Я не знаю, что такое хорошо, а что такое плохо. Это Маяковский знал, а я не знаю.

(Есенин-Вольпин)

---

В состоянии глубокого похмелья я люблю перечитывать летописи. Сегодня открыл и в первую же секунду наткнулся на -

Человек некий винопийца бяше
Меры в питии хранити не знаше.

(Симеон Полоцкий)

@настроение: а наутро я встал - мне давай сообщать

---

Если мне снится недавно умерший человек, который меня обнимает и то ли зовёт с собой, то ли просто не выпускает из объятий и не даёт уйти - это что значит? Что я скоро помру? У нас тут целый питомник юных ведьм, вот пусть они ответят.

---

С днём рождения, Туся

Нет, не Музы счастливый избранник И с нею не числился в браке - Не пером, а кайлом извлекал то, что спрятано было в бумаге, И русалочьих грез из чернил не вытягивал леской, Да и дул не в свирель, а в рулон водосточной железки. И в разлуке с тобой, и в разлуке с тобой, и в тревоге, - Из какой темноты я вытягивал за руку строки! Но срывались они, ускользали на горестном крике, - Те ж, что выдал наверх, потеряли черты Эвридики... Я б не трогал слова - просто мне не хватило таланта. Посмотри, этот мир уместился в руках музыканта, - Но, похоже, теперь даже с ними не много поправишь, Что псалом из груди, что бином извлекая из клавиш. Даже если дадут, даже если окажешься правым, - Всем стараньям твоим не уйти за четыре октавы, Хоть порою сквозь них, озаряя наш сумрак свечами, Кто-то смотрит сюда - одинокий, высокий, печальный. Нет, я думать не смел на такую загадывать карту - Я озвучивал тех, чьи старанья остались за кадром У эпохи моей, что под клюквой раскинула кущи, У которой теперь барабаном расплющило уши. Что ей слух повернет - то ль беда, то ли новая сказка? Но не пой, не тянись за ансамблями песни и пляски. Только здешнюю боль не сменяй на пустую свободу И найди, сохрани этой жизни щемящую ноту. Грянет в небе она, на глаголице эхом отвечу. Этот птичий язык так повязан с родимою речью, Что гусиным пером не сверни соловьиной основы И в жемчужном зерне не открой петушиного слова. Где вы, песни без слов? Мне до вас и не вытянуть шею. Я не то что молчать - я еще говорить не умею. Вот и горькую весть как помножить на длинные струны, Коль у здешних Камен что ни вещи уста, то безумны? Не зегзица в окне, а кукушка дежурная свистнет, И с чугунных оград разлетятся чугунные листья. И сухие столбы по безвременью время погонит, И хозяйка Горы в ледяные ударит ладони. Сводный хор домовых грянет в спину тебе от порога, И родимых болот светляки обозначат дорогу, - И большая река заспешит, заструится вдогонку, Чтоб молчанье твое записать на широкую пленку. Оглянись, посмотри - ничего за собой не оставил... Исключенья твои - это формулы будущих правил. Только та тишина, что бумажною дудкой построил, Наконец обовьет твою тень виноградной лозою. Где надежды рука? Кто вину мне подаст во спасенье? Слышишь - в роще ночной поднимается детское пенье, И встают высоко, возвращая остывшую нежность, Золотая листва, и звезда, и пустая скворешня.

@темы: ДР ПЧ

---

"...У него обнаружилась разрушительная черта, по-английски называемая black out. Даже очень сильная выпивка, когда сознание его отключалось, не отражалось на его внешнем поведении, и со стороны трудно было понять, что он мертвецки пьян.
Дело было передано в суд. Протрезвев, Додик дал показания: "Я готовился к экзаменам, выпил литр водки и пошёл прогуляться".

(Михаил Агурский, "Пепел Клааса")

Так вот, выпив литр и пойдя прогуляться, я наткнулся на высказывание Заболекаря, процитированное Вороной:
"Кому-то для инопланетной красоты к Эпсилону Эридана лететь, а кому-то в зеркало глянуть."

Нормально, т.е. до полулитра выпившему человеку какая мысль может прийти в голову после прочтения этой фразы? Ну вот. А мне сперва пришёл в голову Абдул-Надул из чудной сказки Петрония Аматуни:

- Клянусь ишаком моего отца, - вот лекарство, способное успокоить разгневанного льва!
- Ты не лишен сообразительности. Но не станем отвлекаться и терять минуты, как уставшая от жизни роза теряет лепестки. В награду я поведаю тебе о своей жизни...

После чего мне пришла в голову следующая мысль:



То есть я хочу спросить, когда могла быть нарисована эта иллюстрация к "Туманности Андромеды", не раньше какого времени - и почему.
И не забывайте, что это было в состоянии black out. Вот, собственно, и всё.

---

Это моя старая публицистика, материал, опубликованный в иерусалимском еженедельнике 20 лет назад. Теперь я думаю, что если её и надо было здесь вывешивать, то сделать это следовало вчера, в связи с 22 июня. Но вчера мне было лень. Когда я выпиваю больше полулитра, меня окутывает глухая тоска воспоминаний, и я не в состоянии пошевелить пальцем. Хотя языком в таком состоянии я шевелю безостановочно.

Расстрелянные звёзды


Среди сотен еврейских местечек, уничтоженных гитлеровцами на Украине, был и Красностав. О нем в печати не появилось ни книг, ни статей. Кроме разрозненных, в основном устных, воспоминаний людей, когда-то живших там, не сохранилось никакой информации — даже в Яд ва-Шем неопределенно пожимают плечами. Основная официальная информация (3 строчки) содержится в дореволюционной Еврейской энциклопедии:

"Красностав — местечко Новоград-Волынского уезда Волынской губернии. В 1847 году Красноставское еврейское общество состояло из 246 душ; в 1897 году жителей 2194, из коих 1222 — евреи".

Нынешний Красностав, в котором не осталось ни одного еврея, по новому административному делению входит в Славутский район Хмельницкой области и расположен невдалеке от старой советско-польской границы.

...В нынешнем Красноставе — украинской пыльной деревне — никто не знает и не помнит о славном прошлом этого места.

Местечко располагалось в самом центре хасидской сферы влияния — в треугольнике между Житомиром, Славутой и Полонным.
...Когда я закрываю глаза, то вновь вспоминаю эти места, эти древние хасидские гнезда, от которых остались лишь воспоминания. Я шел по современному Житомиру и повторял про себя строки из Бабеля: ”...Робкая звезда зажглась в оранжевых боях заката, и покой, субботний покой, сел на кривые крыши житомирского гетто”.

Нет больше огромной хасидской общины этого города. Ничего не осталось от огромной типографии братьев Шапиро в Славуте (один из братьев — р. Шмуэль Абэ — в середине прошлого века стал известным цадиком в Шепетовке). В близком к Красноставу местечке Аннополь в конце XVIII века некоторое время жил р. Дов-Бер, знаменитый Межеричский магид, а село Полонное известно другим учеником Бешта — р. Яаковом-Йосефом.

