тоже.
Или просто:
- Передайте Мише, как хороши, как свежи будут розы.
И повесить трубку.

Сегодня Валера позвонил перед рассветом. На этот раз трубку взял я. Когда мне звонят ночью, у меня происходит выброс адреналина. Я подскакиваю и начинаю думать о том, не началась ли война, не случился ли сердечный приступ у мамы и не скончался ли скоропостижно дядя Миша Чикагский. Валера, как всегда, не поздоровался и сразу взял быка за рога.
- Я сейчас скажу цитату, и ты скажешь двух её авторов.
- Иди нахуй, Валера! - сказал я, не открывая глаз, и наощупь положил трубку трясущимися руками. Он тут же позвонил снова.
- Раввины вышли на равнины и покрыли её как туча.
Взывать к рассудку, разуму и чести Валеры бессмысленно. Я понял, что не избавлюсь от этого кошмара, пока не отвечу.
- Слуцкий и Толстой, - злобно ответил я, прислушиваясь, как на втором этаже дома спросонья завозился и заперхал мой тесть.
- Какой Толстой?
- А-Эн.
- Молодец, - без тени удивления сказал Валера и повесил трубку.

---

urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=RU&blang=ru&page=Boo...

Это, значит, будет уже типа седьмая. Ай да сукин сын. Я. И почему бы не похвастаться в собственный ДР? Губерман мне говорил, что хвастаться - полезно для здоровья. Ну и вот.

---

. . .

---

Путешественник, наконец, обретает ночлег.
Честняга-блондин расправляется с подлецом.
Крестьянин смотрит на деревья
и запирает хлев
на последней странице
книги
со счастливым концом.
Упоминавшиеся созвездия капают в тишину,
в закрытые окна, на смежающиеся ресницы.

...В первой главе деревья
молча приникли к окну,
и в уснувших больницах больные кричат, как птицы.
Иногда романы заканчиваются днем.
Ученый открывает окно, закономерность открыв,
тот путешественник
скрывается за холмом,
остальные герои встречаются в обеденный перерыв.
Экономика стабилизируется,
социолог отбрасывает сомнения.
У элегантных баров
блестят скромные машины.
Войны окончены. Подрастает поколение.
Каждая женщина может рассчитывать на мужчину.
Блондины излагают разницу
между добром и злом.
Все деревья -- в полдень -- укрывают крестьянина тенью.
Все самолеты благополучно
возвращаются на аэродром.
Все капитаны
отчетливо видят землю.
Глупцы умнеют. Лгуны перестают врать.
У подлеца, естественно, ничего не вышло.
...Если в первой главе кто-то продолжает орать,
то в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
Сексуальная одержимость и социальный оптимизм,
хорошие эпиграфы из вилланделей, сонетов, канцон,
полудетективный сюжет, именуемый -- жизнь.
...Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!

ИБ, 22 августа 1960, Ленинград

---

---

---

"Жаркое лето 82-го года", воспоминания израильского военного лётчика о Первой ливанской войне -

berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer7/Mosto...
berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer8/Mosto...

Под музыку сирены. Воспоминания о войне. Дневник Второй ливанской из Хайфы, июль - август 2006 года -
nashe.orbita.co.il/blogs/users/Marinka/31058
nashe.orbita.co.il/blogs/users/Marinka/31076
nashe.orbita.co.il/blogs/users/Marinka/31078
nashe.orbita.co.il/blogs/users/Marinka/31079

Поскольку было, есть и будет актуально.

@темы: Эрец

---

Написал несколько раздражённый пост (можно так сказать?) в Фейсбуке. На месте нового комментария ("о чём вы сейчас думаете?" От имени тамошней команды техподдержки стояло: "расскажите об этой фото". Грамматическая конструкция данной формулировки меня раздражила сразу (как в серии известных анекдотов, "мне это сразу не понравилось". Объяснять нужно? (Как в "Бумбараше" [или в "Белом солнце пустыни"?]: "Вопросы есть? Вопросов нету".) Почему я это сюда поместил сиречь засунул? Так просто. Это снимок 2011 г. Дал бы ещё кто-нибудь название, совсем хорошо / не хорошо было бы. "Беседующие о... - ?" "Тоскующие о...?" В любом случае - явный декаданс. Слева от меня изящно взмахивает руками бывший великий лидер ленинградского андерграунда (великий лидер бывшего ленинградского андерграунда?) поэт, драматург и прозаик Володя Ханан; справа сидит в полуотрубоне после литра выпитой член международного ПЕН-клуба, руководитель Иерусалимского отделения русскоязычного СП Израиля, поэт Боря Камянов по кличке "Председатель". Как в песне БГ по следам Вертинского - "Я не знаю, зачем и кому это нужно..." Пусть простит меня Бог, я не опошляю темы - ведь по словам генерала Слащёва, со словами этой песни шли на смерть юнкера в Крыму. Не испытывая никакой политической симпатии к юнкерам, чувствую настоятельную необходимость припомнить этот эпизод при цитировании. Почему? Бог весть.

