Друзья!
С грустью сообщаем о прекращении существования мансарды Генделева на улице Бен-Гилель, д. 8. Последние 4 года квартира служила своеобразным музеем и местом встреч друзей поэта. В ней прошли первые "Генделевские чтения", которые позже переместились в Дом Книги на улице Агриппас.
Михаил Генделев приобрел в 1982 году, по старому британскому закону, право долгосрочного съема квартиры с фиксированной квартирной платой. По этому же закону после смерти Генделева квартира вернулась в собственность семьи Кукия, изначальных владельцев.
Спасибо всем, чьими усилиями иерусалимская мансарда просуществовала эти 4 года! Надеемся, что виртуальная Мансарда просуществует намного дольше.










"Когда мы познакомились пятнадцать лет назад, он был моложе меня сегодняшнего, он был нищим и бешеным, а в его мансарде диваном служила уложенная на две табуретки доска. Сидя на этой занозливой доске, я декламировал наизусть его стихи и при…знался, что приехал в Израиль по двум мотивам — чтобы смыться от родителей и чтобы подружиться с величайшим из ныне живущих русским поэтом. «После Бродского!» — воскликнул Генделев. Он записал меня в любимцы и сразу же удостоил чести быть его секундантом..."

АРКАН КАРИВ. МИШЕНЬКА (фрагмент из нового романа "Однажды в Бишкеке")



gendelev.org/

Как сладко там курилось, пилось и читалось. Печальный день.

-----------
Ещё и Толстый умер в Париже - www.kommersant.ru/doc/2134277
-----------

* * *
и еще люблю я дела свои
обсуждать лишь с собой
и люблю как звенит
луч на хорах сосновых и запах хвои
в полдень
в тридцать два года
лицом в зенит.

@темы: Михаил Самуэлевич

---

---

Мне нравится публицист Володя Лазарис. У него вышло несколько очень симпатичных книжек, тремя из которых - "Моя первая война", "Резервисты" и "Белая ворона" - я даже зачитывался. Но как только публицист в нём уступает место радиокомментатору, я закрываю глаза и сворачиваю уши в трубочку.
Очень экспрессивно, со знанием дела и - напоминает бессмертное "я не местный, я с Бобруйска". За десять минут эфира:

Кабардиноболгария.
Нелицеприглядный.
Принимал решительно решающие решения.
Ведётся поиск дополнительных террористов.
Лауреат Нобелевской премии мира по химии.
Пока рак на горе не свистнет, мужик не перекрестится.
Занимались шпионажем в пользу неустановленных источников.

---

Прослушать или скачать [Берковский] Старый друг бесплатно на Простоплеер

@настроение: Все подводят итоги. Нет, чтобы сделать выводы (с)

---

Ценит мысль и выпивку. Чередует. Пришла мысль. Значит, надо выпить. Не пришла мысль – надо выпить, чтоб скрасить ожидание… Обращает внимание на женщин, которых чередует с выпивкой и мыслью. Не пришла мысль, но пришла женщина – выпьем. Пришла мысль, но не пришла женщина – выпьем. Не пришли ни мысль, ни женщина – тут вообще… А они вместе не приходят. Отсюда пьянство с незнакомыми людьми. Руки, ноги, желудок, печень – все есть, но ничего не работает. Дружит с врачами, у которых то же самое. Спасается юмором. Не уверен ни в чем. В одежде ужасен, без одежды страшен. ... и т.д.

(Жванецкий обо мне)

@темы: цитаты

---

Когда солнце склонилось к закату, ветерок стал относить раскалённый воздух чуть в сторону и я вышел во двор, по телефону позвонил Володя Ханан. Подтягивая шорты, я кряхтя уселся в кресло у калитки.
- Старик, в небесную канцелярию поступил сигнал, что от депрессии ты предаёшься излишествам; это так?
С бывшим лидером ленинградского андерграунда иногда не знаешь, как себя держать. Я хотел ответить, что весь день читал распечатку мемуаров Лосева, потом жрал фаршированные перцы, пил водку, а потом спал, так что и впрямь, можно сказать, излишествовал. Потом подумал, что прозвучит это как-то неэстетично и даже глуповато, и не для того же он звонит мне, в самом деле, чтобы услышать, что я жрал или спал. Поэтому, сориентировавшись, ответил, что в субботние вечера меня томит густая тоска воспоминаний. Он с готовностью захихикал, и я понял, что его мучает желание рассказать какую-то историю. Его часто мучает желание рассказать что-то, а потом записать рассказанное, и тогда он тренируется на одном из нас, на первом попавшемся, кого удаётся сиюминутно ухватить за штаны, если нет возможности рассказать сразу многим. Мне это желание очень понятно, поэтому я вполне добровольно выступаю в роли подопытной собаки Павлова. Как и любой из нас. Я закурил и сказал, что - весь внимание. Он принялся рассказывать, как побывал в Брюсселе на симпозиуме (или литературном съезде?) под названием "Эмигрантская лира" и познакомился там с массой народа (в основном, по его словам - совершенно бесталанного). Чем он там занимался, я не понял, но впечатление такое, что преимущественно пьянствовал в каком-то станционном буфете с человеком по имени Миша Юдовский. Меня самого на этот съезд пригласили, как и ещё с полдюжины наших общих знакомых, только я не поехал. Во-первых, я вообще тщательно избегаю публичных выступлений, кроме того, не люблю занимать чужое место - иными словами, не считаю себя эмигрантом. Володя принялся рассказывать. С полминуты я чесал себя за ухом и зевал, потом защёлкал пальцами и зашипел. При помощи пальцев и выпученных глаз я попросил подбежавшую дочку принести мой блокнот слоновой кожи для заметок, со значением подаренный мне на одном из писательских собраний Осей Букенгольцем. Я непретенциозно решил записать байки, рассказываемые Володей, в расчёте на то, что кого-нибудь из вас они позабавят. Байки не бог весть какие, да и записать всё я не успел, но то, что успел - перед вами.

- Во время перерыва в выступлениях все повалили выпивать, а поэт Z из Мюнхена - клеить одну даму из Новой Зеландии, убеждая пойти в его номер в отеле. Как раз в этот момент мы с Мишей Юдовским проходим мимо, чтобы добавить в буфете; услышав разговор, Миша роняет:
- Я бы не пошёл.
Через некоторое время Z подходит к нам и говорит Мише с укором:
- Ты зачем это сказал?
- Что сказал?
- Что со мною не пошёл бы.
- Не понял, - говорит Миша. - А ты хотел бы, чтобы я с тобою пошёл?

- Зашёл разговор о женской поэзии. Поэт А. заявляет:
- У женщин стихи - как они сами. Бывают красивые, но не умные. Бывают умные, но некрасивые. А бывают такие, что не знаешь, на что раньше смотреть - на ноги, на грудь или на попу.

- Один литератор сказал:
- Некоторым поэтам нужно запретить употреблять в стихах слово "Бог". Оно у них звучит неприличней, чем другое слово из трёх букв.

- Миша рассказывает, что несколько лет назад в одной русской газете прочёл следующее: "На Маринину сейчас большой спрос. Эту писательницу хорошо иметь на книжных полках".