В Красноставе жили евреи, украинцы, поляки, немцы. Евреи, в основном, занимались ремеслами — были сапожниками, портными, кузнецами, столярами, кирпичниками. Женщины, как правило, были модистками, перекупщицами. Немало имелось и таких людей, которые занимались неизвестно чем, — те, кого Шолом-Алейхем называл "людьми воздуха".

Еврейские семьи были многодетными, 5-10 детей не считалось редкостью. Главной заботой считалась парносе — как заработать пару копеек на семью. Богачей было мало, у многих временами не хватало денег и на нормальное питание. В ходу была поговорка: "Цурес мит ан унбайсен кен ман нох ибертругн, цурес он ан унбайсен кен мен нит ибертругн" ("Несчастье с завтраком еще можно перенести, несчастье без завтрака перенести невозможно”).

Все население соблюдало еврейский Закон. Был свой раввин, хазан, шойхеты. За местечком находилось большое старинное кладбище — дос эйлике орт. Зимой в субботу печи в домах топили шабес-гои. Женились обычно с помощью шадхена, старавшегося подбирать людей так, чтобы хосн и калэ были примерно из одного круга. При обручении жених дарил невесте деньги на парик. Наиболее выдающиеся в еврейских науках парни учились в ешиве города Новоград-Волынска.

Несколько молодых еврейских парней служили в царской армии в годы русско-японской войны, свыше 20 — в Первую мировую.

Когда в России произошел Октябрьский переворот, большинство евреев местечка поддержали большевиков. Новые веяния коснулись всех. Один из отчаянных бедняков Дюдька (Давид) нацепил красный бант. Эго был пожилой еврей маленького роста, зимой и летом ходивший в одних и тех же драных сапогах, в телогрейке и теплой шапке. Община платила ему за то, что по пятницам после обеда он ходил по улицам и кричал: "Ин буд арайн!" (”В баню!”), а несколько позже вновь ходил и кричал: ”Ин шил арайн!" (”В синагогу!”) Поздней осенью 1917 года состоялся разговор между ним и владельцем большого магазина Мойше Капланом, выявивший незаурядное понимание политической обстановки первым.
— Дувид, что это у тебя на груди?
— Как что? Красный бант!
— Зачем?
— Как зачем? Я знаю, что новая власть не сделает меня таким же богатым, как ты, Мойше, но зато она тебя сделает таким же бедняком, как я. А больше мне ничего и не надо.

В гражданскую войну на стороне красных воевали двое — Шапиро и Сегал, а также украинец Роман Власюк, который в 40-х годах возглавил партизанское подполье района.

Через Красностав проходили польские и немецкие войска, гайдамаки, петлюровцы, красная конница Буденного и Котовского. Были страшные погромы, последний из которых учинили в 1920 году ставропольские казаки комдива Апанасенка из Первой Конной Буденного, несолоно хлебавши возвращавшиеся из-под Варшавы. Старожилы вспоминали, что в те годы в местечке действовала самооборона, отстреливавшаяся и от петлюровцев, и от белых, и от красных.

После окончания гражданской войны первыми партийцами стали, конечно же, евреи. Действовали два сельсовета — еврейский и украинский. Еврейский возглавила юная большевичка Бася Хаит. Несмотря на то, что открылась государственная школа с преподаванием на идиш, по субботам еврейские дети не посещали занятий.

В начале 20-х годов появились первые сионисты и пионеры, между которыми случались драки, и сионисты срывали с пионеров галстуки.
В годы коллективизации появились и первые комсомольцы, возглавлял которых Берл Штилерман, нигде не работавший, зато щеголявший в военной форме без петлиц. Он первым помогал раскулачивать украинские, немецкие и польские семьи, реквизировать имущество состоятельных евреев. Петр Сегал вспоминает, как по местечку ходили немецкие мальчик и
девочка, брат и сестра, оставшиеся без родителей, пели немецкие народные песни, и сердобольные еврейские мамы выносили им хлеба.

В начале 30-х годов, после создания первого колхоза, стали уезжать еврейские семьи. По вызовам родственников одна семья уехала в Палестину, другая — в Америку. В основном, уезжали молодые, а старики оставались. Была в то время популярна песня:

"Авекгефорн, авекгефорн юнге ятн,
Ун ме от нор ибергелозе ди маме митн татен...”
("Уехали, уехали молодые ребята и оставили мать и отца”).

Так в тридцатые годы стало уменьшаться население местечка. Хасидское учение еще ощущалось в воспитании детей в некоторых семьях. ’’Мальчики в капотиках еще топтали вековую дорогу к хасидскому хедеру, и старухи по-прежнему возили невесток к цадику с яростной мольбой о плодородии”, — писал Бабель в двадцатых годах, и эти слова из ’’Конармии”, в основном, верны были даже и перед самой Великой Отечественной, хотя хедеры закрывали один за другим, а цадики садились в тюрьмы и лагеря или уходили в глухое подполье. Сколько ног протоптало тропу к новоград-волынской могиле цадика реб Михоэла, еще в середине 30-х годов предсказавшего печальный итог еврейского присутствия на Украине! Не только евреи, но и русские, украинцы ходили к нему за советом — при его жизни, и столько же, если не больше, — после его кончины. До сих пор старые украинцы, важно поднимая палец, говорят, показывая в направлении еврейского кладбища, где в стороне ото всех, в роще стоит старое надгробие: ”О! Там лежит еврейский бог!”

...В конце 20-х запретили преподавание иврита, лишали прав и имущества последних меламедов, ученикам запрещали ходить в синагогу. С легкой руки Баси Хаит создавались кружки апикоросов — безбожников, проводились факельные шествия вокруг синагог с песней:

Долой, долой монахов,
Раввинов и попов!
Поедем мы на небо,
Разгоним всех богов!

Страх оторвал старшее поколение красноставцев от преподавания детям традиционных еврейских ценностей, а молодежь все больше проникалась идеями марксизма-ленинизма, хотя в быту и демонстрировала приверженность "идишкайту".

Одним из первых интеллигентов местечка был Володя Брофтман, учитель, безоглядно веривший в счастливое будущее. Когда в конце 30-х годов закрывали последние школы с преподаванием на идиш, он поддержал это решение, в общем, не понимая, зачем это нужно. Он же был одним из первых добровольцев Красностава, ушедших в 1941 году на фронт и, как и большинство ’’призыва сорок первого”, с войны не вернулся.

Особое коммунистическое давление в местечке перед войной оказывала Бася Хаит, боровшаяся с ’’религиозными предрассудками” и "гебраистской плесенью”.

...Как-то одна комсомолка родила мальчика, и, по предложению Баси, состоялись ’’красные октябрины”. Собралось много народа, говорились речи на идиш. Младенца, опять-таки по предложению тов. Хаит, назвали Лениным. Когда его бабушка после очередной речи развернула пеленки, то закричала: ’’Бася! Ленин обкакался!”, чем вызвала гомерический хохот присутствовавших и грозный окрик Баси.

Большинство евреев старшего поколения продолжало все-таки в той или иной степени соблюдать религиозные предписания. Дольше всего держалась заповедь "пру у-рву". В 1938 году многодетного красильщика Копеля вызвали в сельсовет на предмет записи количества его детей. Он назвал десятерых, больше не мог вспомнить и был вынужден пойти домой уточнить у жены имена всех своих тринадцати детей. В самом конце 30-х эта семья в полном составе уехала в еврейский колхоз Джанкой — работать на земле. Тогда же появилась народная песня:

Как поедешь в Мелитополь
По пути на Севастополь,
Погоди немножечко, постой.
Этот пыльный городок— лишь дорожное депо
По прозванию Джанкой.

