С некоторого времени я перестал доверять почте. Половина моих посылок в СНГ доходят разорванными и выпотрошенными, а часть не доходит вовсе. Корреспонденты с той стороны границы сообщают: создаётся такое впечатление, что в конвертах и упаковках рылись на предмет обнаружения золота и валюты, которые сионские мудрецы туда зачем-то вложили.
С того времени, как по дороге пропала уникальная "Альтарамеише грамматик" лейпцигского издания, книжки, журналы, ксероксы и рукописи я решил отправлять только с оказиями. Делаю я это сугубо из любви к культуртрегерству. Часто туда и сюда ездт политики, бизнесмены, писатели и учёные - иногда они не отказываются взять с собой пару кило перевеса. Возможно, оттого, что обычно я прошу их об этом очень жалобно. Я делаю плаксивую физиономию, кривлю рот, немного высовываю язык, свожу глаза к переносице, и эти бесхиростные люди думают, что у меня начинается приступ падучей. В подавляющем большинстве случаев они, их жёны и охранники хватают мои посылки от греха подальше и, ругаясь шепотом, засовывают их в свои рюкзаки и чемоданы.

Сегодня я снова готов был употребить актёрские способности, но вот уже месяц никто не ехал в Москву. Упаковка бесценных ксероксов, хранивших сокровища эмигрантской литературы, пылилась на подоконнике.
Я вышел на улицу покурить, грустя, что нет ни оказии, ни издателей порядочных, и что все редакторы идиоты. Посмотрел в низкое небо (у нас уже холодно, кажется, дождь собирается, все в свитерах и пальто ходят), сказал, мстительно сунув фигу в карман: а вот поверю, что Ты меня патронируешь и вообще справедлив, ежели пришлёшь мне оказию. Сейчас, пока я стою на этом месте. На счёт три. Раз, два...
- Ту ю... блядь, как это? - спик рашен?
- Да...
Бородатый мужик в пляжных трусах, майке и при золотых часах свалился как с неба. Пять секунд назад двор был пуст. Он - турист ("бедный турист. Богатый") из Москвы, неделю загорал на пляже в Эйлате. Сегодня под утро ему приснился ангел. "Или архангел. Иже херувим. Я в них, нах, мал-мало разбираюсь. Грит мне: езжай, слышь, в Ерусалим. Возьмёшь бомбу, привезёшь её, нах, в Москву. Вскочил, как мудак, с одной сумкой, не позавтракав - и на станцию. Прискакал, в натуре. Чего, для чего?.. Вышел с автобуса - голова закружилась. Дальше - провал. Говорила мамочка - не пей, козлёночком станешь. Раз - в этом дворе очутился. Инсульт, наверное... Я ж в Ерусалиме-то впервые. Слышь, паря, - чего мне забрать нужно-та, не знаешь?"
- Знаю, - сказал я, - пойдём.
Завёл его в архив (он цеплялся за руку, как малое дитя), привёл в кабинет и вручил посылку с уже надписанным именем московского получателя и телефонами. Он сунул пакет в сумку и, испуганно оглядываясь, не задав ни одного вопроса, засеменил к выходу.

---

предсказанные предпоследние предвоенные времена
если завтра в поход мальчик поёт если завтра война
проснешься врубишь телик опа на а вот и она

серия взрывов на рынках вызван выслан посол
войска подтягиваются к границе диктатор зол
с утра к чашечке кофе чашечка крови на стол

еще накрахмалены скатерти и столовое серебро
до блеска начищено прячешь чужое добро
малейшее нарушение дисциплины штык под ребро

мальчишки газетчики выкрикивают слова
ультиматум рост напряженности очередная глава
в европейской истории которая как известно всегда права

не имеет сослагательного наклонения а что она
вообще и вотще имеет дьяволом по образу сотворена
европа надгробных камней завтра будет покорена

богатырь ругает лошадку травяной мешок волчья сыть
война вопрошает диктатора сможешь ли отличить
труп ребенка от куклы когда не сможешь будешь меня учить


(Борис Херсонский)

---

Талмуд сравнивает любовь к Торе с любовью к «жене с узким лоном».

@темы: ДР ПЧ

---

...Вот, скажем, тревожный литератор Г. периодически впадает в уверенность, что совершил по отношению к ближним какой-нибудь ужасный проступок, за который они его теперь ненавидят. Поэтому иногда литератор Г. звонит ближним и говорит что-нибудь вроде: «Пожалуйста, не ненавидьте меня за то, что я вчера забыл отдать вам ручку», или: «Пожалуйста, не ненавидьте меня за то, что третьего дня я съел последнее яблоко», или еще чего. А тут ноябрь, осеннее обострение, все дела, и подобные звонки стали поступать от литератора Г. по нескольку раз на дню. И поступали до тех пор, пока литератор Г. не получил от своих ближних письмо: «Дорогой Г.! Не беспокойся, нам не нужны поводы, чтобы тебя ненавидеть». Шестнадцать подписей и два анонима.

Линор Горалик, "Пять историй про добрые намерения"
booknik.ru/colonnade/ljudi/intentions/

---

Разговор по телефону с женой Маркиша. "Давида нет? А когда будет, не скажете?" - "Давид будет... на самом деле, я не знаю, когда он будет. Будет. Когда-нибудь". - "Тогда, может, вы мне поможете. Скажите, вы в курсе его литературных дел?" - "Хэ! Пффф! Ну, вы даёте!" - "Ага. Тогда вы, наверное, знаете, есть ли его прекрасная старая вещь "Вершина утиной полянки" в электронном виде? Общественность желает видеть эту повесть в интернете, а не только в журнале, напечатавшем её тридцать пять лет назад". - "Давид на этот вопрос вам не ответит. Он просто не знает. Интернет-шмынтернет. На этот вопрос отвечу вам только я: нет этой вещи в электронном виде". - "Очень жаль". - "Ничего, ищите в ноосфере. Ищущий да обрящет. Она там намертво закаталогизирована в небесном спецхране. Навеки". "О, да вы - поэт. Но мне её искать нечего, вот она в журнале, передо мной. В трёх номерах. Придётся перепечатывать от руки и вешать в шмынтернет". - "Простите, Вы - псих?" - "Нет... да. Общественность перепечатывать будет, не я". - "Общественность, значит, тоже псих... Я скажу Давиду, когда он спустится". - "Откуда спустится?" - "С Парнаса, где он делает парнусу". - "Вот оно что... Классно сказано. Все-таки вы - поэт." - "Не-а. Не подлизывайтесь. Привет всем психам. Давид будет счастлив, когда узнает. Всего хорошего. Грузите апельсины бочками и так далее".

---

потому что Бог есть любовь например к врагу
потому что Бог есть любовь например врага
потому что если я забуду тебя Эль-Кудс а я например могу

да отсохни
моя правая
до курка!

ибо сказано
любил ты ангелов
да разлюбил их к псам

ибо сказано
приматов избрал Сам пернатых для этого истребя
и народ мой прибрал к небесам то есть народ Себя

это я к тому что
Бог есть любовь
и пиздец

если я
аллё
правильно понял тебя Отец

@темы: Михаил Самуэлевич

---

А как вы будете встречать конец света? © olga_fink & globus

27.11.2012 в 10:27

Пишет  Mirion:

Далай Лама сделал официальное заявление в NASA о том, что практически на всей Земле, около 10 утра по московскому времени 21 декабря 2012 года наступит полная темнота и тишина. Не будет света, электричества, связи и звуков. Земля 21 декабря 2012 года будет проходить через галактическую «нулевую полосу» - парад планет.

«Это состояние пространства, где гасится и не может распространяться никакая энергия, где отсутствуют электромагнитные поля у всех объектов. Пугаться и волноваться не надо», - предупредил Далай Лама.

Темнота будет сопровождаться космическими вспышками, иллюзорными вспышками света и продлится примерно три-четыре дня. Затем свет солнца опять появится на планете Земля.

«Животные Земли заранее почувствуют приход «космической темноты» и запрячутся в норы, - говорит монах Далай Лама. - Люди в городах не почувствуют, поэтому будут жертвы сумасшествия. Может погибнуть 10% населения Земли».

продолжение

Оракул Шамбалы расписал и практические рекомендации для землян:

1. Вам нужно заранее подготовиться к этой смене циклов, доделать все дела 2012 года, не завязывать новых, отдать долги.

2. 20 декабря 2012 года взять своих детей, все документы, наличные деньги и выехать из городов на природу. Подготовить запас продуктов на 2 месяца, поскольку электросети будут восстанавливаться долго.