- Несколько человек читают свои стихи на вечере в Мангейме. Один подходит к микрофону, шатаясь, и говорит:
- Вы, наверное, заметили, что я немного пьян. Я это и не скрываю. Я имею право. Мне сегодня позвонили из больницы и сказали, что у меня родился сын. Скорее всего, мальчик.

- Один мой знакомый редактор рассуждал:
- Литература - сложная вещь. Лично я до сих пор не могу понять, что хуже - эпилепсия Достоевского или жена Толстого.

- Миша говорил:
- Проза - это поэзия, успевшая опохмелиться.

- Поэты, знакомясь друг с другом, читали стихи. Стихотворец Z, приехавший в качестве гостя, одну за другой декламировал свои вирши. Сидевшая рядом со мной поэтесса негромко сказала:
- Конечно, бывает, что человек не дружит со своей головой. Но зачем так откровенно с ней враждовать?

- Сидим в буфете. Вдруг к нашему столику вприпрыжку подбегает молодой человек и восторженно здоровается. Миша при виде его морщится, но вежливо отвечает. Молодой человек говорит:
- Я послушался вашего совета сократить форму и написал вместо романа повесть. Рукописи у меня с собой, правда, нет, она в компьютере. Я пришлю её вам по электронной почте, хорошо?
- Пришлите СМС-кой, - говорит Миша.
- Как СМС-кой? - удивляется молодой человек. - Туда ж только несколько фраз поместятся...
- Тем лучше, - отвечает Миша.

- Миша рассказывал, что один приятель говорил ему:
- У меня вся эта литература, кино, физика и прочая зоология в одну кашу смешалась. Только и помню, что Дон Жуан любил худеньких брюнеток, Казанова - пышногрудых блондинок, а Павлов экспериментировал на собаках.

- Мише позвонила одна любительница поэзии из Штутгарта.
- Знаете, я не была на вашем вечере, но мне очень много о нём рассказывали. Я бы хотела купить вашу книгу, но боюсь вас обидеть.
- Вы, поэты, такие воздушные существа... Такие неземные... Совершенно не умеете думать о деньгах... Сколько стоит ваша книжка?
- Пятнадцать евро.
Некоторое время трубка молчала. Затем прозвучало:
- А вы корыстолюбивы.

- Разговор после дискуссии о творчестве Пушкина:
- У Цветаевой с Пушкиным вообще тонкая перекличка. Недаром она написала книгу "Мой Пушкин".
- Ну да. А Чуковский недаром написал книгу "Мой Додыр".

- Один знакомый спросил Мишу:
- Как ты думаешь, "Идиот" - автобиографическая вещь?
- За исключением некоторых моментов - нет, - ответил Миша.
- А "Игрок" - автобиографическая вещь?
- За исключением некоторых моментов - да.
Собеседник приумолк.
- Ты чего?
- Думаю о некоторых моментах.

- Тот же приятель говорит Мише:
- То ли мы испорченные люди, то ли классики позволяли себе интересные шутки.
- Например?
- А ты "Севастопольские рассказы" читал?
- Естественно.
- Как тебе такое: "Комендант крепости с удовольствием показал новоприбывшему офицеру своё хозяйство"?

- Восьмидесятые годы, заседание секции детской литературы. Один поэт, неудачно оказавшийся в первом ряду, откровенно скучает и вот-вот уснёт. Председательствующий несколько раз неодобрительно на него косится, потом не выдерживает:
- Сергей Леонидович, я вижу, у вас свои мысли по поводу современной детской литературы. Может, поделитесь с нами?
- Могу и поделиться, - пожимает плечами тот. - Я вот думаю, что если чебурашке оторвать уши, то получится мурзилка.

- Один Мишин германский приятель, познакомившийся с местной немкой, попросил, чтобы Миша перевёл для неё на немецкий "Я вас любил..." Миша сказал, что попытается. И перевёл. На следующий день приятель позвонил Мише и говорит:
- Огромное спасибо. Ночь была совершенно незабываема. Но возникла проблема.
- Какая?
- Она требует, чтобы я познакомил её с поэтом Пушкиным.
- А ты ей объясни, что он давным-давно умер.
- Объяснил. Не верит.

На этом у меня сломался карандаш, и я с облегчением попрощался с Володей.

@темы: Ханан, содружники

---

Хорошо, что я пережил советскую власть,
А другие власти меня не интересуют,
И о чём толкуют на улице, отродясь
Я не имел понятия, и что там за ветер дует –

Восточный, западный… Куда приятнее созерцать
Сосны и облака, проплывающие над ними,
С точки зрения вечности, и никогда не знать,
Какой там строй на дворе и чьё превозносят имя.

Всё равно, кто правит – Цезарь, или Помпей,
Или республика… А если и требовать что у власти,
Так только это – не тронь моих чертежей,
И вообще отойди отсюда, солнца не засти.


* * *
Я не люблю стихов. Не надо
Стараться, что-то рифмовать,
И разговор ночного сада
Зачем в словах изображать?

Какая скука, в самом деле,
Глядеть на равномерный строй
Стихов, ну как не надоели
Слова сплошною чередой,

Аллитерации, катрены,
Метафорические сны…
Как не захочешь перемены,
Хотя бы – просто тишины!

Тебе, поэт, конечно, стоит
Побыть в молчании, в тиши.
Потом – в кафе садись за столик.
Подумай. Вспомни. Напиши.


* * *
Покойся с миром, тебе же так не хватало
Мира при жизни, и ты никак не могла
Всецело что-то принять, и времени было мало,
И с библейских холмов подкралась летейская мгла.

Ты знаешь теперь обо всём, как никогда при жизни
Нашей суетной, спешной, но верила ты не зря,
Что мы соберемся когда-нибудь там, в небесной отчизне,
В обители мира, которого нет и под крышею монастыря.

Ад и рай уже близко от нас, ошую и одесную,
И там, за холмом, - Бейт-Лехем, а может, его и нет.
Да я ведь и сам почти уже не существую,
Глядя, как за окнами гаснет потусторонний свет.


* * *
Посмотреть наверх, где сияет ярко,
Как последний довод, неоспорим,
Византийский купол Святого Марка,
Примиряя в небе Царьград и Рим.

Перейти пьяцетту, и дальше – прямо,
Разобраться в путанице мостов,
Где со всех сторон окружает драма
Веницейской жизни былых веков.

У воды, в кафе, за стаканом кьянти
Просидеть до вечера час-другой
И представить жизнь в ином варианте –
С италийским небом над головой.


* * *
Венеция медленно проплывает,
Как будто пустилась в дальний путь.
Наверно, в вечности так бывает:
Никто не знает, куда — и пусть.

Где вид дворцовый, а где картинка
Всего лишь в книге... Пройдут года,
Никто не помнит, с какого снимка
Проходит берег, рябит вода.

Полдневным светом слепит в лагуне
Глаза — но виден уже причал.
Венецианке — девице — лгунье
Когда-то встречу я обещал.

Так вот "застроенное пространство"!
Свиданье с ним, как сказал поэт.
Секрет сиянья венецианства —
Стоянье вод и теченье лет.