Дядя Абэ водит трактор,
Циля крутит сепаратор...
Плюнь в глаза тому,
кто верит,
Что еврей в колхоз
не верит—
Назови ему Джанкой!

Дед мой, 85-летний Хаим, когда бывал у нас в гостях, всегда начинал напевать и прищелкивать пальцами, когда я включал на старом магнитофоне эту песню — видимо, она рождала в нем какие-то воспоминания...

Начало войны в 1941 году вызвало тревогу. Но успокаивали люди, перенесшие Первую мировую. Старики помнили о нашествии немцев в 1918 и рассказывали, что тогда оккупанты не трогали евреев... Доходившим из Польши слухам об уничтожении единоверцев не доверяли, и, как на беду, волна польско-еврейских беженцев 1939 года тоже обошла Красностав стороной. Большинство жителей поэтому остались на месте, а не эвакуировались. Даже наоборот — многие красноставцы вместо бегства вернулись домой. Эстер Резник, например, приехала аж из Биробиджана к маме — рожать.

...Нацисты появились в местечке в июле. Немедленно была сформирована местная полиция, главой которой стал хулиган и пьяница Денис Мазарчук. Начался грабеж еврейского имущества, избиения, изнасилования женщин и девушек. Учитель Полещук немедленно выдал на растерзание немцам свою жену-еврейку Бузю Кельрих и двух своих детей. До войны это был единственный смешанный брак в местечке, и партийный актив его бурно приветствовал.

7 августа 1941 года на базарной площади было собрано 47 мужчин среднего и старшего возраста. Их затолкали в грузовики, вывезли за 20 км в лес и расстреляли. Только в 50-е годы удалось найти их останки и перевезти для захоронения на еврейское кладбище в Спавуту.

Около 40 девушек забрали в Берездов в солдатскую столовую; там над ними страшно издевались, потом убили.

29 августа на рассвете полицаи выгнали всех евреев из домов, построили колонной и погнали к лесу, что находится возле села Гута. Всего было согнано около 800 человек — в основном, старики, женщины и дети, голодные, ослабевшие от побоев, окруженные полицаями и немецкими автоматчиками с собаками на поводках. Их заставили копать себе яму, а потом, не торопясь, небольшими группами стали расстреливать. Ребе с Сейфер-Тора в руках читал псалмы... Закапывали убитых Беня Харбаш и еще трое евреев. После окончания расстрела они стали умолять оставить их в живых. Их отвели на старое еврейское кладбище и убили. Всего было уничтожено 784 человека: одни падали в яму с криком "Шма, Исроэль!", другие — "Да здравствует Сталин!" Украинцы, принимавшие участие в расстреле, рассказывали, что земля на могиле шевелилась потом еще несколько дней.

Спаслись несколько человек, например, убежавший по дороге Мейер Шейнерман. На фронтах Великой Отечественной сражалось много молодых красноставцев, среди них — два полковника, подполковник — комавиаполка Азриэль Хусид и другие. Рядовой Буке Шойхет прошел страшные бои, молился перед каждым из них; выжил, теперь — в Израиле. Всего около 100 красноставских евреев погибли в боях, большинство же из них — в 1941. Почти все выжившие, заканчивая войну в Берлине, Вене, Праге, не знали, что их родины больше не существует, а близкие — погибли.

В марте 1944 года Красностав был освобожден войсками 1-го Украинского фронта. Но за годы войны почти все еврейские дома были уничтожены, а имущество растаскано соседями-украинцами.
Оставшимся в живых возвращаться было некуда...

Вернулся в село из подполья Роман Власюк, бывший председатель украинского сельсовета; он и сообщил командованию о зверствах старшего полицая Дениса Мазарчука. Геця Брофтман рассказал о судьбе этого человека: Мазарчук, не успевший уйти вместе с немцами, прятался на чьем-то чердаке. Красноармейцы схватили его, привязали ноги к верхушкам двух деревьев, отпустили стволы — и тело было разорвано пополам... Несколько дней обезображенный труп Дениса висел на дереве, и солдаты не давали снять его.

Большинство оставшихся в живых красноставцев после войны расселились в трех ближних городах — Славуте, Шепетовке и Новоград-Волынске.

В пятидесятых годах появилась идея ехать на кейвер-ойвес (на могилу отцов). Приняли решение делать это в последнее воскресенье августа. Выработали ритуал: сначала ехали в Гутенский лес, где произошел расстрел большей части красноставцев, затем — через село — на старое еврейское кладбище; молились, беря с собой из Славуты раввина и кантора. В 50-х— 70-х годах поездки организовывал Хаим Брофтман, после смерти которого эстафету перенял его сын Геця.

Я был в Красноставе в 1990 году. Тогда большая часть евреев наезжала из Новоград-Волынска. На автомобилях и автобусах несколько десятков евреев (многие — с детьми и внуками) добирались до Гутенского леса. Все становились у памятника; помню, как старик из Славуты, задыхаясь, читал ’’Кадиш”... Потом все молча двинулись к старому еврейскому кладбищу Красностава.

Когда ехали через село, местное население как-то опасливо (как мне показалось) следило за нами из-за заборов. Совсем древние старики-украинцы, в 20-е годы жившие с евреями бок о бок, еще помнили идиш и даже разговаривали на нем. Я видел старуху-украинку в платочке, поджидавшую евреев у останков кладбища и немедленно принявшуюся вопить и причитать на смеси двух языков, как только увидела головную машину.

’’Кладбище в еврейском местечке. Ассирия и таинственное тление Востока на поросших бурьяном волынских полях...” Не было ни Ассирии, ни таинственного тления Востока. Вообще ничего не было на месте, где когда-то находилось последнее пристанище раввинов, музыкантов и революционеров. Три или четыре поверженных могильных плиты, почти полностью заросшие землей, да какой-то каменный обломок, будто пытавшийся вырваться из опутавшей его травы. Люди потерянно бродили по ровному полю, и старуха билась головой о камень странной формы на краю поля — она была уверена, что именно здесь более полувека назад хоронили ее мать. Кто-то тихим голосом рассказывал, что домовитые украинцы растащили почти все могильные плиты на фундаменты для домов. Я проехал с комфортом на автомобиле по пыльной дороге, навеки раскаленной шагами восьми сотен ничего не понимавших людей, шедших по ней в свой последний путь. Этот лес, темневший на горизонте, много лет назад оглашался пулеметными очередями, предсмертными криками и чьим-то смехом. Я чувствовал, что задыхаюсь, что земля жжет ноги через подметки, и почти не слышал, как еле живой кантор из Славуты (один из последних выпускников ешивы "Томхей Тмимим”) прочел ’’Кадиш”.

...В настоящее время большинство бывших красноставцев с детьми и внуками разъехались — в Израиль, Америку, Австралию. Наверно, почти нет уже людей, ежегодно приезжающих на бывшее кладбище в пыльную украинскую деревеньку, лишь, кажется, по недоразумению носящую имя любимого ими Красностава.