3. Надо иметь в доме запас воды, дров для отопления и свечей для освещения. Нужно иметь в доме печку, поскольку электричество с 21 декабря 2012 года перестанет течь по проводам.

4. Связь и телевидение отключатся. В течение «дней темноты» завесить окна темным, не смотреть в них, не верить своим глазам и ушам, не выходить на улицу. Если появится необходимость выйти, далеко уходить нельзя – можно потеряться, поскольку не будет видно даже собственной руки.

5. После появления света не спешите возвращаться в города, лучше до весны пожить на природе.

Полный выход Земли из «нулевой полосы», по мнению тибетского Далай Ламы, ожидается примерно 7 февраля 2013 года. Произойдет частичное восстановление электроснабжения, транспортного сообщения. К концу марта мир восстановится полностью.

Конец света кардинально изменит мировоззрение людей, считает Оракул Шамбалы. Оно станет более духовным. В развитых и развивающихся странах расцветут разнообразные научно-духовные учения, системы развития здоровья и личности. «Это будет самым важным толчком к прогрессу человечества на долгие времена», - заключает монах Далай Лама.

Взято

тут

www.21122012.com.ua/2012/632-dalaj-lama-sdelal-...

Прикинул. 21 декабря - пятница. Я не работаю, это уже хорошо. 10 утра по Москве - это 8 часов по нашему времени. Спички, свечи, мыло и керосин для японской печки припасены. Я совершенно не язвлю, между прочим. Я так воодушевился, что позвонил одному знакомому старообрядческому деятелю. Я вообще к староверам неравнодушен, особенно к беспоповцам, но это другая история.
Диалог:
"Ты слышал..?" - "Слышал". - "И что?" - "Всё в руце Божьей". - "Значит, не отрицаете такой возможности?" - "Что я, дурак, что ли, отрицать? Никониане пусть отрицают." - "Ну, он же язычник, то-сё..." - "Я тебе русским языком говорю: Нгагванг Ловзанг Тэнцзинг Гьямцхо - умный человек. Зря врать не будет".
Опаньки. И так небрежно, не перепутав ни единой буквы.
"А если не зря?" - "Ну, тогда сам же в дураках и останется".
"А говорят..." - "Кто говорит?" - "Ну, физики... И попы..." (это нечаянно вырвалось).
"Заградил Господь ухо моё от мерзостей словес никонианских".
"Это что значит? Что готовиться таки надо?"
"Кинешно. Я вот уже приготовился. Я вообще всегда готов. Таки".
"Меня это волнует с той точки зрения, что..."
"А не надо никаких точек зрения. Просто готовься - и всё".
"Ни хрена себе! Бля, что же будет..."
"Не сквернословить при мне. Что ты ругаешься, как падла?"
"Дык эти катаклизмы могут помешать моим планам на следующий год!"
"Не о том думаешь, чадо. О душе подумать пора. Таки".
"Дык это вот начнётся, что делать-то? Интернет отключится..."
"Ась? Чего включится?"
"Я спрашиваю: чего мне делать надо будет, когда жахнет?"
"Гм... Евангелие я тебя читать просить не стану. Псалтырь читай. Таки".
"Ладно, спасибо... Желаю вам выжить". - "Чего и вам желаю. Таки да".
На чём и расстались.

---

Привет от бибигуйчиков

В демократических государствах считается неправильным пускать судьбу инвалидов на самотёк. Инвалид должен чувствовать себя человеком - таким же, как и здоровые граждане. И это, разумеется, правильно. Человек не обязан чувствовать себя несчастным на том лишь основании, что чем-то отличается от так называемых здоровых граждан. У меня есть знакомый псих, писатель-индетерминист. В Советском Союзе его воспринимали половинчато - не как писателя, а как психа. Соответственно, много лет он провёл в дурке, где Министерство любви воздействовало на его нервную систему постоянным биоизлучением генераторов, установленных в специальной комнате в Кремле. - "Чего там, - благодушно говорил он, - целый отдел занимался моей персоной, сотрудники сменяли друг друга у аппарата круглые сутки, только чтобы превратить меня в идиота; я к ним претензий не имею, это ж тоталитарное государство, чего с них взять".

Писатель спасался от излучения ночными вылазками в космическое пространство. После отбоя просто вылетал в окошко психлечебницы и путешествовал по миру - то посещал Антарктиду (силою духа нырял в подлёдное озеро Восток), то Полярную звезду, то туманность Андромеды. При этом к подъёму всегда аккуратно возвращался в свою палату. Он любил цитировать Ловласа: "железные решётки мне не клетка, и каменные стены — не тюрьма". "Привет тебе от правительства бибигуйчиков на Пятой Сверхновой Альдебарана", - небрежно говорил он мне во время телефонного разговора. Или - доверительно: "Вчера эти психи из спецкомнаты в Кремле совсем меня замучили, голова от их писка так разболелась, что пришлось ночью отправиться в Пентагон. Америкосы согласились и даже умоляли, чтобы я прочёл лекцию в Белом доме этому их ушастому пидарасу". Я немного терялся и не совсем понимал, как реагировать на такую силу духа, но подсознательно чувствовал даже некоторую гордость за сопричастность к событиям. Ну как же - само правительство бибигуйчиков передало мне привет. "Знаешь что? - говорил он, дружелюбно похлопывая меня по плечу, - можешь звать меня просто Странник по звёздам".

Однажды ему надоело пребывать в тоталитарном дурдоме, и он сменил его на дурдом демократический. Он устал от постоянного писка в ушах, излучаемого кремлевскими биогенераторами. Силою духа он эмигрировал из Советского Союза и по воздуху прибыл на родину предков, таща на лету, в фанерном чемодане, сорок четыре килограмма неопубликованных рукописей. Чтобы не нарушать расписания официальных авиарейсов и не создавать паники, он тихонько приземлился аэропорту - "по вертикали", как он потом мне рассказывал, - и сообщил соответствующим инстанциям, что является узником совести и писателем-индетерминистом. Прямо из аэропорта его отправили в центр абсорбции для одиноких в иерусалимском районе Гило. Страна ему понравилась - таких лохов, как здесь, ещё поискать нужно, говорил он. Даже возобновившееся на следующий день после прибытия бибиканье в ушах - следствие направленного биоизлучения теперь уже местной контрразведки - звучало значительно мягче и деликатнее.
В течение короткого времени он издал восемь документальных романов, в которых описывал тончайшие переживания во время своих межзвёздных скитаний. Критики крякали, находя в романах неконтролируемую искру божью, и писали длинные благожелательные рецензии.
Он верил в то, что говорил, и сила убеждения была такова, что никто не усомнился ни в едином его слове. Сказанное лишь относили за счёт традиционного пребывания больших писателей в параллельных вселенных.
Неоднократно он давал интервью западным журналам для интеллектуалов, пару раз появлялся на радио, и однажды выступил в Кнессете. Любой человек по закону имеет право на свободу самовыражения, пусть попробуют отнять у меня мои права человека и гражданина, - говорил он, - я организую Гринпис и правозащитников, им мало не покажется, - и он был прав, и депутаты парламента в течение двух часов были вынуждены внимать его взволнованной речи, суть которой сводилась к тому, что международное решение арабо-израильского конфликта лежит в глубинах Тихого океана.

Он выступил в прессе с Меморандумом О Решении Проблемы Парникового Эффекта, а также явился инициатором двух творческих союзов планетарного масштаба - Международного Коллоквиума Авторов-Исполнителей (Не Бардов) и Всемирной Лиги Сексуальных Реформ. В эти организации он принимал избранных. В избранных недостатка не было, заявления-просьбы о приёме в действительные члены сыпались со всех сторон, творческие союзы функционировали исправно-автоматически безо всякого его участия, и на его долю, как председателя, оставалась лишь приятная обязанность стричь купоны - принимать на свой банковский счёт членские взносы. Однажды я сказал ему, что название Лиги принадлежит Ильфу и Петрову, но он возразил, что Ильф и Петров украли у него как название, так и саму идею.
Однажды, в рамках рутинной деятельности Лиги, он организовал демонстрацию протеста у здания министерства абсорбции. Он нёс плакат с требованием предоставить инвалидам право бесплатного пользования резиновыми женщинами, причём расходы по приобретению этих женщин возлагал на министерство абсорбции. Демонстрация широко освещалась средствами массовой информации. После её окончания либеральная демократия показала свой звериный оскал: приехавшие санитары с помощью полицейских скрутили писателя, надели на него смирительную рубашку и госпитализировали в стенах сумасшедшего дома номер один города Бейт-Шемеш. Смирительная рубашка не давала возможности еженощного выхода в астрал. Писатель написал обращение к общественности, лёжа в своей камере на полу и зажав карандаш зубами. Общественность возмутилась. Через четыре дня узника совести с помпой освободили и отправили на такси в предоставленное государством бесплатное социальное жильё - трёхкомнатную квартиру в городе Афула. В квартире хозяина дожидалась упакованная в коробку резиновая женщина по имени Диана, стоимостью шесть тысяч долларов - подарок от анонимного филантропа из Новой Зеландии, защитника гражданских прав. Правительство струхнуло, дало указание спецслужбам, и писатель был снят с ментальной прослушки и биоизлучения.