Наверно, к полудню будет жарко.
Толпа туристов. Никто не ждет
Меня в соборе святого Марка,
Куда неспешно течет народ.

Канал давно покрывает ряска.
Дворцы и площади клонит в сон.
А вся Венеция — только маска
На карнавале былых времен.


* * *
Неспешно солнце садится в море,
И тени тянутся в никуда,
И все-то спорят в нестройном хоре
Закат, и музыка, и вода.

За лесом – спрятанная эстрада,
Откуда звуков идет волна.
Не хочешь слушать ее? Не надо,
Она и так уже не слышна.

Но мы остались на том концерте,
Что нас кружил и сводил с ума,
И научил не бояться смерти,
Когда неслышно приходит тьма.


* * *
Когда настанет ночь, в которой нет покоя,
Лишь россыпи огней, далеких, как всегда,
За пламенем свечи – рождественская хвоя,
И звон колоколов, и первая звезда.

Негаснущей звезды сиянье одиноко,
Невольно за нее охватывает страх.
Что стоит в эту ночь предвиденье пророка
О времени благом, о вышних в небесах?

И город не узнать, и мир неузнаваем…
Задернуть бы окно, не думать ни о чем,
Не помнить ничего. А ночь уже за краем,
И свет издалека, и ангел за плечом.


* * *
Вот комната, и в полстены окно,
И дальние огни в оконной раме.
Который час? Не все ли мне равно,
Покуда ночь густеет над домами.

Вот книга. Мне ее не дочитать.
И то сказать, порой и жизни мало,
Что книге недочитанной под стать –
Рассказу без конца и без начала.

И текст ее, конечно, устарел,
Как все устаревает в мире этом,
Как день прошедший, что уже сгорел,
Иль повесть с неоконченным сюжетом.

Прошедший день – я ничего о нем
Не помню, он теряет очертанья,
Как призрачные тени за окном –
Последнее его напоминанье.

Гляди в окно – там темнота и ширь
Главенствуют, еще – огни до края.
И ветер воет, будто бы псалтырь
Читает, ничего не понимая.


* * *
Пламя свечки метнется отчаянно,
Если мимо нее ты пройдешь,
А за окнами – темень, окраина,
Не поймешь – то ли снег, то ли дождь.

И свеча в пустоте отражается
За окном, и метнется опять,
Будто так неумело старается
В безутешной ночи просиять.

Точно время глухое, ненастное,
Где не след заплутаться в ночи,
Освещает лишь это безгласное,
Безымянное пламя свечи.


* * *
Смолоду по городу шататься,
Улицы и строки рифмовать,
А потом – куда ещё податься –
Вечную проблему разрешать.

Вот чего душе недоставало –
Праздника нечаянного, тут,
В полутьме старинного подвала,
Где в разлив сухое продают.

Духом воспарить над черепичным
Городом, поближе к небесам, –
Как-то это сделалось привычным,
Но и не к добру, я знаю сам.

Пусть я не похож на арлекина,
Это ж не театр, а подвал,
Никогда мой город не покину –
Так я думал, но не угадал.

А теперь за кружкою глинтвейна,
Что б ни померещилось опять,
Не видать ни Даугавы, ни Рейна,
И Невы, конечно, не видать.

Марево, а не архитектура,
Миражи почище ар-нуво.
Вот сюда б французского Артюра,
Эти-то пейзажи – для него!

Допиваю. Выхожу. И всё же,
Вечерами дышится легко.
Видно, я с годами всё моложе,
Вот и до небес недалеко.


* * *
Историю растащат на слова,
На версии, остроты, повторенья
Прошедшего, а дальше — трын-трава,
Трава непониманья и забвенья.

Какой туман! Но если не понять
Чужих времен, тогда всего вернее
В каком-нибудь Париже повторять —
Ахматова, Паллада, Саломея.

Георгия Иванова строка,
Истории и времени примета,
Останется как веха на века
Господнего исчезнувшего лета.


* * *
Я давно потерял интерес к словам,
К разномастной речи земного круга.
Ничего не поделаешь, если нам
Никогда, никогда не понять друг друга.

Что же делать, спросишь, ведь я привык,
Не могу расстаться с хмельной отравой —
Это русский путаный наш язык,
Многоликий, лживый, живой, лукавый.

Вся-то жизнь ушла на игру в слова,
На игру в созвучия и названья...
Хорошо, что выжжена трын-трава
Где-то там в пустыне, у врат молчанья.


* * *
Надо же, как упряма трава городских окраин,
Всюду — на тротуарах, и дальше, на мостовой.
Выйди за дверь, увидишь — печь затопил хозяин,
И дым невесомой струйкой возносится над трубой.

Не это ли дым отечества, не этим ли надо средством
Лечиться от ностальгии, но я-то с ней не знаком.
Отечеством здесь не пахнет, а только травой и детством,
Да вот еще — горьковатым и тянущимся дымком.

Тут застоялось время, а нам его не хватает,
Но взять взаймы невозможно, чего уже больше нет.
И в дом не войти обратно, и дым незаметно тает,
И сладок не дым окраин, а их уходящий свет.


* * *
Холодок от нашей невстречи,
Примиряющий холодок,
И теченье спокойной речи,
Точно выученный урок.

Продолжается год от года,
И никто здесь не виноват,
И твоя, и моя свобода,
Тишина, немота, закат.


* * *
Обитатели мостовых и скверов,
Прохожие, гуляющие без цели,
Компании шахматистов, пенсионеров, -
Хорошо, что вы ещё уцелели.

Чокнутые поэты и прочие бедолаги,
Рыцари бормотания, рифмы и метра,
Как не позавидовать вашей отваге
Перед порывами ледяного ветра.

Облетающая листва бросается вам под ноги,
Вы одни лишь видите, что кончается осень.
Время летит навстречу, а что в итоге -
Возвращается всё, и даже чего не просим.

Без вас город был бы просто машиной,
Каруселью спешащих по делу клерков,
Кем-то там придуманной мешаниной
И непробиваемой каменной клеткой.

Благословен же столик в кафе, как плот среди моря,
Или скамейка в парке, где мы с тобою встречались...
Листья летят без спроса, и надо прощаться вскоре,
Время необратимо, но я бормочу, прощаясь:

Важно лишь то, что никому не приносит пользы,
Верю только тому, у чего даже нет названья,
Сбудется только то, что ещё не бывало вовсе,
Никогда, никогда не кончится наше свиданье.


* * *
Вслед за ушедшим летом,
Нет, ничего не ждём
Там, под осенним светом,
Холодом и дождём.

Наш календарь листая,
Видим намокший пляж,
Где улетает стая,
В небе чертя вираж.

Я не герой романа,
Я не герой, прости.
Думаю, утром рано
Будем уже в пути.

Редко доходят вести.
Глухо шумит прибой.
Здесь мы остались вместе
И навсегда с тобой.


* * *
Как по городу нам с тобой
Белой ночью бродить одним?
Ты, конечно, стала другой,
Да и я уже стал другим.

Остается от этих мест,
От давно прошедших времен
На Дворцовой площади — крест,
Что над ангелом вознесен.