Придумал. Хотя глупо. Нет, просто пафосно. "В нас прозвучит сосредоточьем ночи / моление по меркнущей звезде" (это из очень раннего, 70-х годов, Миши Генделева).







А, да Аллах с вами, господа.

---

Стадо баранов под руководством льва всегда победит стадо львов под руководством барана.



עדר כבסים בהנהלה של אריה תמיד מנצח אצל עדר אריות בהנהלה של כבס

@темы: цитаты

---

L'odyssée de l'espèce, Одиссея первобытного человека - документальный франкоязычный фильм 2003 г. в трёх частях. С русским переводом, естественно. Весьма натуралистические сцены. Так же как и "Остров доктора Моро", хорошо смотрится с бодуна, с целью успокоения нервной системы.
documentalfilms.ucoz.ru/load/on_i_ona/plemena_n...

@темы: нотабене

---

Выходи! Рассчитайся на первый-второй
И не жди от кого-то ответа –
Кто сегодня палач, кто сегодня герой,
Кто сегодня умрет до рассвета.
Царь, царевич, король, королевич, портной…
Разберемся по детской считалке,
Кто вернется домой, кто уйдет в перегной,
Кто умрет на больничной каталке.
Кто – коленом по почкам, кто – лампу в лицо…
Не мешайте чужому веселью!
И трамвай выезжает, гремя, на кольцо,
Дребезжит золотой каруселью.
Что нам снится? За кем мы сегодня идем
И во что мы сегодня играем
Под колючим, пронзительным зимним дождем,
За дощатым соседским сараем?
Нам сегодня обещан обильный улов
И дешевое общее счастье,
И так сладко поет впереди крысолов,
Что душа разорвется на части.
О, кровавые прятки убийства и мглы,
Беспощадные жуткие танцы!
И фонарики пляшут, и лезут в углы
Патриоты, арийцы, повстанцы.
Горе слабым, растерянным! Горе уму!
В груде угольной у кочегарки,
Освещая глухую промозглую тьму,
Догорают живые огарки.
О, не все ли на свете – расстрел и погром,
О, не все ли – допрос и охота?
Что мы ищем и что называем добром,
Рядовые убийцы, пехота?
Пусть сегодня добром называется зло,
Пусть тюрьма называется раем…
Ты убит? Это значит, тебе повезло.
Мы игру без тебя доиграем.
Видишь, зубы дракона так густо взошли,
Золотые скрижали разбиты.
За распятым одним – миллионы пошли,
Миллионы распятых забыты.
Черный город, придуманный злыми детьми,
Новогодней мечтой загорится.
Эту желтую метку на память возьми –
Все когда-то опять повторится.
Карнавал завершился, и маска сползла.
Возвращается трезвое зренье.
Кто устал говорить о банальности зла –
Обречен на его повторенье.


(Александр Танков)

---

КАИНОВА ПЕЧАТЬ

Камень с межзвёздных окраин замер в витринном окне.
Сторож ворчит ему: «Каин!» – эхо молчит в тишине.
Шрамы вселенских окалин, зла обожжённая плоть.
Камня по имени Каин запросто – не расколоть.
Хаоса старый подранок, щерится: вы – это мы! –
царственный братский подарок братоубийственной тьмы.
Не покорён, неприкаян, памятный пламень и лёд,
камень по имени Каин,
Взрыва Большого оплот.

А на стекле, как над бездной – рюмки, бутылка и хлеб,
некий пунктир бестелесный, дорог, мгновенен, нелеп:
нас уже завтра не будет – призрачен радостный кров,
горсть лихорадочных судеб и муравьиных миров.
Неугасимая сила, непререкаемость зла
свергла тебя, уронила, нас ли к тебе вознесла? –
выпей, воробышек, с нами, вечности бедная тварь! –
мы постигаем и сами муки вселенской букварь,
неощутимое бремя, бесчеловечную высь
там, где пространство и время в схватке смертельной слились.

Смертная доля благая повелевает молчать,
молча на нас налагая каинову печать.


(Вячеслав Шаповалов)

---

@темы: Эрец

---

Как-то так сложилось, что всякий раз, когда я улетаю из дома, в стране начинается война или военная операция, или ещё что-нибудь в этом роде. На этот раз я улетел на конференцию, посвященную двухсотлетию со дня рождения Бакунина; она прошла в тьмутаракани под Тверью. По дороге в аэропорт четырежды выла сирена воздушной тревоги, и я видел, как "Железный купол" сбил ракету над Тель-Авивом. На конференции я не мог говорить о Бакунине, я мог говорить только на совершенно другую тему. К счастью, меня слушали. Домашние мои меж тем бегали в бомбоубежище, что для Иерусалима - явление новое. Потом я узнал, что начались перерывы в авиарейсах, потому что компании отказываются к нам летать. Потом, когда дочка написала мне письмо:"Папа, у нас была сирена, бомба упала возле твоей работы", я понял, что пора домой, и поменял свой билет на самолёт. Улетаю через два дня и прошу прощения, что не смог увидеться ни с кем, с кем увидеться бы хотелось. Впрочем, боюсь, на этот раз я был бы неважным собеседником.

@темы: Эрец