Но до сих пор в последнее воскресенье августа люди съезжаются на своеобразный кейвер-ойвес, который проходит где угодно, кроме Красностава, — в Бруклине, Хайфе, Аделаиде... Уже мало евреев, оставивших местечко во взрослом и даже детском возрасте, — но вахту переняли их дети, внуки, зятья и невестки.

И каждый раз, когда наступает последнее воскресенье августа, я вспоминаю дос эйлике орт, пропыленную дорогу и синюю тучу Гутенского леса на горизонте. И сотни людей, однажды, погожим летним утром вышедших из своих домов и больше не вернувшихся обратно.

И слова Эли Визеля:

"...Их голоса, их шепот, доносящийся из безмолвного прошлого, и есть то, что связывает меня, выжившего, с теми, от кого осталась только память".


Моше Гончарок

(“Неделя”, Иерусалим, 18.10.1994)

---

Если бы я умел вырезать отдельные части ролика, то убрал бы несколько фраз. Как говорил очкастый красноармеец в "Бумбараше":
- Учёные таблицы пропускаем, в пролетарскую суть вникаем.
Не люблю политтехнологий.
Знаю, что Кап, но смотрю - и вижу Самарию. Очень похоже на жизнь в наших поселениях. И внешне тоже. Вплоть до курятников, детских площадок, сосен, головных уборов женщин. Даже денежную единицу назвали именем супруги нашего Председателя.

@темы: нотабене

---

 Осень задала свою порцию вопросов. Казалось бы, галактике Андромеды можно отвечать не торопясь (это всё равно как гулять по Дерибасовской - постепенно), потому что всё равно пройдёт сто миллионов лет, пока она столкнётся с Млечным путём. Но я не в состоянии откладывать ничего задуманного. Не умею. Это нервическое.

1. Вам когда-нибудь доводилось сталкиваться с необъяснимыми паранормальными явлениями? Расскажите.

Историю с двумя малообъяснимыми с точки зрения современной науки случаями, приключившимися с моими родственниками, я вставил много лет назад в достаточно хаотический рассказ, который впоследствии вошёл в книгу, и который ты читала -
www.jewniverse.ru/RED/gonchrok/78.htm

2. Какая песня отвечает вашему внутреннему состоянию в данный период времени.

Мне как иная песня или стихотворение впервые западут в голову, так я уже не в состоянии освободиться от них очень долгое время. Это точно как в "Приключениях Гомера Прайса", которые рекомендую перечесть решительно всем. Когда несколько лет назад я впервые прочёл "До горизонта поля полыни..." Кенжеева, то не мог отделаться от стихотворения месяца три. Всё повторял и повторял по сто раз в день.
В настоящее время так же болезненно, но всё же чуть реже в голове звучит "Любовь во время войны" БГ.

3. Если бы вы были врачом, то каким?

Понятия не имею. По окончании школы, мой родовой клан по наследству хотел сделать из меня врача (90% моих родственников - медики), и я сдуру поплёлся-таки на день открытых дверей во Второй ленинградский медицинский институт, но, к счастью, забыл дома очки; поэтому, когда всех абитуриентов запускали в какой-то маленький домик с замазанными окнами, туда сослепу впёрся я один - все прочие почему-то остались у входа, не решаясь зайти. Огляделся и увидел коричневые трупы на столах. Это был институтский морг. Я аккуратно повернулся, вышел из домика, ушёл из института, и больше туда в жизни не возвращался. Уверен, что это - перст судьбы. Из меня мог получиться максимум посредственный доктор, в то время как вышел вполне неплохой историк.

4. Самое счастливое воспоминание из детства.

У меня не осталось счастливых воспоминаний из детства. Всё детство прошло под знаком школы, которую я ненавидел. Нет, не так: в которой я чувствовал себя несчастным.
Самое хорошее, что я могу вспомнить - это как первого июня меня с бабушкой и дедушкой отправляют на дачу. Я стою в электричке с ногами на сиденье, все вокруг возмущённо машут руками и требуют, чтобы я слез, я не слушаю, а высовываю голову в окно и смотрю вперёд по ходу поезда, и дует ветер, и вот мы приближаемся к старой финской границе, и вот уже навстречу начинает доноситься этот волшебный запах хвои, нагретых валунов и лесных озёр, и это значит, что я прибыл наконец в край гномов, троллей и неолита, и лешие выглядывают осторожно из-за деревьев и тихонечко машут руками, и русалки высовываются из ламбушек и, подмигивая, отдают мне честь. И впереди целое лето, и не надо думать о школе в целом и о математике в частности.
Так продолжалось на протяжении многих лет, из года в год, в этот день, называемый смешно - Международным днём детей, и именно первое июня стало официальным праздником в стране Ингерманландия, возникшей в моём воображении как результат восстания детей против взрослых. Тут, конечно, не обошлось без Корчаковской книжки "Король Матиуш Первый". Историю этой страны я стал сочинять в четвёртом классе, и временами сочиняю до сих пор, но никогда не осмеливался переносить её на бумагу.

5. Какие три качества больше всего цените в людях?

Те, которыми сам обладаю в минимальной степени. Верность, храбрость и терпимость.

6. Самое необычное место, где вы занимались сексом.

В кинотеатре на сеансе; и ещё в армии, на квартире, комнату в которой одна старуха сдавала на ночь солдатам в увольнении и приехавшим к ним подругам. Условием сдачи комнаты являлось незакрывание двери (спальня хозяйки находилась в смежной комнате) - якобы, из опасения, чтобы гости не спёрли что-нибудь из имущества. В любом случае, двери вообще не было - она была аккуратно снята с петель и унесена.

7. С кем из уже умерших людей хотелось бы пообщаться и о чем?

С одним таким я уже общался во сне. Одна моя книжка вышла в 1998-м году, и покойный, которому я эту книжку посвятил, подсказал мне её название во сне. Мы с ним гуляли всю ночь напролёт на том свете, спотыкаясь о какие-то камни и выбоины. Помню, этот бывший философ и писатель был очень доволен мной и говорил много мудрых вещей, но, проснувшись, я совершенно не помнил, каких именно. Помню только название, которым он попросил назвать книгу. На том свете было довольно темно, я всё время напрягал глаза, чтобы разглядеть собеседника, с которым мы шли под ручку. Вообще, ощущение от этой встречи напомнило мне описание городов мёртвых из "Волшебника Земноморья".

Ещё я хотел бы пообщаться со своей прабабушкой, но с ней, честно говоря - уже из чисто утилитарных соображений: узнать у неё, всегда ли она будет опекать меня так, как опекает сейчас. Моя прабабка является, по семейным поверьям, моим ангелом-хранителем. То есть мне желательно узнать, что не нужно совершать такого, из-за чего она была бы вынуждена отказаться от своей функции охранительницы.

8. Что больше всего хотелось бы изменить в себе? (Замечу: ответ "перестать лениться" и его вариации не принимаются!)

Неуверенность в своих силах и возможностях. Пожалуй, это - единственное. Всё прочее проистекает именно из этого качества.

9. Расскажите о и/или покажите самый прекрасный уголок планеты, где вам удалось побывать.