Под мостами темна вода,
Непонятно, кто враг, кто друг,

А за нами идет беда,
И меняется все вокруг.

Говорят, не найти примет,
Да у нас свидетель — Нева,
Мы за нею пойдем вослед,
Потому что память жива.

А еще с тобой сохраним
Неизменно, в любой стране,
Тот небесный Ерусалим,
Что увидели в вышине.


* * *
Следом летящая тишина
Скоро бесшумно догонит, и
Не позабуду - уже двена...
надцатый час моей любви.

Помню, я шел за тобою по
Гулкой каменной мостовой.
Помню стук каблуков, и по...
Помню, что я навсегда с тобой.

Не расставался еще, я не
Знал, что такое любовь и страх.
Ночь распласталась по всей длине
Неба - в узких твоих горстях.

Это стихи про мое ничто
Счетом сроком под шестьдесят,
Прожитых даром. Еще про то,
Что ничего не вернуть назад.

Эти стихи - вереница чувств.
Наспех записанное - сбылось.
И ветер влажен, и город пуст,
Мы пробегаем его насквозь.

Как хорошо, что покуда не
надо идти никуда домой.
Тень распласталась по всей длине
Каменной гулкой мостовой.

И ветер влажен, и ночь нежна,
И тени падают как-то вкось,
Напоминая - еще не на...
Надолго нам расходиться врозь.

Мы и слова говорим не те,
И переулок хорош любой...
В гулкой каменной немоте
Не прозвучал нам еще отбой.

Так, перелистывая с конца
Улицы от городской черты,
Не позабыть твоего лица...
И тени ночи. И я. И ты.


* * *
А может быть, я все уже сказал.
Пора откланяться, и солнце – на закате.
Я загодя приеду на вокзал,
И что-то там припомнится некстати.

Пора на запад. Там еще пока
Не кончен день, да и зима короче,
На площадях валяют дурака
В предощущенье европейской ночи.

Пусть даже так. Но все же это Рим,
Его судьба ничем не отменима.
Он вечен, то есть – неискореним,
И в этом – младший брат Иерусалима.

В Империи все окна на закат
Обращены – в них солнце жаром пышет.
Никто не прав. Никто не виноват.
Я все сказал. Никто меня не слышит.


(Владимир Френкель, из книги "Витраж. Стихи последних лет". Иерусалим, "Филобиблон", 2013.)

@темы: Френкель, содружники

---

Мемуарная проза Льва Лосева

Содержание -
• 1
Про Иосифа
• Генетика, гениальность
• Лица
• Идиолект и стиль
• Кошки и мышь
• Резкость
• Потомки и современники
• Цветаева
• Америка
• Мои стихи
• Я старше Иосифа?
• Случай на площади Контрдэскарп
• "Украдены Ключи Вселенной"
• В глубине Адриатики дикой…
• Германское
• Марина
• Любовь
• Анекдоты
• Найман
• Психиатрия
• Проктология
• "Полторы комнаты"
• Иосиф — еврей
• Тема: "Образ Иосифа Бродского в литературе"
• Поэзия и правда
• Разоблачитель Бродского
• Иосиф и деньги
• Гуманизм, демография
• Подвиг Торопыгина
• Величие замысла
• Кублановский
• Обрывки разговоров

•2. Меандр: рассказ самому себе
• 2
• Пьяный Ленин, голый Сталин, испуганный Хрущев. Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Зощенко, Ахматова, Пастернак. В семье А.П. Чехова. Поль Робсон, Роберт Фрост, Элизабет Тейлор и др
• Главы второй не будет
• Перемены места жительства
• Семенов
• У художников
• Арктика
• Вода
• <Возвращение в Ленинград>
• Простые уроки. Осень 1944-го
• В Москву, 1945
• Страх
• Книги
• Онанизм и антисемитизм
• Дедушки, бабушки
• Ад
• Иоббаный врот
• Мама у меня тоже писательница
• Сын дилетантки
• Рош, сал, бер, йон
• Целительная Абхазия
• Walter de la Mare
• "Второе рождение"
• Я завожу знакомства
• Красильников
• 29 января 1956 года
• Сельвинский
• Каспийское море
• <Инфаркт>
• Отъезд
• <3аграница>
• Невозвращенец
• Упорядоченный мир
• За столом Томаса Манна
• Еще один украинский писатель

•3
• Тулупы мы
• Крестный отец самиздата
• Homo ludens умер
• Русский писатель Сергей Довлатов
• Юз!
• Упорная жизнь Джемса Клиффорда: возвращение одной мистификации
• Гениальные обмолвки
• Отсутствие писателя
• Герасимов в первую очередь
• Яблоко Рейна
• Народный поэт
• Живое тепло

•4
• Москвы от Лосеффа
•От составителей

"...он прекрасно осознавал, что действительно жить в воображаемой географии невозможно. Ничего не выйдет, кроме неудобства и скуки и, безусловно, пустоты там, где стоял милый вымышленный город".

Поразило в самое сердце. Я всю жизнь только и делаю, что живу в воображаемой географии вымышленных городов. И лесов. И ситуаций.