С тех пор, как индетерминист поселился в Афуле, я ни разу его не видел. Иногда он звонит мне по ночам, чтобы зачитать избранные места из переписки с игуанодонами - так называется его девятый роман, который готовится сейчас к печати. Роман выходит на деньги Всемирного Альянса По Внедрению Политтолерантности - ещё одной созданной моим другом организации, в которую уже вступило немало представителей состоятельной интеллектуальной элиты.

Вы спросите, какое отношение эта история имеет к правам инвалидов, которые должны чувствовать себя в обществе так же комфортно, как и так называемые здоровые граждане? Я не знаю.
Факт, что олигофрены, дауны и просто кретины чувствуют себя у нас полноценными гражданами, и это правильно. С ранней юности социальные службы их обучают, воспитывают и наставляют на пути приобщения к основам трудовых навыков; по достижении определенного возраста их выпускают в мир. Государство предоставляет этим категориям граждан жильё - как правило, четырех-пятиккомантные квартиры, где они учатся вести коммунальное хозяйство под присмотром специально обученных сотрудников социальной службы. Они не летают на посиделки к Сириусу, не ныряют в студёную воду обледенелого озера Восток и не передают друг другу приветы от бибигуйчиков. Хотя, может, и передают. Возможно, всё это действительно происходит на каком-то из тонких уровней.
Сегодня утром я залез в автобус, чтобы ехать на работу. Несмотря на раннее время, в автобусе было полно народу. Взрослые ехали на службу, дети ехали в школы. Как и обычно, слышались разговоры на нескольких языках одновременно. На переднюю площадку поднялась группа олигофренов, переговариваясь на птичьем языке. Жильцы отдельной коммунальной квартиры, они спешили на урок трудового воспитания. Их было шесть человек - пять мальчиков лет тридцати, и одна девочка лет сорока. Возможно, впрочем, она была моложе - или старше. В процессе поездки им пришла в головы мысль, что пришло время размножаться. И они начали размножаться на занятых ими сиденьях пассажирского салона. Толерантные граждане вели себя по-разному: кто уставился на них во все глаза и даже поднял очки на лоб, кто стыдливо отвернулся, но никто не сказал ни слова. Мамы и папы закрывали детям глаза, - те, естественно, с любопытством вырывались. Но если визуальную картину можно было ещё как-то затемнить, то куда деться было от акустического сопровождения? Я посоветовал бледному гражданину, ловящему ладонями лица пятерых своих детей, приобрести на будущее партию ушных затычек. Олигофрены рычали, стонали и сопели так громко, что я позавидовал столь свободному выражению чувств и эмоций. Закомплексованный я человек, ничего подобного у меня в жизни не получится.
- Вот что значит родился и вырос в тоталитарном обществе, - наставительно сказал Звёздный Странник, когда я позвонил ему по телефону и рассказал о произошедшем. - Не знаешь, с чем кушать свободу. Надеюсь, ты взял у них адрес и номера мобильников? Я приглашу их сразу в оба моих творческих союза, такие ребята нам как раз и нужны. Как не взял?!
- Я не знал, с какого бока к ним подойти, - мрачно сказал я, стыдясь своей неотёсанности. - Уж очень они колыхались во все стороны.
- Ну хорошо, не переживай, в следующий раз исправишься. Привет тебе от Дианы, кстати. Мы с ней сейчас плюшками балуемся.

---

. . .

* * *

Сядь, посиди со мной,
налей мне вина —
почти
несладкое это вино,
и выпей сама
немного вина,
и прочти:
«В белой халдее моей темь, и в черной халдее тьма».

Все я забыл, что хотел,
и —
знаешь, моя любовь —
и что хотел бы —
забыл вместе с тем —
вот и пишу о чем:
«В белой халдее моей тьма, и в черной халдее ночь», —
читаешь ты через мое плечо.

Посиди со мной.
А время спустя...
Ах,
кто же знает,
что будет с нами потом?
Нельзя искушать судьбу —
мы у нее в гостях —
все дело в том.

И в том,
что судьба — химера —
нехороша собою она.
И в том,
что я знаю меру лишь по части вина —
и — налей, хозяйка:
в халдеях моих темь,
и шахматные фигурки пошли по полям не тем.

Ты сидишь рядом со мною лицом к луне.
Говоришь — время,
я соглашаюсь — да.
А тем временем
по халдеям евреи гонят свои стада,
а дальше —
века-евреи
идут по моей стране.

А за ними диколицых тысячелетий орда.
Облик тот лунный, облик несут, как родовой тотем.
Ты говоришь — время,
я соглашаюсь — да.
Да,
шахматные фигурки,
Да,
по полям не тем.

Ты сидишь рядом со мной, но лицом к луне,
а я сочиняю письмо,
и кажется мне —
Ангел Смерти Малах га-Мавет получит письмо,
а о чем,
ты
прочитаешь
через мое плечо.

«Пора подумать о смерти...» —
вот и думаю со вчера.
Думаю,
что пора, мой ангел, пора.
И та,
что сидит рядом со мной,
но лицом к луне, —
не возражает мне.

Пора подумать о смерти,
о ней самой.
Где вы крылами машете,
ждете, небось, письма?
В халдеях моих
тьма,
ангел мой,
в халдеях моих темь и тьма.

А смерти боюсь,
мой ангел,
боюсь,
но
еще молодец, и хозяйка со мной проста.
Ах, крылья ваши шумят и по небу бьют.
И
темнота,

откуда летят облака бесшумно давить холмы.
И
не слушают слов моих гости в дому моем.
Или не понимают меня?
и тогда
где это мы?
где это мы
и что будет с нами потом?

...а надо бежать,
так надо ль решать — куда?
Куда евреи прошли и никто не пришел назад.
Даже если вернусь —
я не узнаю свой сад
в городе,
в который я не вернусь
никогда.

Моше Рабейну —
скажу я —
Моше Рабейну, а нам не пора ли домой?
...но мы отвлеклись,
душа моя!
итак — письмо:
«Прилетайте, соскучился, ангел мой».
А росчерк получится сам собой, как и все получилось само.

И уж если по росчерку на краю листа
не разобрать,
что в халдеях моих
тьма —
и в черной халдее тьма, и в белой халдее
не видать ни черта —
вина мне налей
и выпей со мной сама.

* * *
В парашютных
именно что в Ливане я и я именно пью арак
легко прикинуть калибр вливаний
если как допивали мрак
кровь естественно отстирали
за понимаю прыть
сказали клялся я на Коране
внимательнее надо быть
но именно я заметил впервые
нам
сюда
снятся одни живые
а мертвые никогда!

2
Все воспоминания
схожи как две воды
что банд-их-формирование [Боже!]
[ай как] нам выписало п….
что память светлая убиенным
меж тем результат побед
наших вслух говоря военных
что свет на раз побеждает свет
что мир наш потенциальный союзник
что вырос запрос в рабах
и что нации стало уютнее в кузнях отчих
и погребах.

3
Кус-охтак!
снятся одни живые а мертвые ни хрена
бегаю от жены я
когда предъ
являет жена
что я до побудки хриплю команды
когда я животное не храплю
и шел бы я на веранду
как именно я люблю
короче мы им навоевали
за родину как никак
я именно был в Ливане
именно пью арак.

4
Жизнь
комрады боевые
закусь то есть не до фига
на тризне нашей едят живые
голубику из пирога
слушай по ветеранам Приказ Номер Один
выпить арака давно пора нам
за битвы наши
Салах-ад-дин!
как бомбовозы наши бомбили
Кремль и по Озерлагу крюк
и как мы на рысях входили
в Дахау и Равенсбрюк.

5
Как врывались в бараки
как всё на своем пути
и нам швыряли под траки
конфеты армяне и конфети
кумысом трофейный шнапс запивали
Элизиума на полях
и как нам давали сестрички наши
во всех в мире госпиталях
и как я и каждый убил впервые
понял
теперь беги
пусть с вами поют живые
с мертвыми пьют враги.