Я был во многих прекрасных уголках планеты и понимаю, что мои предпочтения совершенно субъективны. Лично для меня наилучшими местами являются вот эти -







10. Какие слова, сказанные о вас, вы вспоминаете чаще всего?

"Сволочь", "чтоб ты сдох", "я люблю тебя".

11. Если бы у вас была возможность обратиться ко всему человечеству сразу, что бы вы сказали?

Исходя из пункта номер восемь, думаю, у меня ничего бы не получилось. Возможно, от напряжения рефлексий случилось бы смешение несочетаемого: мгновенная комбинация из умильного высказывания кота Леопольда с истерическим "идите вы все нахуй!!!"
(И сразу убежать.)
Вспомнил сейчас высказывание одного известного сетевого персонажа: "мы в детстве долго учимся ходить, для того чтобы однажды суметь как следует убежать".

---

В Нигерии закрыли ресторан с каннибальской кухней.

Красота.

И эти люди сидят в ООН и учат нас ковырять в носу.

---

 Терву осалила несколькими вопросами. Поскольку Саша - хороший человек, ответить нужно, по возможности, вежливо и честно.

1. Что вы думаете о книге Умберто Эко "Имя Розы"?

Это первая книга Эко, которую я прочёл. Очень понравилась, но, по прочтении ряда других его вещей, почему-то пришёл к выводу, что оптимальным полем его творчества было бы написание трактатов и эссе. В том смысле, что философско-мировоззренческие и теологические идеи автора вовсе не обязаны принимать форму романа.

2. Вы действительно встречаете по одежке?

Никогда в жизни. Единственное предпочтение при первой встрече с незнакомцем - чтобы от него (неё) не дурно пахло.

3. Что вас бесит в людях?

Глубокая убеждённость в обладании истиной в последней инстанции.

4. Рассвет или закат?

Однозначно - закат.

5. Почему вы на @дневниках?

Столько раз отвечал на этот вопрос, что уже и не знаю, как по новому повернуть, чтобы не повторяться. Попал сюда совершенно случайно. В октябре 2003 г. меня, можно сказать, за руку привела сюда Эллаирэ. Некоторое время отбивался, потом огляделся и - прижился...

6. Считаете ли вы себя успешным человеком?

Относительно. В профессиональной сфере - да. Правда, в силу общей лености и неуверенности в себе, в отличии от большинства коллег, так и не сделал формальной академической карьеры. Но книжки и прочие публикации-то выходят, так что на вопрос о профессиональной состоятельности можно ответить положительно.

7. Считаете ли вы себя красивым человеком?

Симпатичным. В основном, в молодости. Был.

8. Есть ли у вас недостатки, с которыми вы успешно примирились?

Безостановочное курение, склонность к пьянству и безудержная эротомания в голове. Если последнее можно считать недостатком.

9. Самое красивое?

Не знаю. Наверное, как у Магнуса Фёдоровича Редькина, цитирующего Кристофера Лога. Это - если абстрактно. А конкретно - не знаю. Сбивает с толку "самое".

10. Хотели бы вы овладеть каким-либо (еще) прикладным искусством?

Я не обладаю никакими прикладными искусствами, так что слово "ещё" здесь лишнее. Хотелось бы научиться чинить, паять и клепать. Скажем, чинить радиоприёмник, сколотить стол или построить избу. То есть я слышал, что умение работать руками для настоящего мужика совершенно необходимо с точки зрения женщин. К сожалению, такими дарованиями не обладаю. Все мои технические навыки ограничиваются умением вывинтить лампочку на чёрной лестнице.

11. Что вы ждете от старости?

Финансовой независимости, и чтобы меня, наконец, оставили в покое.

---

ШАКАЛЫ

Нависла ночь над городом. И снова –
Стозевный вой, переходящий в стон.
Примерно с четырех до полшестого
Шакалы заполняют мой район.

С холмов окрестных, из лесов голодных
Приходят, не таясь, под фонари,
И, напугавши кошек беззаботных,
Пируют по помойкам до зари.

И вновь, будя предместье городское,
Завыл один, ему подвыл другой –
Опять летит, исполненный тоскою,
Шакалий вопль над спящею страной.

Они к себе вернутся на рассвете,
Нырнув в туман ущелий и низин.
Продрав глаза, на ближнем минарете
Им вслед завоет сонный муэдзин.


(Б. Камянов, 08.05.2014)

@темы: Председатель

---

А я думаю, – если мы первые люди сюда заявились, то Марс теперь наш, советский. Это дело надо закрепить. Надо, чтобы они бумагу нам выдали о желании вступить в состав Российской Федеративной Республики. Спокойно эту бумагу нам не дадут, конечно, но вы сами видели: на Марсе у них не все в порядке. Глаз у меня на это наметанный.
– Революцию, что ли, хотите устроить?
– Как сказать, Мстислав Сергеевич, там посмотрим. С чем мы в Петроград-то вернемся? Паука, что ли, сушеного привезем? Нет, вернуться и предъявить: пожалуйте – присоединение к Ресефесер планеты Марса. Вот в Европе тогда взовьются.

(с)

---

Меня это видео всегда успокаивает.

@темы: нотабене

---

www.pravpiter.ru/pspb/n267/ta005.htm

Ср. с этим:


"Система пошла вразнос. Как кадавр, неудовлетворённый желудочно. Скоро лопнет, и будет грязно".
Ну, это ещё мягко сказано.

Люди это или не люди? Что в них человеческого? Души этих людей полны нечистот, и каждый час покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячи людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху своих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себя он. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я окончательно перестану понимать, зачем я здесь… Нужно отлежаться, отвернуться от всего этого, успокоиться… Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные. Эх, историки, хвостом вас по голове...

Какие ещё комментарии? Нет у меня комментариев. Ни приличных, ни даже матерных. Сижу, тупо глядя перед собой. "Не мешайте мне сидеть, тупо глядя перед собой" (с). Надо мне вывозить из России тираж изданной книжки, вот что. Пока созданная не так давно при госдуме комиссия по вопросам общественной нравственности не начнёт скурпулёзно высчитывать на арифмометре ненормативные выражения, упомянутые в моём сборнике. С последующим изъятием оного из продажи.
И ведь даже не пошлёшь их на хуй, всех этих ветеранов флота и законодателей. Ведь принято решение исключить использование лексической единицы «хуй» в современном русском языке, ибо "надобность в употреблении данной номинативной единицы в современном русском языке не наблюдается". Вы поняли? Не наблюдается. Хуй есть, а слова такого нету.
А вот хуй вам.

@темы: БНС

---

Книга продаётся в Москве, в издательском помещении у метро Полежаевская.
Телефон: [phone], моб.: [phone], эл. почта: [email protected]
Цена 200 рублей + почтовые расходы по пересылке для иногородних. По всем вопросам пересылки обращаться к Айше (см. указанные телефоны и имейл).
На сайте издательства - www.idbulat.ru/#!books/c1692

А также в ряде книжных интернет-магазинов, но там дороже -
www.hamlet.ru/?view=item&id=25060
my-shop.ru/shop/books/1798381.html
www.biblio-globus.us/description.aspx?product_n...
www.nkbooksellers.com/books/?rid=758890&lang=cy...
urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=Ru&blang=ru&page=Boo...