Дети мои, читайте. Оно того стоит:
flibusta.net/b/230928/read

запись создана: 28.05.2013 в 10:15

@темы: книги

---

Поскольку на собрании вечером пили сливовый самогон из садов Хевронского нагорья, утром я чувствовал - до сих пор чувствую - невыразимую нежность ко всему, что движется и просто стоит. И лежит, и сидит. Это не есть гут, как пошло высказывается мой товарищ из Кирьят-Арбы, всем властям оппозиционный публицист Сан Саныч Свищёв, который этот самогон и принёс. Я вспомнил строчки Псоя Короленко и процитировал их присутствовавшим дамам, имея в виду не их, но себя:
"Если же ты в жизни своей
полон неясных и странных идей,
но применить их не ведаешь как -
ты настоящий мудак".
Придя утром на работу, я вошёл в кабинет к директрисе и рассказал ей, что писательскую карьеру в перспективе (которую я назвал гипотезуной) начал в десятилетнем возрасте, когда стал сочинять проект, план и программу детского восстания в школе номер 378 Московского района Ленинграда, распространившегося на город и область, результатом чего явилось образование антисоветской демократической республики Северо-Запада по образцу Новгородской феодальной республики. Из этого видно, что уже в раннем детстве я стихийно поддерживал идеи ингерманландского сепаратизма. Я поддерживаю их до сих пор и даже имею паспорт гражданина Ингерманландии, который боюсь брать с собой во время приездов в Россию и держу поэтому в иерусалимском книжном шкафу. Когда в четвёртом классе я продумывал планы и перспективы детского восстания, то образцом взял соответствующие страницы из повести Корчака "Король Матиуш Первый". На протяжении сорока лет я мысленно вёл летопись детской республики (до сих пор иногда веду); в ней есть три официальных государственных языка - русский, немецкий и финский (финский я даже пытался учить, но из этого мало что вышло); в начале семидесятых была проблема на государственном уровне - мы считали, что совершенно необходимо чем-то отличаться от цивилизованных самоидентифицирующихся народов, поэтому внесли попеременно два законопроекта: чтобы читать книги задом наперёд и чтобы использовать санскритский алфавит при письменном употреблении русского языка; не помню, чем дело закончилось, но законодательную власть в детской республике осуществляет многопартийный сенат; раньше он размещался в зданииях Сената и Синода напротив Медного всадника, потом переехал в здание Думы у Гостиного двора на Невском; я в нём заседал как беспартийный представитель ВВС. Откуда я знаю, почему. Так сложилось исторически. Государство подарило мне нашу старую квартиру на Кировском проспекте, переименованном обратно в Каменноостровский, дом 26/28, и я в ней живу. Президента республики зовут Матиуш Гендерсон, он родом из Англии - сын польских эмигрантов; когда мы провозласили республику, ему было 15 лет, а мне - 12; министру обороны Димке Белову - тоже; сейчас все мы, кроме Димки - дедушки; он не дедушка просто потому, что никогда не был женат и внимательно следил за отстутствием детей; в том смысле, чтобы их у него отродясь не было; сперва восстание было подавлено, и мы уместились в обороне в пределах Петропавловской крепости, это всё, что у нас осталось; через полгода произошло новое восстание и мы распространили своё влияние на весь город, а потом снова вернули контроль над областью, и начались споры о том, как назвать страну: Десткая республика Каллестина или Ленинградская народная республика; только года два назад я провозгласил, что официально страна будет именоваться Либертарной республикой Ингегманландия, что мы принимаем в ней эмигрантов из всех стран, доказавших приверженность либертарианской идеологии, и что в республике разрешены партии и движения всего политического спектра, кроме нацистских, преследуемых по закону (наказание - смертная казнь; а за изнасилование наказание - кастрация); уже осенью 1973 г., в возрасте 11-и лет, я, будучи сенатором от ВВС, принмал участие в воздушных боях с сирийскими истребителями над Голанскими высотами, был сбит, ночью пробрался в лагерь палестинских беженцев, где в меня влюбилась местная девочка и помогла перебраться на израильскую сторону; летом следующего года я уже участвовал в воздушных боях с турецкой авиацией над Кипром и тоже был сбит, над этот раз над Фамагустой; тогда же я получил почётное греческое гражданство; я сбил 33, по числу лет Иисуса, турецких самолёта и пробирался в Никосию горными тропами при поддержке подпольной организации ЭОКА-2 и чёрных полковников из Афин; тогда же, в моё отстутствие, на родине решили провозгласить политику тотального геноцида взрослых, всех старше 15-и лет, и единственным взрослым на территории Санкт-Петербурга остался почётный премьер-министр Солженицын А.И., чьи книги, наравне с полным собранием сочинений П.А. Кропоткина, публиковались неслыханными тиражами в переводах на семьдесят языков, которые знал Соломон Мудрый, включая языки птиц и зверей; в следующем году министром безопасности стал Андреас Баадер, которого тогда ещё не успели убить в тюрьме строгого режима в Штаммхейме; а министром астрономии и по космическим связям стала Наташка Драгунова; а академик Сахаров, которого наши десантники перевезли из Горького в Сосново и который получил ингерманландский паспорт, в котором указывался его возраст - 14 лет, выступил в Сенате с радикальным проектом введения русского мата в качестве единого государственного языка; а потом мы решили не только прекратить дипломатические связи с Турцией, пока они не признают армянского геноцида, но и с Китаем, пока они не признают преступлений режима Мао Цзе-дуна и не освободят оккупированный Тибет; а потом мы провозгласили государственной политикой программу "Семь кругов ада", в соответствии с которой детская республика вела индивидуальный и массовый террор против всех тоталитарных режимов и авторитарных лидеров на планете, а наши стратегические ракетные силы вели эпизодический упреждающий огонь против Зимбабве, потому что в этой бывшей Южной Родезии к власти пришли чёрные расисты, угнетающие белое население; и тут мы ввели ещё один подгосударственный язык - африкаанс, и в Сенате велись яростные дискуссии, нужно ли требовать от буров, переселившихся к нам из оккупированного чёрными Трансвааля, чтобы они (буры) на своём языке разговаривали исключительно матом, как это принято у нас самих; а потом я вырос и зачем-то уехал в Иерусалим, и всё правительство меня провожало, и дамы даже всплакнули, но я их утешил, что буду посещать время от времени, а квартиру на Кировском проспекте мы сдали в аренду, но каждый вечер после работы я возвращаюсь в город моего детства при помощи нуль-транспортировки. И вообще вот уже с осени прошлого года дом номер четыре на улице Победы стал государственным музеем интернационального значения.
Всё это я рассказал директрисе, процитировал псалмы Давидовы в той точке, где сказано, что он, царь Давид, шёл по улицам вечного города, "играя весёлыми ногами", и присовокупил, что первого июня в нашей детской республике - государственный праздник: международный день защиты детей; а она внимательно всё это выслушала, вздохнула и сказала ивритскую поговорку, которую я перевожу так, что "чем отличается педагог от педофила? Тем, что педофил действительно любит детей". Потом я вернулся к себе в кабинет и затеял яростный спор с внештатным министром иностранных языков нашей республики Борисом Камяновым относительно законопроекта о введении смертной казни за раздельное написание фразеологизма "на/хуй", используемого в дипломатической переписке при помощи санскртиского алфавита, причём задом наперёд, причём латинскими буквами, причём вторым подпунктом законопроекта было меморандуумное утверждение министра культуры О. Богдановой, что в пределах городских предместий нужно вообще от разговорного языка отказаться и общаться исключительно телепатически, причём задом наперёд и с непременным использованием буквы "ё" вместо прописной "е" (третий параграф этого подпункта внесла Т.Ю. Ромазанова, ныне - директриса элитной гимназии номер 95 им. В. Ерофеева, по совместительству - дегустатор протокольного амонтильядо на дипломатических приёмах и министр элитарной литературы детской республики, хотя она тоже, как и почти все мы - уже бабушка); и вот я, сидя в своём иерусалимском рабочем кабинете на ул. им. Залмана Шазара, д. 4, решил вытащить из шкафа дипломатическое амонтильядо, о котором у А. Грина сказано, что это "улей и сад", и добавить, потому что в наших типографиях работа начинается в семь утра и только в пьяном виде, а правительство детской республики, к этому времени состоящее исключительно из дедушек и бабушек, утвердило единодушным голосованием, произошедшим в здании Аничкова дворца, в котором оно, правительство, и размещается, выход в свет моего ППСИС (почти полного собрания избранных сочинений) за государственный счёт; и ППИС после многочисленных дебатов, о которых подробно сообщала вся пресса республики (как водится с 1974 г. - матом, причём телепатически, причём с использованием сенскртиского алфавита, где в заглавных буквах с красной строки используются египетские иероглифы, а каждая конечная буква телепатически же используется иератическим образом; сейчас ещё ведутся дополнительные дебаты в помещении Сената, который в здании бывшей государственной Думы на Невском, относительно внедрения третьей смертной казни - за пропаганду культа личности, в связи с чем в стране официально введён запрет не только на букву "е" вместо "ё", но и на изображения людей на плакатах; и ещё почти уже утверждена четырнадцатая поправка к пятому пункту конституции, в соответствии с которой зарплата государственных деятелей уменьшается сообразно их продвижению по служебной лестнице, так что я, достигший командных высот, сейчас практически уже нищий, и ППИС выходит в свет за счёт государства, то есть меценатов и филантропов), и посвящается министру астрономии и космических связей.