* * *

На небо я смотрел
на вид
на
вид войны
на белый свет

нет
у меня другой любви
и этой
тоже нет

дурную память
истребят
серебряный
затянет след

нет
у меня другой тебя
и
этой
тоже нет

лицо завесь лицо завесь
в три длинных пряди свет завесь
нет у меня другой любви
а смерть
какая есть

@темы: Михаил Самуэлевич

---

Голые факты сторонним взглядом участника

Мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона 21 октября 1990 года. Перелёт из Будапешта был тяжёлым. Два ветерана войны, сидевшие в переднем ряду, подрались. Они были одеты в пиджаки с орденскими планками, на головах имели меховые зимние шапки; наэлектризованные двухсуточным сидением в будапештском аэропорту, они решили разрядить обстановку и, выпив, пустились в военные воспоминания. Один хвалил Жукова, второй – Рокоссовского. Первый немного подумал, повернулся к соседу и дал ему с размаху пустой бутылкой по голове. Меховая шапка смягчила удар. Я вскочил и схватил буйного старика за руку. Он схватил меня за волосы, с головы слетела кипа. Подбежали стюардессы и залопотали на иврите. Старик обложил их матом и обозвал блядями. Второй ветеран в это время, прижавшись к противоположному углу своего сиденья, верещал и прицельно плевался в соседа. На помощь стюардессам прибежал второй пилот. Все вместе они хватали стариков за руки и желали на иврите счастливой встречи с родиной предков. Ветераны орали и вырывались. В салоне грохотал телевизор – на экране босые девушки танцевали хору. Самолёт пошёл на посадку. Столько лет прошло, а сюрреалистическая сцена эта стоит перед глазами до сих пор. Когда по радио сообщают об очередном ракетном или минометном обстреле, я вспоминаю плюющегося ветерана.

Несколько месяцев после прибытия в страну мы жили на съемной квартире. 31 декабря мы поехали на автобусе к родственникам в другой район города – для встречи первого для нас на новом месте нового года. Часть городских районов Иерусалима раскидана по холмам, между которыми находятся арабские деревни. Трасса в Неве Яаков тогда проходила по Шуафату, который официально именовался (и до сих пор именуется) лагерем палестинских беженцев. Это респектабельный район крепких двух- и трёхэтажных вилл, раскинувшихся в садах с виноградниками. Я не хочу ёрничать , но всякий раз, когда оказываюсь в Шуафате, ловлю себя на чувстве легкой зависти к беженцам.
Когда автобус притормозил у светофора, на дорогу выбежала стайка детишек. Это были мальчики в спортивных курточках и девочки в аккуратных платьицах. У двух девочек под юбками виднелись штаны. Это было как-то непривычно, но вдуматься я не успел. «Ой, глядите, какие холёсенькие!» - умильно вскрикнула толстая соседка. Судя по выговору, она приехала откуда-то из Черновиц. Наверное, она тоже направлялась на праздненство Нового года к каким-то родственникам в тот район, куда ехали и мы. Я посмотрел на соседку, потом ещё раз – на улицу. «Холёсенькая!» - не унималась пассажирка, - «иди сюда, маленькая, я тебе…» Она достала из сумочки конфету и, привстав, потянулась к наглухо закрытому окну. Весь автобус протестующее заорал, но тётка уже открыла форточку и, умильно гукая, просовывала наружу толстую руку с конфетой. Девочка подошла поближе и с любопытством следила за ней. Потом подошла совсем близко. Я выпучил глаза: ангельское личико девчонки в течение двух секунд превратилось в подобие маски, в которых, по слухам, выступали древнегреческие актёры во время представлений на сцене театра Диониса. Глаза вылезли из орбит, девочка привстала на цыпочки и воздела руки. Шевелящиеся скрюченные пальцы походили на когти Горгоны. Она шипела, плевалась и показывала, как вырвет тётке глаза, как только до них доберётся. Тётка отпрянула от окна, конфета вывалилась наружу. Автобус тронулся с места. Раздались вой и улюлюканье, вслед автобусу полетели камни. Один булыжник высадил стекло заднего обзора. Стекло не разлетелось – в окнах израильских автобусов стёкла предусмотрительно ставят двойные, противоударные, со специальной липкой прокладкой между двумя слоями. Стекло просто внесло внутрь пассажирского салона. Оно ударило тётку по голове, и та села на пол. Моя жена завопила. Пассажиры стали её успокаивать: госпожа, ничего такого не случилось, тётку сейчас сдадим в медпункт при полицейском участке района, в который мы едем, там ей окажут первую помощь; а стекло… ну, что стекло? Его вставят. Автобусная компания на эти случаи сто лет назад обзавелась специальной страховкой. Жена моя, однако, продолжала причитать, и тогда сидевший сбоку могучий мужчина в кепке-аэродром сказал властно, с сильным грузинским акцентом: «дарагая, приди в нервы: тут так всег-да. Тут ин-ты-фада. Ты русски панымаешь? Всё ха-ра-шо. Всё пиз-дец».
С тех пор, когда на моих глазах в этой стране происходит что-нибудь из ряда вон выходящее, а окружающие реагируют спокойно, я устыжаюсь сам себя и сам себе повторяю сказанное больше двадцати лет назад тем пассажиром в кепке. И, знаете, - помогает.

В январе 1991 г. все готовились к ракетным обстрелам Саддамом Хуссейном наших городов. По всей стране открывались пункты раздачи противогазов. Мы тоже обзавелись противогазами и послушно читали раздаваемые населению памятки – как себя вести в случае химической атаки. Памятки печатались на восьми языках. Окна съемной квартиры были аккуратно обклеены нами полосками клейкой ленты. Никто не верил, однако, что Ирак действительно нас атакует. Школьники предвкушали незапланированные каникулы, пенсионеры в очередях неспешно делились сведениями об оккупации Кувейта. Однако «пацан сказал – пацан сделал». Как-то среди промозглой январской ночи раздался вой сирены воздушной тревоги. Это была первая сирена, которую я слышал в своей жизни. Мы подскочили на кроватях и стали прислушиваться. Через несколько секунд грянул телефон. Звонили наши родственники, у которых незадолго до этого мы отмечали Новый год. Голос моей двоюродной бабки был до невозможности деловит: «Так. Вы уже проснулись? Прекрасно. Противогазы надеты? Как – ещё нет? Немедленно надевайте. Спокойно! Мишка, ты, надеюсь, спокоен, как и положено главе семейства? Всё хорошо, а будет ещё лучше. Эй, ты в порядке?» - «Всё ха-ра-шо, - сказал я, вспомнив грузина в кепке, - всё пиз-дец». – Зубы мои выбивали дробь. – «Что?!» - удивились по ту сторону провода, но я уже благодарил за звонок, невнятно попрощался и повесил трубку. На лестнице раздался топот ног. Босая соседка бежала по этажам и колотила руками в двери: «Мильхама, ой, мильхама! Вставайте, война…» Мы кинулись к запечатанным коробкам с противогазами. Вскрывая их трясущимися руками, я вспомнил, как в детстве бабуля рассказывала мне - конец войны в 1945-м застал её в далёком узбекском ауле, где она работала врачом. По улице бежала босая узбечка в рваном халате и колотила в ворота и калитки домов, где жили эвакуированные: «вайна канчал! вайна канчал!..»

Мы нацепили противогазы и уселись на кровать. Жена в ночной рубашке, я и сын в трусах сидели на кровати и таращились друг на друга из стеклянных противогазных гляделок. Мы пытались переговариваться, но раздавалось только глухое, невнятное «бу-бу-бу». Это было настолько нелепое зрелище, что я вдруг почувствовал, что страх уходит. Сирена смолкла. Мы посидели ещё немножко. Я стащил противогаз и сказал, что больше никогда его не надену.
В течение нескольких недель после этого сирена выла регулярно – как днём, так и ночью. Ракеты перелетали Иерусалим и падали в районе Гуш-Дана – городов, окружающих Тель-Авив. Противогазов мы больше не надевали. Однажды во время сирены я вышел ночью на улицу и посмотрел на небо. Между звёздами плыла яркая светящаяся точка. «Ракета», - сказал старик из соседнего дома, так же, как и я оказавшийся на улице. Светящаяся точка плавно, быстро и, как мне показалось, торжественно перемещалась на запад. Со стороны находящейся рядом арабской деревни донеслись восторженный вой и улюлюканье. Я пригляделся – в звёздной полутьме виднелись шевелящиеся кучи народа, облепившие крыши домов. Они махали ракете руками. «Танцуют», - безо всякого выражения сказал старик. – «И не боятся? Надо же что-нибудь делать!» - возмутился я. – «Чего им бояться? Они живут в демократической стране». – Старик повернулся и зашаркал в свой подъезд.