В СПб желающие, если таковые найдутся, могут оставить мне заявку (писать на у-мейл) и получить книжку приблизительно через месяц, около одной (по договору) из станций метро, не связываясь с почтовыми заморочками.

@темы: книги

---

После выступления в Нью-Йорке подходит ко мне женщина:

- Вот вы тут читали шуточные стихи про Ленинград и упомянули в них Матвиенко. А вы знаете, что она родилась не в Ленинграде?
- Не знаю. Но я же и не писала, что она в Ленинграде родилась.
- Неважно. Вы должны были поинтересоваться. Все-таки Валентина Матвиенко публичный человек, председатель Совета Федерации, про нее массу информации можно найти. Вы должны были все о ней прочитать, знать ее биографию, прежде чем писать. Я вам советую переписать стихи, дайте мне свой адрес, я вам пришлю материал.
Я ей говорю:
- Не надо!
Она фыркнула и на прощанье сказала:
- Не хотите читать про Матвиенко - не читайте. Но и не называйте себя после этого поэтом!


***
Звонит мне незнакомый человек.
- Мне тут ваш телефончик дали. Вы, говорят, поэт, стихи, говорят, пишете. В Лондон ездите...
- Да.
- Да... Я вот тоже стихи люблю. Очень люблю стихи. И ваши люблю. А еще я люблю спорт.
- А в чем, собственно, дело?
- Да я же говорю: я спорт люблю, хочу поехать в Лондон на Олимпиаду. Может, вы мне там присмотрите, где остановиться?


***
Говорит мне поэт N.:
- У тебя хорошие стихи. Приезжай на поэтический фестиваль в NN. Я устрою. Организаторы тебя пригласят.
Я ему говорю:
- Да кто я такая, чтобы меня пригласили?
Он говорит.:
- Да ты не волнуйся, это же всегда так, все возмущаются, почему, мол, Тютькина пригласили, а меня нет. Поэтому мы под тебя создадим группу "молодые американские поэтессы".
Ну, сидим, пьем.
Через какое-то время он говорит;
- Вот в прошлом году была группа "молодые карельские поэтессы". Перетрахали всех.


***
Один умудренный опытом поэт поучает меня:
- Вот когда тебе говорят, что у тебя красивые ноги, ты обижаешься. Ты все ждешь, что тебе скажут, что у тебя хорошие стихи. И зря. Учись ценить искренность.


***
После поэтического вечера подходит женщина и говорит:
- Спасибо, спасибо вам. Я получила такое удовольствие. Такое вам спасибо! Вот одно только плохо, одно плохо...
- А что плохо?
- Да я пришла очень поздно и не застала вашего выступления.


***
Выступающая поэтесса очень волнуется, путается в словах, начинает читать стихотворение, потом говорит:
- Я так волнуюсь, я забыла продолжение стихов. Я вам лучше расскажу своими словами.


***
Очередной выступающий поэт настолько пьян, что с трудом читает свои стихи по бумажке. Из его бессвязного бормотания не разобрать практически ничего. Вдруг он останавливается и, тыча пальцем в бумажку, неожиданно четко и громко произносит:
- Да тут так написано!


***
В Нью-Йорке подходит какая-то грозная дама и говорит:
- Вы тут выступали вчера с подружкой (речь шла о Маше Рубиной - Н.Р.) , не помню ваших имен, я подумала, что вам будет полезно почитать мой роман.
И дает мне книжку килограмма на полтора. Я выдавливаю из себя спасибо. Маша уже уехала, а у меня нет никакого желания тащить это в чемодане. У дамы на лице отражается внутренняя борьба. Тут она достает из авоськи еще одну, точно такую же книжку. Я говорю:
- Ну что вы, нам не нужен второй экземпляр, нам с подружкой хватит одного на двоих.
Дама говорит:
- Это не второй экземпляр. Это второй том моего романа. Я вспомнила ваши стихи и подумала, что вам будет полезно дочитать до конца.


***
Знакомая в разговоре:
- Помнишь, у Пушкина "Да, скифы мы, да, азиаты мы..."?
Я говорю:
- У Блока.
Она, доброжелательно улыбаясь:
- И у Блока.


***
После очередного конкурса на пьянке классик из жюри объясняет мне, почему я ничего не выиграла:

- Ты понимаешь, у тебя в стихотворении было слово "вагина". И все, я уже дальше не читал. Ну, как такое слово можно употребить. Ведь ты же выглядишь как интеллигентный человек. И тут - "вагина". Исключи это слово из своего лексикона. Ты же хорошая девочка, а про вагину пусть пишут всякие пёзды.


***
- Слушай, Саш, мне одна баба посоветовала книжку прочитать. У тебя книжек-то много, наверняка и эта есть. Только я названия не помню. Типа... чего-то там было белое.
- Белая гвардия?
- Не-а.
- Белый отряд?
- Не-а.
- Белый клык?
- Не-а.
- Белый Бим черное ухо?
- Да нет. Чё-то там про любовь. Типа он в нее стреляет...
Тут меня осеняет:
- Красное и черное!
Он говорит:
- Ну да, я же говорю: че-то там с цветами.
Берет книжку, уходит.
Саша захлопывает дверь и раздраженно говорит, видимо, имея в виду всех своих подчиненных:
- Дальтоники, блин!


***
Приехала пара к нам из Москвы, муж и жена, молоденькие, по двадцать лет. Стали обзаводиться мебелью и шмотками и все никак не могли подобрать подходящий матрас. После какого-то пятого магазина я им говорю:
- Ребята, хватит уже! Рахметов вообще на гвоздях спал.
Они очень заинтересовались:
- Почему спал? А сейчас он как?


***
В Одессе едем мы в такси с совершенно пьяным поэтом X.
X говорит водителю:
- А я ведь поэт.
Водитель:
- Угу.
X:
- Стихи я пишу.
Водитель:
- Угу.
X:
- Вот ты баранку крутишь, а я стихи пишу.
Водитель:
- Угу.
X:
- Да ты хоть знаешь, что такое стихи?
Водитель:
- Знаю. "Я вас любил. Чего же боле?".
X (засыпая):
- Вот! Мое!


***
- Почитала я твои стихи... Что-то у тебя в каждом стихотворении фигурирует алкоголь. Вот ты всё куда-то ездишь, чем вы все там вообще занимаетесь?
- Пьем.
Она:
- Я и говорю, что пить ездите. Стихи-то читать и дома можно.
Я говорю:
- Так и пить дома можно.
Она:
- Вот именно. И пили бы дома, как все нормальные люди.


***
Пьянка с местными поэтами после выступления. Один мне игриво говорит:
- Деточка, в твои двадцать пять...
Я говорю:
- Мне не двадцать пять.
Он:
- Ну, ладно, деточка, в твои тридцать пять...
Я говорю:
- Мне и не тридцать пять, и я вам не деточка.
Тут он вдруг посерьезнел и сказал:
- А стихи-то у вас говно.


Литературные байки от Натальи Резник - www.inter-focus.de/index.php/ru/kultura/literat...