---

Вышла книга для детей с иллюстрациями нашей Риты-Такнебывает.
Прошу всех радоваться.

27.05.2013 в 23:57

Пишет  taknebivaet:

Вышла книжка с моими иллюстрациями.

---

Из Ренара

*
Напишите хоть двадцать книг, критик осудит вас в двадцати строчках и возьмёт над вами верх.
*
Не может быть форма — с одной стороны, а с другой — содержание. Плохой стиль — это несовершенство мысли.
*
Возможно, вдохновение — это просто радость, испытываемая нами при писании: оно вовсе не предшествует этой радости.
*
Эти литераторы, как бочка Данаид: человечество через них только протекает.
*
Надо видеть правду глазами поэта.
*
Синонимов не существует. Существуют только необходимые слова, и настоящий писатель их знает.
*
Порой я впадаю в уныние оттого, что лишен гениальности. А они не перестают меня удивлять: пишут и пишут. Я так не могу. Я ничего не нахожу, вернее, отвергаю все, что нахожу. Да, именно так. Просто-напросто я отказываюсь пользоваться той мерою таланта, которая их вполне удовлетворяет.
*
Успех других затрагивает меня меньше, если он незаслужен.
*
Если я когда-нибудь умру из-за женщины, так разве что со смеха.

@темы: цитаты

---

«Произведение Е. "Москва - Петушки" являет собой прецедент культурного механизма создания типичного для постмодерна ризоморфного гипертекста: созданный для имманентного восприятия внутри узкого круга "посвященных", он становится (в силу глубинной укоренности используемой символики в культурной традиции и узнаваемости в широких интеллектуальных кругах личностного ряда ассоциаций) феноменом универсального культурного значения».

Не вздумайте спрашивать, что такое ризоморфный гипертекст. Давно пора знать. Это ‑ гипертекст такой, в культурной традиции бывает, для узкого круга людей, у которых глубинная укоренность. Не то, что у вас. Однако, остановимся уже, потому что дальше просто некуда.

7iskusstv.com/2013/Nomer4/Macevich1.php

(Андрей Масевич, "О Венедикте Ерофееве")

@темы: Орден святого Венедикта

---

В классе, где она учится, примерно половина детей - из русскоязычных семей. Разговаривают они в школе, в том числе между собой, на иврите. Вчера, когда я пришёл отвести её домой, ни в классе, ни во дворе я её не нашел. Было очень жарко, 35 градусов, и меня прошиб пот, но не от жары. Я обошёл здание школы кругом и увидел скопление детей - штук пятнадцать шестиклассников. Услышал её голос и сразу же пошёл в самый центр скопления, прямой и с мечом за спиной, как Волкодав, уверенный, что её обижают. Я всегда так иду, когда мне так кажется, а кажется мне так всегда.
Но её не обижали. Была импровизация. Спич. Скоро дети заканчивают учёбу в этой школе, и они решили узнать, кто чем отличается друг от друга. Немного позднее решение, сказал я про себя, медленно доставая из-за спины меч. Я занёс его и остановился, прислушиваясь. Они выступали друг перед другом - пели на языках стран, откуда приехали их родители. Одна толстая девочка по имени Шай пела на западнокурдском, потом очень смуглая Рахель спела на арабском песню, которую пятьдесят лет назад исполнял её дедушка в Адене; миниатюрная Долли пела не на хинди, не на урду и даже не на санскрите, а на английском, но ей простительно - её мама родом из Дели. Я постоял с занесённым мечом, воображая, что называется он - Солнечный пламень, и сейчас я снесу им головы обидчикам. Потом вспомнил, что обидчиков нет, и стал стыдливо запихивать меч в потёртые ножны. На меня недовольно оглядывались, и носатый Дани сказал на языке своего папы: "шени деда..." А моя дочь между тем пела на русском, и я мимоходом отметил про себя, что она, оказывается, не просто безучастно выслушиваает мои собственные домашние спичи.


Прослушать или скачать Ольга Чикина Летчица бесплатно на Простоплеер

@темы: буси, фотографии

---

"Сирия нацелила ракеты на Тель-Авив", а "израильские ракеты нацелены на Северную Корею".
Транс-цен-ден-таль-но (с).

---

Нет, я знаю, что буду делать. Встав в полшестого утра, повздыхав и выпив на брудершафт с самим собой гранёный стакан, я буду досматривать норвежский фильм 1987-го года "Проводник". Про первобытных саамов. Мне нравится, я сам хотел бы жить в ту эпоху. И сюжет неплохой. Как раз по моему вкусу - Север, безлюдье, то-сё. И саамы мне нравятся - вы догадались, почему? Потому что, по данным моих приятелей-генетиков, лопари, наравне с басками, происходят от автохтонного, ещё эпохи верхнего палеолита, населения Европы. Потомки подлинных, первого разлива, охотников на оленей и мамонтов. Таковых уже мало осталось. А вот название фильма неправильное и непотребное даже. Этот "Проводник"/"Следопыт" - на самом деле "Нойда", то есть шаман, колдун, странник, сопровождающий спутников в иные миры. Даже я, не будучи специалистом, этот нюанс понимаю, а тупоголовые формалисты-переводчики - ни в какую.

Это как в рассказе Ле Гуин о беженцах из уничтоженного Израиля на планете Новый Сион название планеты переведено как Новый Зиюн. "Сион" - "Zion" - "Цион" ("Цийон") - "Зийон" (где Z - как "З") - "Зиюн". А "зиюн" на иврите, простите - трах.

Потом, если захотите, можете посмотреть. Про нойду, а не про трах. films.imhonet.ru/element/217738/movie-online/

И догадал же чёрт меня с моим талантом духовно родиться на Юге. Почему, спросите вы, и будете в корне неправы. Хотя вопрос законный. Представьте, что я сижу в чуме (яранге, вигваме, фигвам'е), как колдун Линевского из "Листов каменной книги", произношу пророчества, гадая по солнцу, луне и звёздам - ну и в соответствии с имеющимися в моём распоряжении данными иного мира - и вдруг из моей колдунской землянки доносится "Эй, мамбо!" Аркадия Северного. Чей день рождения, как, впрочем, и день кончины, я умудрился в силу депрессии пропустить и в этом году. И все охотники на оленей и мамонтов падают ниц. Не понимая ни единого слова. Но ведь только так и бывает. Не только с потомками автохтонного населения Финноскандии и всей Европы, не только с саамами и басками, но и вообще. Все падают ниц, не понимая ни хера. Это такой, ещё палеолитический, обычай. Эй, мамбо!


Прослушать или скачать Аркадий Северный Эй, мамбо! бесплатно на Простоплеер

---

В том краю, где на сердце настолько глухо,
Словно дождь в нем столетиями моросил,
Остваться собой не хватает духа.
А казаться другим не хватает сил.