Я тогда работал на кухне одного учреждения, среди поломоев и уборщиков-арабов. Через несколько дней, во время очередной сирены, когда сотрудники убежали в бомбоубежище, арабы остались в столовой, и я остался вместе с ними. Пользуясь незапланированным перерывом, они разостлали на полу носовые платки и, аккуратно опустившись на них коленями, стали вершить намаз. Я стоял сбоку, опершись на метлу. Окончив молитву первым, младший из уборщиков подошёл ко мне. Мы дружили тогда, его звали – теперь не помню как, Мустафа или Ахмед, - это уже неважно. Он подмигнул мне: «ну вот, теперь всё в порядке. А ты чего не молился?» - «Так я же…» - «Ну и помолился бы Своему. Вы, Муса, в убежища бегаете потому, что боитесь. А мы не бегаем, потому что не боимся. А не боимся потому, что молимся. Вообще эта ваша беготня - одна суета и томление духа». – «Ну как же, - заволновался я, поправляя очки, - а вот прилетит иракская бомба и упадёт сюда, с молитвой или без, что ты будешь делать? Ты ведь тоже погибнуть можешь!..»
И тогда мой приятель, ласково похлопывая меня по плечу, произнёс слова, которые я никогда не забуду:
- Ты хороший человек, Муса. Жаль, что ты погибнешь. Иншалла, не очень важно, погибну ли я; главное – что погибнешь ты.

Во время очередной воздушной тревоги мне позвонил незнакомый человек. Это был директор архива, название которого я никогда раньше не слышал. Над ухом выла сирена, я плохо слышал, директор не слышал тоже – сирена выла и у него ; мы перекрикивались, и я в конце концов понял, что он приглашает меня на работу. На следующий день я пришёл по указанному адресу, где приняли мой диплом историка и объяснили, в чём будут заключаться мои обязанности. Я уволился с кухни и начал работать в архиве, и работаю в нём до сих пор, вот уже больше двадцати лет. Моего приятеля, арабского уборщика, я с тех пор никогда больше не видел.

Война та закончилась довольно скоро. Ракеты, исправно посылавшиеся покойным ныне Саддамом, разрушили много домов в Тель-Авиве и окрестных городах и посёлках, и было много раненых. Раввины призывали население больше и искреннее молиться; убитый был только один – и тот оказался председателем атеистического Общества по борьбе с соблюдением субботы. Он умер от сердечного приступа, когда по соседству с его домом грохнулась очередная ракета. Раввины назвали эту единственную смерть чудом Господним.

Осенью 1993 года меня впервые призвали на военные сборы – милуим. Я был ошарашен бардаком, царившим в израильской армии, и ещё больше тем, что бардак этот замысловатым узором вплетается в повседневность, чудесным образом образуя в конце концов самый настоящий порядок. Это странное явление я тоже отношу за счёт чудес Господних.
Помню, как нас, новобранцев, собрали в помещении армейского клуба. На сцену вышел майор. На его погонах зеленел один листок, здесь именуемый почему-то фалафелем. Это и был командир базы. Глаза его смеялись, голос доходил до последних рядов. В зале из двухсот собравшихся половину составляли бывшие россияне; комбаз предложил желающим поговорить с ним на идише, языке своей бабушки, лет сто назад приехавшей из Могилёва, чем сразу расположил нас к себе, -но, вот беда, из всех присутствовавших в зале на идише говорили два человека. Майор недоумённо почесал в затылке и перешёл на иврит. Он поинтересовался, много ли среди новобранцев людей с высшим образованием; взметнулся лес рук. Далее оказалось, что имеется также тридцать четыре доктора наук и восемь профессоров. Профессоров сделали начальниками взводов. Я подумал, что в советской армии профессоров, если бы таковые среди новобранцев нашлись, скорее всего послали бы чистить сортир. В 85-м году прапорщик Невыливайко объяснял мне, как нужно мыть полы в казарме. Я плохо справлялся с этой работой, и прапорщик, который, в общем-то, был неплохим мужиком, однажды прервал свой урок и, воздев руки к небу, недоумённо возопил: «Чему же вас в институтах обучают?!» Я, помнится, ответил ему, что совсем не этому, чем вызвал искреннее изумление. – «Вот когда поедешь в Израиль, Прохфессор, - тихо сказал он, деликатно оглядываясь, - не ты будешь мыть полы, а какая-нибудь машинка. У них есть много таких машинок. И жить ты в армии будешь не в казарме, а в каком-нибудь павильоне. А у нас уж – будь любезен». Он говорил очень тихо, чтобы не услышали солдаты, и я расчувствовался, видя его порядочность. Я очень надеялся, что моё происхождение останется инкогнито для большинства сослуживцев. Насчёт машинки для мыться полов и павильона вместо казармы я тогда не очень понял; понял я это только спустя много лет, когда после речи израильского комбаза нас повели устраиваться. Нас подвели к какому-то длинному низкому зданию и объяснили, что мы будем в нём жить. И сказали, что барак этот называется «бейтан», павильон. В израильской армии солдаты живут в павильонах! Я вспомнил прапорщика Невыливайко.

На сборы я исправно ходил десять лет. В последний раз меня призвали в феврале 2003 года. С резервистами, товарищами по службе, мы давно перезнакомились и теперь ожидали ежегодных встреч, как манны небесной. Каждый притаскивал с собой в вещмешке несколько бутылок водки, и пир горой во время ежедневного законного обеда длился, пока запас бутылок не подошёл к концу. В выпивке участвовали и выходцы из Франции, и из Англии, и приехавшие из обеих Америк, и бывшие персы, курды, марокканцы. В первый год отказались от участия в пиршестве лишь двое эфиопов; на второй год они с сомнением пригубили пластиковые стаканчики, залопотали, и с тех пор пили со всеми наравне. Я вспоминал подпольные пьянки в советской армии и с умилением думал, что всё-таки местная служба гораздо либеральнее. Никто не заставлял нас одеваться и застилать койки за тридцать пять секунд, засекая время по часам. Офицеры, в общем и целом, относились к тихим солдатским пьянкам терпимо, хотя сами не пили категорически. Сержанты не имели права орать на нас и тем более драться. Устав израильской армии был, с нашей точки зрения, какой-то странный: в нём ничего не говорилось о строевом шаге, застегнутых подворотничках и необходимости отдавать честь, держа руку под правильным углом, а глаза – выпученными от усердия. Глядя на солдат, расхаживавших по территории базы руки в брюки, как навстречу им идёт начальство и никто никому не делает замечаний, мы вспоминали анекдот.

Генерал из Пентагона приехал посмотреть на израильскую военную базу. Его сопровождает израильский генерал. Они идут по территории, навстречу им идёт солдат – цветочек в зубах, посвистывает, руки в карманах. Проходит мимо, не повернув головы. Американец недоуменно говорит израильскому коллеге:
- Сэр, что за странное поведение у ваших солдат? Не говоря уж об отдании чести, он вообще просто не обратил на нас внимания!
Израильский генерал стремглав кидается догонять солдата:
- Изя! Изя! Ты что, на меня за что-то обиделся?!

Если это и преувеличено, то самую малость.
Мы отслужили три недели, наступил март, и нам сообщили, что демобилизация откладывается до выяснения обстоятельств событий, происходящих в Персидском заливе. Саддам в очередной раз обещал в ответ на американскую атаку на Ирак обстреливать нас химическими ракетами. Резервистов послали на пункты выдачи противогазов – раздавать их местному населению. Старые противогазы, которые всем раздали за двенадцать лет до этого, пришли в негодность. Две недели мы раздавали защитные средства гражданским в еврейском районе. Внезапно вернулась зима, начались снежные бураны. Мы сидели в павильонах и тряслись от холода. Каждые полчаса мы бегали на угол и покупали очередную бутылку водки, которую делили на пятерых. Однажды к нам зашёл проверяющий генерал в сопровождении свиты полковников из службы тыла. Он одобрительно потянул носом и попросил дать ему выпить тоже, потому что он вообще не пьёт, но сейчас очень холодно. Мы вытащили водку. Генерал выпил стаканчик и сказал с гримасой отвращения, что предпочитает бренди. Бренди не было, и генерал ушёл. Полковники цепочкой потянулись за ним. Я сидел с краю. Каждый из проходивших похлопал меня по плечу, а последний сердобольно поставил на край стола металлическую фляжку и удалился тоже. Я понюхал – во фляжке был горячий цветочный чай. Полковники израильской армии пьют из фляжек цветочный чай. Я пожал плечами и вылил фляжку в мусорную корзину.