---

Как хорошо было в старое доброе время: вот англичанам захотелось алмазов Кимберли, и вот они вошли в Южную Африку. И сразу же - Трансвааль, гори в огне, и красные мундиры впервые в историю сменили форму на хаки, и - первые же - концлагеря, и дедовы мушкеты против экспедиционного корпуса, и всё ясно и понятно, и вот уже добровольцы из двадцати четырёх стран, в том числе и из самой Англии, не говоря уже про Ирландию, съезжаются в Блумфонтейн защищать буров. И английские газетчики понятия не имели о политтехнологиях и, возвращаясь в Лондон, получали по котелкам женскими зонтиками за невосторженный образ мыслей. Как отлично было в старое доброе время: была Республика, и фашисты устроили мятеж, все, кто не с нами, те против нас, и вот уже добровольцы из сорока восьми стран съезжаются в Испанию, над которой безоблачное небо. И снова всё ясно и понятно, и бились стрелки часов на слепой стене, и заокеанский доброволец, клубя вонючим дымом из трубки, колотил по клавишам "Ундервуда" в безлюдном отеле "Флорида". Всё ясно и понятно. И политтехнологии тут ни при чём. В гробу мы их видали. Их только начинали изобретать, и так неуклюже и по-глупому выходило, что сразу было ясно, кто врёт. Прекрасно было в старое доброе время: хоть Хромоногий и твердил, что чем ложь чудовищнее, тем легче в неё поверят, а всё равно так по-дурацки объявил, что это не мы на них, а они на нас, шляхта унтерментческая, пся крев, напала на наших в Глейвице, - но всё-таки ни хрена ему никто не поверил даже в родном фатерланде. И вот уже - кавалерийский наскок драгун с пиками наперевес на "Тигры", и вот уже нет Варшавы - то не Варшава, пан, то одно воспоминание. Как хорошо было в старое доброе время, но политтехнолгии уже развиваются, развиваются, нельзя нам без них, прогресс налицо - и вот уже изверги рода человеческого в белых халатах, и право-лево-фашистские блоки из числа вчерашних друзей, и ярость благородная вскипает как волна, и - о! - эти сладостные минуты восторга, незабываемые минуты, сотрясающие все существо, минуты, когда вырастают крылья, минуты ласкового презрения ко всему грубому, материальному, телесному, минуты, когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ соединил тебя с огнем, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль... О огонь! О слава! Приказ, приказ! И вот оно, вот оно!.. А эти сссучьи политтехнологии (хоть бы кто объяснил, господи, что это такое!) всё развиваются, развиваются, развиваются, и вот уже мы теряемся в пламенной этой тьме, где и тени живут в тени, и уже не знаем, с какой стороны мы, а с какой стороны - они, и эта волна бешенства и отвратительной, непристойной радости освобождения от всего человеческого, от необходимости думать, и - рычаги на себя, и вперёд, ведь там, за гребнем лощины, коварный враг; вперёд, только вперёд; и вот мы уже представляем себе, как здесь несколько минут назад схватились насмерть два рычащих и воющих пса, каждый во славу своего господина. И пресловутые технологии как-то незаметно достигли такого уровня, что я сам себя вижу гнусно хихикающим демагогом-очернителем, в ряду других, про которых сказано: Но что это? Он не поет, он стоит, раскорячившись, опершись на барьер, и вертит своей дурацкой головой, и бегает глазами, и все оскаляется, все щерится... На кого оскаляешься, мерзавец? О, как хочется подойти тяжелым шагом и с размаху, гвардейским кулаком - по этому гнусному белому оскалу. Встать, сволочь! Стоять смирно, когда гвардейцы поют свой марш! И по башке, по башке, по морде, по наглым рачьим глазкам... Вот так, вот так... и дай мне бомбу, я прыгну с бомбой и не промахнусь, вот увидишь! Бомбу мне, бомбу! В огонь! О!.. О-о!! О-о-о!!!
И за стеной ударила пушка для устрашения неуловимого Ходжи Насреддина.
И вот именно поэтому - как хорошо всё-таки было в старое доброе время, когда политтехнологий не было, и ещё писались неторопливые романы, и ставились настоящие пьесы, и девочка выходила на сцену и, сделав книксен, говорила зрителям: папа просил передать, что спектакль отменяется, потому что нас всех тошнит.

@темы: психические заметки

---

"Вчера, сего года, я злоупотребил алкогольный напиток. После чего уронил в грязь солдатское достоинство. Впредь обещаю. Рядовой Пахапиль".
После некоторого раздумья он всегда добавлял:
"Прошу не отказать".

(с)

@темы: цитаты

---

– Итак, гражданка Сидорова, в чём причина развода?
– Ваша честь, задета моя честь!
– Ваша честь?
– Да, Ваша честь, моя честь!
– Что, и моя честь, и ваша честь?
– Да нет, Ваша честь, не ваша честь, а моя честь!
– Я не понял: моя честь – это ваша честь?
– Вашу мать, ваша честь! Всё, передумала я разводиться!

(с)

---

Гриша Трестман, как известно, работает в команде нашего министра иностранных дел и получает от него зарплату. Помимо прочего, они соседи по поселению Нокдим, в котором оба живут. На полках шкафа в маленькой Гришиной комнате стоят и лежат книжки. Я люблю рыться в этом шкафу; иногда там можно наткнуться на самые неожиданные вещи. Потрепанный словарь Ожегова соседствует с переводом "Манифеста коммунистической партии" на суахили, трехтомник ивритского словаря Эвен-Шошана - с Библией, изданной в семидесятых годах московской Патриархией. Эти солидные книги перемежаются на полках с огромным количеством литературы, изданной графоманами от поэзии и прозы за свой счёт. Выбросить эти томики у Гриши не поднимается рука - все книжки подарены ему лично и имеют прочувствованные автографы. ""Милому, милому Грише". "Дорогому Поэту от Прозаика". "Талантливому литератору Г. Трестману от выдающего Г." "Гришке на память об одной бабе, которую в Минске любили мы оба. Дружески - твой Эфраим Севелла". Между Ожеговым и пятитомной "Энциклопедической критикой литературного либидо раннепоздней Цветаевой" некоего Зеева Зораха тесными рядами стоят запыленные пустые бутылки. В углу притулилась амбарная книга, исписанная автографами великих классиков, живых и почивших в бозе. Среди этих каракулей разными почерками попадаются надписи самого неожиданного свойства. "Вашу поэму прочли. Неплохому автору от Творца". "Приличнейшему скромняге на память от тружеников моря. В. Гюго". "Чукча не читатель, чукча - писатель. Юра Рытхэу". "Грише на фарт - очень дружески!!! И. Губерман". "Гришенька, не принимай этот роман на свой счёт - когда я его писала, про тебя вовсе не думала, не надейся. Д.Р." "Помнишь пение сирен? Уллис". "Жидобандеровцу от Истинного москаля. Н.В. Гоголь".
- Кто это - выдающий Г.? - спрашиваю я.
- Измени род на средний и получишь ответ,- бормочет Гриша, не отрывающий взгляда от компьютерного экрана. Я удовлетворённо киваю головой и в сотый раз открываю амбарную книгу, пытаясь понять, не прибавилось ли в ней автографов за последнее время.