Ты невинным младенцем по-новой в ясли б
Завалился, свернувшись, как уж, в кольцо,
Чем летать заоблачно, словно ястреб,
Разбивая о небо себе лицо.

… Если хочешь – сочти эту жизнь ошибкой.
Но почувствуй, спросонья творя разброд,
Как чужая горечь кривой улыбкой
Искажает твой гордый упрямый рот.

Истончись, как нерв, как бесцветный волос,
Погляди сквозь себя на вечерний свет.
И тогда ты, наверно, услышишь голос.
И не дай тебе Бог промолчать в ответ.

Михаил Юдовский, 2010

---

Мишаня, для узкого круга. В четверг 9 мая в 19 часов в литературном клубе "Иерусалимского журнала" (как ты знаешь - Дом Ури Цви Гринберга, ул. Яффо 34) состоится творческий вечер Бахыта Кенжеева.
Вечер ведет Елена Игнатова.

Твой Игорь Бяльский

"Гость произвёл самое благоприятное впечатление. Он был великолепен. Он был настолько великолепен, что прокурорша, баба холодная, светская в самом страшном смысле слова, давным давно в глазах прокурора уже не женщина, а старый боевой товарищ, при первом взгляде на гостя сбросила лет двадцать и вела себя чертовски естественно".

Гость произвёл такое впечатление не только на прокуроршу, которой там не было, но и на всех присутствовавших женщин. Скажу не стесняясь - и на мужчин тоже. Поэты и публицисты окружили его и, втянув животы и мужественно развернув узкие плечи, чирикали как птички. Поэтессы, стоя в сторонке, подкрашивали губки и взбивали причёски. Гость посмеивался.

Как всегда, я явился на мероприятие с запасом, на час раньше, чем следует, и, как всегда, не знал, чем себя занять. Сперва я сидел на кухне и, подперев голову рукою, слушал, как главный редактор "Иерусалимского журнала" Игорь Бяльский свирепо допрашивает некоего престарелого автора - молодого поэта - приехавшего из Москвы специально для того, чтобы послушать Кенжеева в Иерусалиме. Странные причуды, но у богатых они свои. Молодой поэт был допрашиваем свирепо потому, что тоже желал печататься в журнале. В качестве доказательства своего таланта он приводил беззаветную любовь к Израилю, проснувшуюся после Шестидневной войны. Он посвятил этой любви четырнадцать поэм, написанных шестистопным ямбом, и издал восемь сборников стихов, которые предлагал всем, оказавшимся в пределах досягаемости. Увы - судя по реакции редактора, любовь эта оказалась неразделённой. Игорь удивлялся, что автор предпочитает воспевать предмет своего обожания издалека, причём на протяжении сорока пяти лет, не меньше. "Не лучше ли слиться с предметом воедино, то есть переехать сюда и жить, обнимая возлюбленную напрямик, вместо того чтобы посвящать ей ямбы и хореи из-за границы?" - спрашивал он, брезгливо крутя в руках один из сборников. Престарелый автор краснел и, заикаясь, ссылался на вздорные обстоятельства. Редактор наседал творчески. Он строго говорил: "будем начистоту, как это принято между нами, поэтами. Скажите, Вы - пианист Сердюк или сионист Пердюк? Я вот, например - второе. А Вы?" У молодого поэта от напряжения остекленели старческие глаза и началась пляска святого Витта. Чтобы не видеть этого постыдного зрелища, я ушёл курить на лестницу. Через минуту из кухни донёсся мелодичный звонок мобильника. Мимо промчался редактор и вприпрыжку поскакал по лестнице вниз. Не успев понять, в чём дело, я рефлекторно кинулся за ним следом. Я давно замечал, что в превосходной степени обладаю стадным инстинктом. - "Что случилось?" - "Это Леночка Игнатова звонила, она везёт Кенжеева и заблудилась. Двадцать лет она живёт в этом городе и водит машину, и не было ещё случая, чтобы она помнила, как по этому городу ездить".
Мы выбежали на улицу, озираясь. Мобильник оставался включённым. Из него доносилось громкое кваканье - опаздывавшие на собственный вечер поэты, сидя в салоне автомобиля, орали друг на друга чудовищным матом. Я почтительно прислушивался. Это было дивно. Этих выражений я никогда вам не перескажу даже на ушко. Игорь задрал голову: из окон махали руками и улюлюкали литераторы и их дамы. - "Слушай, я оставлю тебя здесь, раз ты сам за мной выскочил, встреть их, а я пойду наверх, мне нужно перед началом ещё успеть отбрить этого Пердюка. Встретишь?" - "Почту за честь".
И я их встретил.

Лена Игнатова была взмыленна и нервно расчёсывала причёску. Кенжеев отдувался. "Двадцать лет я езжу по этой улице и всегда заблуждаюсь! Блудюсь". - "Блудишь, блудишь", - успокаивал её Кенжеев. - "Я никогда не помню, у какого дома тормозить!" - "У тебя просто старческий маразм, ничего страшного". - "А это кто?" - "Это я..." - "Очень приятно. А это я. Меня зовут Бахыт. Это такой, знаете, поэт". - "Знаю!" - "Это Миша такой. Не смущай молодого человека".
Боюсь, я вёл себя, как ефрейтор Отто Фрижа на аудиенции у полковника Сейнт-Джемса. Я ел поэта глазами, мне хотелось вскакивать по стойке смирно и щёлкать каблуками несуществующих сапог.
- Позвольте потрогать свитер. Меня просили удостовериться в том, что Вы - настоящий.
- И не мыть после этого руку год?
- Именно.
- Ну что ж... Хвалю.