Когда мы раздали противогазы всем жителям района, нас перевели в восточный Иерусалим и поселили в местной школе. На стенах классов, где мы устроили себе спальни, местными школьниками были нарисованы борцы арабского сопротивления с гипертрофированной мускулатурой и непропорционально маленькими головами, палестинские флаги и перечеркнутые магендавиды. Надписей на стенах и даже на потолке была масса, но все, слава богу, на арабском, и мы решили их не читать, чтобы не портить себе настроения. С восьми утра до шести вечера мы сидели у выхода и, дыша перегаром, раздавали местному населению противогазы и прочие средства химической защиты. Было страшно холодно, во дворе лежали метровые сугробы и выла метель. За стеной раздавались звонки на перемены и стоял шум – там шли занятия. Нас не выпускали в школьный двор во избежание недоразумений. По большим переменам к окнам нашего помещения подходили ученики и начинали скандировать «итбах аль-яуд» и «итбах аль-Исроил». Подходя к окнам, мы деликатно отворачивались, чтобы не дышать на школьников перегаром. Родители этих детей, проходя в очереди за противогазами, шикали на них и радужно нам улыбались. Я чувствовал себя лучше, чем другие – под теплый «дубон», зимнюю солдатскую куртку, я надел толстый шерстяной свитер, который привёз из России, семейную реликвию – в нём ещё мой дедушка, нарушая устав, провоевал всю зимнюю финскую кампанию 1939-40 годов. На голове у меня была вязаная «чеченка», с оказией присланная из Петербурга родителями. Остальные резервисты леденели с непокрытыми головами. Большинство мужчин - арабских жителей этой части города, худо-бедно знало иврит. Остальные, особенно женщины и старики, предпочитали английский язык. Один мужик лет сорока оказался выпускником ЛГУ, и мы поговорили с ним на русском. Он сказал, что он – богатый человек, держит свою строительную контору, и желает купить у меня оптом партию противогазов – штук четыреста. Я не продаю казённое имущество, да и зачем тебе так много? – удивился я, и он ответил, насмешливо глядя на меня сверху вниз: ну что же ты, я же бизнесмен, буду продавать своим, и вам же меньше работы будет.

Когда я выписал очередную квитанцию на противогаз, то почувствовал, что, наконец, согрелся; положил шапку на стол и понял, что зверски хочу курить. Я отошел к выходу, где завывал последний в этом году снежный буран. Когда я вернулся, чеченки уже не было – кто-то из посетителей прихватил её вместе с противогазом.
…Выходить в туалет нам приходилось всё же в школьный двор, и каждый раз это было испытанием. Мы всегда шли не в меньшем составе, как по трое, выбирая время уроков, когда во дворе было мало народу. Дети окружали нас и с почтительного расстояния хором скандировали свои лозунги. Мы криво улыбались. Единственная среди нас солдатка срочной службы, Ронит, во время этих вылазок пряталась за нашими спинами. Однажды она выскочила в туалет одна, потому что никто из парней в этот момент не хотел писать. Через две минуты снаружи раздался шум и крики. Мы бросили ящики с проклятыми нескончаемыми противогазами, схватили автоматы и кинулись на улицу. По заснеженному двору уже разбегались пригнувшиеся тени. Мы ворвались в туалет. Ронит сидела на каменном полу, без трусов, и истерически рыдала. Она успела забраться в кабинку, когда к ней стали молча ломиться подростки. По её словам, их было штук пять не то пятнадцать, а то и вся рота. От ужаса она забыла воспользоваться оружием и только завопила. Так мы её и застали – сидящую на грязном полу, без штанов, но с висевшим на груди автоматом. С тех пор в туалет её сопровождал сам командир базы.

Американцы вошли в Ирак, Саддам так и не воспользовался ракетами – вероятно, ему было просто не до того, и он забыл о своей угрозе стрелять по нам. Противогазы никому не пригодились, и нас демобилизовали. Перед отправкой домой нас пригласили на центральную военную базу Иерусалима, где накормили и напоили до вздутия животов. Мы сидели, развалившись, за столами в лекционном зале, и сперва перед нами выступали старшие офицеры. Они произносили речи о том, что это был последний призыв – нам исполнилось по сорок лет, и армия благодарна нам, и теперь, выполнив свой долг, мы можем спокойно вернуться к семьям. Нас успокоили тем, что теперь нас призовут только в случае тотальной мобилизации. Мы вежливо похлопали, комбаз, отдав нам честь, спрыгнул со сцены, и перед нами стал выступать женский армейский ансамбль песни и пляски. Девицы смущались, но пели и танцевали хорошо. Одна из них, в очень узких военных брюках, блондинка с кудряшками, подмигнула мне три раза. Каждый раз я стыдливо опускал глаза в тарелку. Когда последний танец закончился, она спрыгнула со сцены, подошла к моему столику и спросила довольно громко: «Ингеле, вилсту дрейцах?» - «К сожалению, нет», - растерявшись, ответил я на иврите - и почувствовал себя идиотом. – «Ну и дурак», - сказала она по-русски. – «Это единственная фраза на идише, которую я знаю от моей бабули».
Таковым было моё последнее армейское воспоминание.

С тех пор прошло несколько лет. На сборы меня теперь не призывают – ни во время войн, ни в промежутки между ними. Во время сирен воздушной тревоги я сижу с внуками и читаю им русские сказки. Когда на той неделе над Иерусалимом опять завыла сирена, мы читали Чуковского - «Крокодила». Переждав сирену, мы вернулись к книжке. «А я знаю, - сказал внук, - кто этот крокодил». – «Это просто крокодил», - сказал я. – «Нет, не просто. Это про террориста», - возразил внук. Ронику семь лет, и он уже знает, что такое террорист.

- Он вбегает в трамвай,
Все кричат:- Ай-ай-ай! -
И бегом,
Кувырком,
По домам,
По углам:
- Помогите! Спасите! Помилуйте!
Все от страха дрожат,
Все от страха визжат.

- Деда, скажешь – нет?
- М-да, - сказал я.
- Это плохо, дед. Надо, чтобы всё это кончилось, как там, вот так:

И сказал Крокодил:
- Ты меня победил!
Не губи меня, Ваня Васильчиков!
Пожалей ты моих крокодильчиков!
Крокодильчики в Ниле плескаются,
Со слезами меня дожидаются.

- Да, и ещё надо, - сказала, входя в комнату, Буся, - чтобы
отвечал ему Ваня Васильчиков:
- Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,
Но тебя, кровожадную гадину,
Я сейчас изрублю, как говядину.
Мне, обжора, жалеть тебя нечего:
Много мяса ты съел человечьего.

- А яростного гада – долой из Петрограда, - сказал тогда я, и мы замолчали, с некоторым недоумением глядя друг на друга.
- Как минимум, для такой оптимистической концовки в реальной жизни следует найти здесь Ваню Васильчикова. А его нет и не предвидится, - заключила дочка, и мы пошли ужинать.
Ночью я вышел во двор, закурил, задрал голову, почесал бороду и уставился в небесную звёздную россыпь. Я вспомнил мою умершую подругу, её насмешливый скепсис, её прищуренные глаза с набухшими старческими веками. Как мы перекрикивались по телефону во время артобстрела давно минувшей войны. Её слова:
… в Израиле нет быта – чистое бытие. Как бы исступлённо мы ни обживали свои дома, как бы ни отгораживались от заоконного пространства тюлевыми занавесками, палехскими матрёшками, тульскими самоварами, собраниями сочинений русских классиков и гравюрами с видами Медного Всадника – десятки и сотни наших хлипких уютов и гнёзд не складываются в Дом. Пустыня за нашими окнами и порогами наших домов. На её кромке затихают споры между ленинградцами и москвичами, киевлянами и кишиневцами, харьковчанами и прибалтийцами. Перед пустыней все равны. Пустыне всё равно.

---

Да. Давид и Голда переворачиваются в гробах.

---

Взрыв в центре Тель-Авива, в пассажирском автобусе на улице Шауль а-Мелех. Судя по всему - бомба, а не ракета. Наверное, шахиды начали работать по новой.
Эта песня хороша, начинай сначала (с).

Кажется, мой дневник всё больше начинает напоминать сводки боевых действий.

------------
P.S.: Человек с ружьем пишет постфактум:
Взорвали автобус в Тель Авиве. Несчастные палестинские дети перестали страдать и вышли на улицы праздновать. Взрослые раздают детям конфеты. Радости полные штаны...