В глубине обнаруживается тёмный том в твёрдом переплёте. На корешке белыми буквами обозначен автор - Вадим Туманов. Раньше я эту книжку здесь не видел.
- Какой это Туманов? - поворачиваюсь я к Грише. - Я знаю только одного, который...
- Это он, - кивает Гриша. Я открываю книгу и вижу автограф: "Авигдору Либерману - удачи и счастья. В.Т., 22-08-2008".
- А чего...
- Он подарил её ему, а этот попросил меня написать прочувствованный ответ с благодарностью.
- Долго ты пишешь ответ, - говорю я, с сомнением глядя на дату. - Некрасиво даже как-то. - Гриша тоже смотрит на дату автографа.
- Да это Либерман просто вспомнил про книжку спустя шесть лет, что поделаешь. Но как только вспомнил, тут же попросил меня сочинить благодарственное письмо. Вчера принёс книжку и отдал.
- Хм. Как ты думаешь, он её хотя бы прочел?
- Нет, конечно.
Я верчу книгу в руках, снова открываю, глажу и нюхаю автограф легендарного человека.

Высоцкий посвятил ему песни «Был побег на рывок» и «В младенчестве нас матери пугали...» Влади посвятила ему несколько страниц своего "Прерванного полёта".

В каждый период твоей жизни у тебя был какой-нибудь закадычный приятель. Все эти люди были лишь лакеями, которых ты не сегодня-завтра оставлял в тени забвения.
Но один друг останется навсегда. Когда ты знакомишь меня с этим человеком, я уже знаю, что он вернулся оттуда, откуда не все возвращаются. Он был приговорён к бессмысленному сроку — сто семьдесят лет, амнистирован после XX съезда, но уже отсидев шестнадцать лет в лагерях. Шестнадцать лет каторги в Сибири из-за безобидного письма, где он цитировал опального поэта. Эти годы превратили моряка, влюблённого в русский язык, в человека, спасшегося из ада.

Он выжил, этот крепкий мужик. Здороваясь со мной, он беззастенчиво протягивает мне свою изуродованную руку, которую, как я узнаю в тот же вечер из твоего рассказа, он положил в костёр, где раскалялись инструменты для пыток, и сказал палачам: «Зря стараетесь. Меня бесполезно допрашивать». Это вызвало восхищение даже у них. Той же рукой в другом лагере на допросе после неудавшейся попытки бежать он страшным ударом разбил чугунную печь. Вместо руки остались клочья мяса. От этого зрелища передёрнуло даже тюремщиков.

У этого квадратного человека есть только одна слабость: он терпеливо каждое утро зачёсывает от ушей наверх прядь волос, чтобы прикрыть лысину и создать впечатление причёски. Когда поднимается ветер, эта прядь отстаёт от головы и развевается, как флаг. Мы немножко подтруниваем над этим его кокетством. Он теперь — геолог, возглавляет бригаду бывших заключённых, для которых жизнь в городе стала не выносимой. Им не хватает простора, воздуха, свободы. Они живут большею часть ода в огромной сибирской тайге. Вертолёт забрасывает их туда с необходимой техникой для разведки ископаемых Они строят времянки, устраивают свою тяжёлую, почти монашескую жизнь — без женщин, без водки.

Работа изнуряющая, но за неё очень хорошо платят. Когда они возвращаются в Москву — это праздник, по лица их всегда остаются серьёзными. Однажды они приходят к нам. Со слезами на глазах они слушают песни, написанные по их рассказам, кивают головами и, ни слова не говоря, сжимают тебя в объятиях. Между ними сложились удивительные отношения.

Они понимают друг друга с полуслова. Один из них, неловко повернувшись, как-то оторвал себе пуговицу на пиджаке и попросил твоего друга её пришить. Прежде чем я успеваю среагировать, тот берет иголку с ниткой и аккуратно пришивает пуговицу, продолжая разговор. У них нет ни начальников, ни подчинённых. Трагические годы, проведённые вместе, словно очистить их души Нет больше тщеславия, ревности, желании казаться другим. Они по-настоящему просты и добры.

Со мной они не говорят о прошлом — стесняются. Но я знаю их истории из твоих песен — например, из песни об одной из многочисленных попыток твоего друга совершить побег. Ему за это и добавляли каждый раз срок до того, что ему надо было бы быть бессмертным, чтобы до конца отсидеть его.

Группа из пятидесяти заключённых ушла на лесоповал довольно далеко от лагеря, стерегли их только трое вооружённых солдат с овчарками на поводках, и твой друг решает рискнуть. В бесконечной тайге, растянувшейся на тысячи километров, почти невозможно выжить, и охранникам это отлично известно. Видимо, поэтому они и не особенно ищут сбежавших. Надо только спрятаться в снегу и выждать время.

Твой друг видит, как пытается бежать один из его товарищей. Но его заметили, охрана кричит, спускает собак. Человек выпрямляется, делает несколько прыжков, свистит пуля, он заваливается совсем рядом от того места, где прячется твой друг — у него размозжён череп. Собаки бросаются на труп, начинают слизывать мозг и так возбуждены кровью, что не чувствуют присутствия живого человека. Стражники уволакивают тело за телом, оставляя на снегу кровавый след, по которому идут собаки, опустив вниз морды. Твоему другу удаётся продержаться несколько дней в этой ледяной пустыне, но потом его снова хватают, полумёртвого от холода.

Другой рассказанный им случай из лагерной жизни не приснится и в кошмарном сне. Троим заключённым удаётся обмануть бдительность охраны. Они хорошо подготовились — у них есть ножи, еда, тёплая одежда. Самый пожилой из них встретился в лагере с собственным сыном, которого не видел много лет. По иронии судьбы, он проклял этого сына, узнав от вновь прибывающих в лагерь, что тот работает в органах. И вот они оба — заключённые. Так часто случалось в те странные времена: палачи сидели вместе с жертвами, и ужас каждого дня стирал прошлое, они становились ближе, один — потому что начинал вдруг понимать, что натворил, другой — потому что видел бывшего мучителя в свею очередь униженным и избитым, доведённым до животного состояния, — и тогда проходила злоба, и жертве становилось жаль палача.

И потом, такая связь между ними давала все-таки этим людям без будущего хотя бы общее прошлое.

Примирившиеся отец и сын идут друг за другом, третий беглец — почти мальчик. Три поколения вязнут в бесконечном пространстве. Еда кончилась, они пробуют охотиться, но дичь здесь редка, а ножи — не самое удачное оружие для охоты. Глубокий снег мешает бежать, и три человека, ослабев, даже не стараются поймать редких зверьков, с которыми они вдруг сталкиваются в таёжных зарослях. Отец, чувствуя приближение конца, заставляет двух молодых людей поклясться, что, когда он умрёт, они разрежут его на куски и будут есть его мясо — «чтобы выжить и свидетельствовать», — говорит он. Старик умирает на руках у сына, успокоенный торжественной клятвой.
Они выжили, но свидетельствовать не смогли. Их ночи отравлены кошмарами, а дни навсегда переполнены ненавистью к слепой системе, которая сделала из них людоедов.

- Я думал, он давно умер... - говорю я.
- Не исключено, - кивает Гриша. - Нужно будет проверить перед тем, как писать ему благодарность.

@темы: Трестман, содружники