Вечер прошёл превосходно. Все были свои. Узкий круг состоял примерно из семидесяти человек, и небольшой зал был практически полон. Гость был вальяжен, в основном невозмутим, временами шутил по-человечески, читал стихи и предлагал задавать вопросы. Вопросы, несмотря на то, что задавались они коллегами-писателями, зачастую были несколько дебильны.
- В чём смысл жизни?
- Ну, господа, нельзя же так... Я, полтора часа читая стихи, вам о смысле жизни только и рассказывал.
- У вас много было женщин?
- Э-э-э...
- А чё такого? Сказано же было - для узкого круга...
- Петя, ты совсем дурак? (Это из дальнего угла зала - какая-то нервная поэтесса-почитательница) У товарища Кенжеева ясно же сказано: "сколько звёзд роняет бездонный свет / столько было их у меня".
- О! (Это Бахыт восхищённо щёлкнул пальцами в сторону почитательницы. Из угла донёсся слабый взвизг.)
- Господа, господа!.. Я человек, измученный нарзаном. Простите мне маленькую слабость... (Из заднего кармана штанов была извлечена фляжка с коньяком, и на протяжении чтения стихов поэт отхлёбывал из неё по глотку - приблизительно каждые три минуты.)
- Вы, извиняюсь, в Торонто живёте?
- Нет, что вы. Как можно жить в Торонто? Когда я жил в Канаде, то жил в Монреале. Но дело в том, что в Канаде я теперь уже не живу. Я, видите ли, снова женился, и жена увезла меня в Нью-Йорк. Нью-Йорк - единственный город в Штатах, где можно жить. А в Канаде единственный город, где можно жить - Монреаль.
- А где ваша жена?
- А тут. Вон сидит. Ларочка, встань и раскланяйся.
Недовольный гул женской части зала.
- А как она, это... увезла?
- Очень просто. Я развёлся, женился, и меня увезли. В Нью-Йорке мне не по себе, но всё-таки это единственный город в Америке, где можно жить.
- Вы скучаете по Монреалю, да?
- Как вам сказать... Безумно.
- А кем вы себя ощущаете?
- В смысле?
- Ну... Канадцем или это, извиняюсь... казахом?
- Не надо всё время извиняться. Я - канадский казах, галахический еврей и русский поэт. Примерно так.
- А жена ваша, простите, кто будет?
- В смысле?
- Ну, это... по-моему, она не казашка.
- Какая странная, причудливая мысль. Почему она должна быть казашкой? Естественно, еврейка.
- А первая жена?
- Тоже.
- Средство передвижения?
- Ну, знаете, при моих генетических данных я, при желании, мог бы передвинуться и сам. Просто любимый человек.
- Что за идиотские вопросы?! Петька, как дам по лысине! (Опять почитательница из последних рядов.)
- Во, правильно. Это по-нашему, по-русски. Дайте, дайте ему по лысине. Дозволяю.
Из дальнего угла доносится шум и сдавленное "ойййй..." и "ну, всё! Всё, я сказал! Ну, не буду больше".
- Ещё вопросы того же сорта - будут?
- Скажите...
- Да, пожалуйста.
- Из какого сора растут стихи, не ведая стыда?
- Эк, батенька, вас хватило. Перечитайте автора этой цитаты, там ясно прослеживается ответ на ваш дивный вопрос. Кстати, выключите, пожалуйста, мобильники. Я очень демократичный, толерантный человек и всем дозволяю делать всё что только в голову взбредёт, только мобильники во время выступления меня нервируют. Вы все поэты и немножечко прозаики, но Пушкин ведь как-то обходился без мобильника... Кто следующий?
- Я следующий. Вы любите женщин?
- Мне кажется, та приятная дама из последнего ряда уже отвечала на этот вопрос. Моей же цитатой.
- Я люблю ваши короткие стихи. А то, что вы сейчас нам читали, это поэмы. Они длинные.
- Ну... Я тоже люблю мои короткие стихи. Но, видимо, старею. Последние годы идут поэмы. Как верблюды. Караваном. А вообще - эрос мне милей, чем эпос. Так вот воспринимайте.
- Какие у Вас любимые поэты из современных?
- Разумеется, прежде всего - я сам. Я очень тщеславен и не скрываю этого. Иногда я даже шарю в интернете, набирая в поисковике собственное имя. А вообще люблю творчество почти всех моих приятелей с юных лет. Мы тусовались с исключительно талантливой публикой. Ну, Гандлевский... Цветков... Да вы всех их знаете сами.
- Вас на иврит переводили?
- Нет. Вот чего нет, того нет. А почему вы спрашиваете?
- Меня это интересует из профессиональных соображений. Меня зовут Зеев Гейзель, я, помимо прочего, занимаюсь переводами на иврит русских авангардистов и бардов.
- А, да. Понял. Мне подарили когда-то кассету, и я слышал Высоцкого в вашем исполнении. Понравилось. Но, знаете, ивритская аудитория, воспринимающая переводную поэзию, не очень широкая. Не знаю, будет ли в таком случае, если вы возьмётесь за это благородное дело, большой КПД.
- Знаете, Бахыт, во время вручения Нобелевской премии по литературе встретились два лауреата: Агнон и Сол Беллоу. Беллоу говорит: "Слушайте, Шмуэль-Йосеф, ну что вы всё на древнееврейском пишете? Читателей - с гулькин нос. То ли дело - я! Меня сто миллионов прочтёт, во!" - А Агнон ему отвечает: "Вы правы, сударь. Но дело в том, что у всех языков, кроме иврита, имеется одна неприятная черта: со временем они исчезают..."

Кенжеев захохотал, застучал рукой по подлокотнику.
- Класс! Можете переводить, я согласен.

За вечер были прочитаны две поэмы и множество отдельных стихов, в основном новых. Одна поэма - Светлое будущее". Вы можете посмотреть, а при желании и прочитать её в "Журнальном зале" - magazines.russ.ru/novyi_mi/2012/12/k1-pr.html
Вечер был частично заснят на видео, и нечто достойное, ускользнувшее от моего внимания, было, возможно, запечатлено на плёнке.

@темы: ИЖ

---

"...Однажды я спросил Пелевина, есть ли жизнь после смерти, с его точки зрения, и он ответил:
- Да и до уже нету никакой."

(с)

---

Я прекращаю писать, когда перестаю ощущать драйв сочинения, когда перестаю слышать текст как движение массива звука. И когда перестаю полагать акт своего сочинения обязательным и естественным. Изготовлять же стихи всерьез по прочим личным причинам и формальным поводам, в том числе, из поддержки профессионального престижа, из нежелания выходить из формы, из привычки порядочно выполнять издательские обязательства — все это вздор. Себя не обмануть. Даже матерому версификатору, для которого собственная психика последние лет тридцать пять не более чем полигон.

И последнее. Меня интересует чужая и иная поэзия не в большей, а откровенно в меньшей степени, нежели моя собственная. И свою я сочинял или выламывал из красного воздуха, или доставал, как кролика за ухи из цилиндра, — именно с целью: самому ее прочитать. Потому что мне этой (моей) поэзии не хватало. В обиходе. Как свободы, любви, Бога, боли или еды.

Ах, да. Действительно, последнее. Поэт работает все же не в культуре и не в истории, не на бумаге. Он работает в ничём, в еще менее ничём, чем межзвездный вакуум, чем эмиграция, чем отсутствие читателя. И в этом, даже менее чем идеальном ничьём Ничём из идеального ничего он строит свой неидеальный текст. Такие дела.

М. Генделев

@темы: Михаил Самуэлевич

---

Умерла Двора Омер, чьи книжки читали все израильские школьники. Она была не только детской писательницей, но в основном её будут помнить именно за творчество для детей и подростков. Моя дочка, её тёзка, прочла все эти книжки, я - только две.
Я буду помнить её потому, что она, возглавив по просьбе Минпроса "комиссию по выявлению юных талантов", принимала на суд рассказы, написанные школьниками шестых классов, - и среди шестисот рассказов выделила тот, который написала её тёзка, и позвонила к нам домой, и предлагала встретиться, и тёзка страшно психовала по-хорошему, и наконец я пинками выгнал её из дома, и всю дорогу держал за руку, чтобы не сбежала. И мы встретились, и разговаривали, и выяснилось, что дочка - в папу, и ещё что литературный архив батюшки госпожи писательницы, который тоже был писателем, хранится в архиве, в котором работаю я. Много чего общего выяснилось, и мы расстались, уверенные, что обе тёзки продолжат плодотворно писать рассказы и даже целые книжки. И вот она умерла.

Вот это она лет шестьдесят пять назад со своим папой, который тоже был писателем -


А такой она была, когда мы встретились -