---

Владимир Лазарис,
"Резервисты" -
www.vladimirlazaris.com/bibliography/otrivkir.h...
"Моя первая война (записки резервиста)" -
www.vladimirlazaris.com/bibliography/otrivkim.h...

(отрывки из книг)

---

14:13 по нашему времени / 16:13 по московскому - сирена воздушной тревоги в Иерусалиме.

---

Улица Победы, дом 4, квартира 186, пятый этаж.



Пхао, обернувшись, кинул через искусанное плечо остальным:
- Войте, собаки! Сегодня умер Волк!

milkyway2.com/works/amnuel18.html

@темы: БНС

---

Викторина "Угадайте писателей" -
tacente.livejournal.com/792812.html

Я сходу узнал Цветаеву.

* * *
В меру своей испорченности, или О чем думали родители девочки Гали, когда та пошла знакомиться по объявлению домой к взрослому крокодилу?

family.booknik.ru/parents/adults/?id=38056

---

Израильские литературные журналы 70-х - 80-х годов существуют только в бумажной версии. Компьютеров тогда не было, на электронные носители текстов никто не переносил. Для того, чтобы отсканировать тысячи страниц из сотен переплетённых подшивок - романы, повести, рассказы, стихи, статьи - нужен труд энтузиаста-передвижника. Я культур-мультур-трегер, но ни сил, ни времени на такой подвиг у меня нет. Максимум, на что я способен - перепечатать от руки тот или иной отрывок.
Читая эти тексты, написанные больше тридцати лет назад, думаю о том, что ничего с тех пор в нашей стране не изменилось.

* * *
Спрашиваю в справочной автобусной компании в Хайфе - когда автобус в Иерусалим? Ответ: "Не знаю!" Спрашиваю, почему не знает, он же справочная, должен знать. За окошком начинают подпрыгивать и беситься: "Ну не знаю, не знаю, ты иврит понимаешь? - я тебе на иврите говорю: не знаю, не знаю".

* * *
В магазине электротоваров. Хочу купить телевизор. На полках 15-20 моделей, хозяин весьма любезен, предлагает выбирать. Я указываю на телевизор и спрашиваю про цену, хозяин листает какие-то бумаги, минут через десять называет цену. Тогда я спрашиваю, сколько стоит соседний телевизор. Хозяин раздражается: "Так ты хочешь купить этот телевизор или тот?" Чтобы сменить тему, спрашиваю, какой размер экрана у двух телевизоров и в какой стране они изготовлены. Хозяин изумляется: "А я откуда знаю? Я же их не изготовляю, только продаю".

* * *
Когда я вселился в новую квартиру в новом доме, то захотел узнать свой адрес. На доме никаких обозначений не было, на соседних домах тоже. Соседи адреса не знали. Я пошёл на почту, где мне сообщили трехзначный номер моего дома. Но этого мне было мало, захотелось узнать и название улицы или шхуны - квартала. На почте заспорили, улица названия не имела, а по поводу наименования квартала возникли разногласия. Одни говорили, что это шхунат Эшкол, другие – шхунат Сапир, третьи – шхунат Бен-Гурион. С тех пор прошло четыре года. Названия наша шхуна до сих пор не имеет, на домах по-прежнему нет никаких обозначений. Я пошёл с претензией в муниципалитет, и там служащие заспорили о названии квартала. Одни кричали, что это шхунат Эшкол, другие возражали и настаивали на том, что шхунат Эшкол находится в другом конце города, а я живу в шхунат Сапир, третьи утверждали, что это шхунат Бен-Гурион. На шум вышел мэр и, узнав предмет спора, спросил меня: «Вода у вас есть? Есть. Газ идёт? Идёт. Мусор вывозится вовремя? Да. Так чем же вы недовольны?» - «Ничем», - ответил я и вышел вон.

* * *
Ищу в Хайфе железнодорожный вокзал. Из десяти спрошенных старожилов никто не знает, а один не знал, что такое железная дорога, и сомневался, что таковая в Израиле существует. Наконец один старик вроде знает, но не говорит где, а спрашивает:
- А зачем тебе вокзал?
- В Иерусалим хочу поехать.
- А зачем тебе в Иерусалим?
- Простите, но какое ваше дело?
- Вот я, например, - начинает старик, не дослышав моего вопроса. – Я приехал в Израиль сорок лет назад. Сошёл в Хайфе с парохода и с тех пор только квартиру сменил.
- И ни разу не был в Иерусалиме, - тихо добавил старик.
- И в Тель-Авиве не был, - продолжал он громче. Голос его креп.
- И не хочу! Не надо мне этого! – кричал уже старик.
- Я простой человек. Я хочу спокойно жить. Зачем тебе в Иерусалим? Друзей навестить? А ты что, в Хайфе себе друзей найти не можешь? Зачем вы ездите? Зачем не хотите спокойно жить? У меня около дома лавочка, я всегда в ней продукты покупаю. Напротив синагога. Туда я хожу по субботам. И ещё свою работу я знаю. А больше я никуда не езжу. Не знаю, где вокзал, - орал старик. – Не знаю и знать не хочу! Не надо мне это, я простой человек, я хочу спокойно жить. Оставьте меня в покое с вашими вокзалами, я не знаю и знать не хочу…

(Амрам, из подборки «Виды Израиля», журнал «22 (Москва – Иерусалим)», N.9, октябрь 1979.)


…Писать в жару трудно. Ещё труднее писать в жару наутро после бессонной ночи. Бухарка всю ночь ругалась со своим мужем. Потом вышла на улицу и запела мерзким голосом, прихлопывая в бубен. Потом вышел сосед и мягко объяснил ей, что если она не перестанет хулиганить, то он вызовет полицию. Бухарка в ответ хохотала и, пристукивая бубном, пела молитву «Крият-шма» на манер Джамбула Джабаева. Затем я уснул, и мне приснилась Евгения Николаевна, инспекторша из ленинградского ОВИРа. Она плакала и умоляла меня понять, что если я хочу поехать в Среднюю Азию, то мне нужно пойти на вокзал и купить билет на общих основаниях, а не отнимать у неё дорогое время, предназначенное на борьбу с происками мирового еврейства. Я проснулся в слезах и в холодном поту.

Комната была полна восклицаниями, воплями, стенаниями и плачем. Им было тесно в моей маленькой спальне, и они, жужжа, метались от стены к стене, стучали в решетку жалюзи, бросались на меня с воем пикирующего бомбардировщика. Ещё раз прозвенел телефон и заткнулся, звякнув.

Старуха уже не пела. Кричал её муж, читавший утреннюю молитву. Как голодный петух, он вопил в небо, доносил на недостойную жену.

Когда старик закончил, закричал косноязычный Авремл из Кишинева, муж глухой Малки из Харькова. Они приехали в Израиль порознь, познакомились в ашкелонском центре абсорбции для пожилых, поженились и получили квартиру в Иерусалиме. До сих пор они плохо понимают друг друга, переспрашивают, перекрикиваются. Получается очень оживлённо.

И снова запела бухарка. Её муж читает вслух газету. Он выкрикивает статью из русскоязычной газеты на мотив молитвы «Алейну лешабеах», а ему вторит бубен: "Бам-бала-ба-бам-бала-ба…» А покойник Галич из дома напротив выпевает-выговаривает про семиструнную гитару.

А я пишу, потому что каждому – своё, и каждый должен делать своё дело как можно лучше, невзирая на жару, бубен, ОВИР и русскоязычную газету. А пот разъедает дотла страницы, осбенно те, на которых герои, сняв солнечные очки, надевают пенсне с ленточкой, сюртук английского сукна, широкий галстук и подстригают бородку клинышком.

Хотя Верин Израиль в мечтах был примерно таким же, каким Кавказ представлялся Надежде Федоровне («укромный уголок на берегу, уютный садик с тенью, птицами и ручьём, где можно будет садить цветы и овощи, разводить уток и кур, принимать соседей, лечить бедных мужиков и раздавать им книжки»), Вера была женщиной, умевшей схватить и удержать полагающийся ей кусок жизни. И она давно бы вышла замуж, если бы те мужчины, с которыми ей случалось бывать, были действительно мужчинами, с которыми хочется быть всегда.
«Кто может сказать, каким должен быть мужчина? – думал он. – Никто, и даже женщины не знают этого, пока не получают того, кого хотят. Надя Розенблюм обычно сверяется со своей картотекой образов русской литературы. А Вера однажды сказала мне: «Хочу моего мужика! И чтобы он был таким, какого я хочу!»

Жаркие дни, прекрасные томительные вечера, душные ночи, обильная еда и вся эта жизнь, когда женщина говорит себе, что молодость проходит даром, - сделали так, что она, перестав выбирать и присматриваться, не октазывала почти никому, кто хоть немножечко ей нравился. Саша, Давид, Шмулик, Илан, Ицхак, Павлик; с этими мужчинами я встречал её, и ни один из них не был её мужчиной. Она рвала с ними тотчас, и больше у неё с ними ничего не бывало. Душа её в этом не участвовала.

- Ночью спи! – сказала мне старая бухарка. – Подумай лучше, как умирать будешь! – сказала она назидательно. – Ёбаный в рот! – неожиданно добавила она.

(Яков Цигельман. Из повести «Убийство на бульваре Бен-Маймон или Письма из розовой папки». - «22», N14, сентябрь 1980.)

@темы: культуртрегерское

---

Пришёл с работы, сижу, обедаю, слушаю радио. Передача прерывается объявлениями воздушной тревоги каждые полминуты - сорок секунд. Такого ещё не было. Дикторы, связанные с армейской службой тыла, извиняются, просят ведущих передачу подвинуться, объявляют, какие районы подвергаются атаке, снова извиняются и возвращают микрофон. Те продолжают передачу (в данном случае - интервью с каким-то профессором), а через полминуты - то же самое. Интервьюер и интервьюируемый, сбитые с толку всей этой чехардой, забыли, о чем говорят, сидят и мычат, потом берут себя в руки, извиняются, продолжают разговаривать, а через сорок секунд - снова влезает диктор от службы тыла - "граждане, воздушая тревога". Через 10 секунд - "извините, продолжайте, пожалуйста". Те пытаются продолжать, слышно, как на заднем плане кто-то скрипит зубами (оператор, что ли?), через полминуты - уже без извинений - "внимание, воздушная тревога!" Приглушённо: "Маттть!" - "Продолжайте, пожалуйста". - "Э-э-э... на чём я остановился?" - "Воздушная тревога..." - "Нет, не на этом". - "А на чём?" - "Продолжайте, пожалуйста!" - (неожиданно) "А я не хочу!" - "Продолжайте, продолжайте!" - "Мать!.." - "Воздушная тревога". - на заднем плане - "мать, мать, мать!.." - "Отключите звук!" - "Извините, пожалуйста, продолжайте!" - "Граждане, воздушная тревога".

Я ел картошку с мясом, так отставил тарелку и вперился в радиоприемник, приоткрыв рот. Ощущение совершенно отстраненное, будто слушаю авангардистскую пьесу.
Не было ещё такого.

---

17.11.2012 в 21:02

Пишет  падрэ Алькадес:

Камень, найденный в лесу неподалеку от деревни Урицкое Великолукского района Псковской области.

www.trinitas.ru/rus/doc/0211/005a/02111158.htm

Г.Г. Котова, "Уникальные камни Псковской области".

Камень этот найден в лесу неподалеку от д. Урицкое, что находится в 30-35 км от гор. Великие Луки. Неподалеку от места находки протекает река Ловать, по которой, как говорят летописные источники, проходил путь из Варяг в Греки.
Поскольку камень с надписью найден в Псковской области, можно было предположить, что текст написан на диалектном русском языке, но с использованием знаков архаического греческого алфавита. Еще Ф. Воланский, польский археолог, филолог и эпиграфист в 19 веке писал «…многие Славяне, а именно в России, Сербии и Молдавии употребляют и по сие время эти письмена, и мы имеем полное право спросить: Славяне ли заимствовали у греков или последние у Славян эти письмена?» (2). А наш эпиграфический опыт показывает, что архаические греки говорили на диалектном русском языке, т.е. были также праславянами (3, с.212 - 225), и, следовательно, архаический греческий алфавит можно с полным основанием назвать русским докирилловским алфавитом.

Текст на камне сплошной, слова не разделены, только во второй строке после третьей буквы стоит вертикальное двоеточие, означающее конец фразы. В конце пятой и шестой строки стоит точка, в одном случае внизу, в другом случае вверху. Письмо консонантно-вокалическое. Часть слов написано с выпуском либо всех гласных, либо одной гласной, с выпуском конечных слогов. Нет предлогов. Такой способ написания объясняется желанием поместить как можно больше слов на небольшую поверхность, а также трудностью высекания букв на камне. В тексте 6 строк, которые написаны слева направо и сверху вниз, и 21 слово. Направление чтения определяется написанием букв L (Л) и С, а также Е и Б – все они повернуты вправо. Текст написан разным стилем – наряду с печатными буквами есть буквы, написанные полукурсивом, рядом с обычной по высоте буквой стоит буква маленького размера, или буква находится внутри другой. Одной и той же букве может соответствовать несколько графем, и одна и та же графема может быть написана с вариациями контура. Время написания текста неизвестно. Но по некоторым признакам его можно отнести к второй половине 2-го тыс. н.э. вплоть до 19 века: 1. буква Б выглядит как кирилловская. В архаических греческих алфавитах такой графемы не было; 2. упоминается Бог, скорбящий и оплакивающий - так воспринимали бога после установления христианства на Руси; 3. текст звучит мягко, т.к. в нем много слов с буквой л, а выражение лились слезы, лились, Бог лил звучит совсем по-современному. В более ранние времена могли сказать ери – голосят от ерикать (пск.) – голосить или река – ревет, воет; 4. вместо слов ласить и лихие использованы более поздние формы ласкать и лиходеи.


Транскрипция и транслитерация текста:

1. ЛТС КОЛ Р
2. М ПВ : ЛТС ЛХД
3. И АЛД ЛИ.С СК БИ ОЛ
4. ЛС СН ЛЗС И ЛСК
5. ЛИЛИС СЛЕ ЛИЛИ
6. БК ЛИ

Чтение:

1. ЛеТоСь КОЛолись на Ра -
2. Ме ПаВетки : ЛеТоСь ЛиХоДе -
3. И на АЛоДь ЛИЕСа СеКом БИли ОЛелько
4. ЛаСу СыН ЛиЗаСе И ЛаСКаться
5. ЛИЛИСь СЛЕзы ЛИЛИсь.
6. БоК ЛИл.

Перевод:

1. ЛЕТОСЬ ДРАЛИСЬ на МЕ-
2. ЖЕ, ПАВЕТКИ : ЛЕТОСЬ ЛИХОДЕ-
3. И на ОПУШКЕ ЛЕСА СЕКОМ УБИЛИ, ГОРЕ МНЕ,
4. ЛАСУ. СЫН любил ЦЕЛОВАТЬСЯ И ЛАСКАТЬСЯ.
5. ЛИЛИСЬ СЛЕЗЫ, ЛИЛИСЬ.
6. БОГ ЛИЛ.

ПОЯСНЕНИЯ К ТЕКСТУ :

Строка 1 . ЛТС – ЛЕТОСЬ, ПРОШЕДШЕГО ГОДА, В ПРОШЛОМ ГОДУ. В.Даль (4): летось, нар. – прошедшего года. КОЛ – КОЛОЛИСЬ или КОЛОТИЛИСЬ. В. Даль (4): колоть друг друга; колотить – бить, ударять; колотятся – дерутся. РМ – на РАМЕ, предл.пад. В.Даль (4): рама (стар.) – межа, граница, край, конец пашни, которая упирается в лес, либо расчищена среди леса; рамень – лес, соседний с пашней, окружающий пашню; раменье (влгд.) – деревня, селенье под лесом. Слово написано с переносом.

Строка 2 . М – буква относится к слову РАМА. ПВ – ПАВЕТКИ. В.Даль (4): паветки (пск., твр.) – жалоба, пеня, ропот на кого. Это слово читается без перевода. Далее стоит двоеточие, означающее конец предложения. ЛТС – ЛЕТОСЬ. Буквы Т и С написаны в виде лигатуры. ЛХДИ – ЛИХОДЕИ. В.Даль (4): лиходей – враг, неприятель, злодей. В графеме Д собственной левой боковой черточки нет, ее отсутствие восполняет вертикаль от буквы Х. Слово кончается на следующей строке.
Строка 3 . И – конец слова ЛИХОДЕИ. АЛД – на АЛОДЬ, на ОПУШКЕ, предл.пад. В.Даль (4): алодь (арх.-мез.) – поляна, обширная и ровная местность. ЛИ.С, ЛИЕСА – ЛЕСА, род.пад. Слово выбито на фоне женского профиля. Точка после буквы I(И) означает выпущенную букву Е. Буква С слова ЛЕСА совпадает с буквой С следующего слова СЕКОМ. СК – СЕКОМ, твор.пад. В.Даль (4): сек – топор. БИ – БИЛИ, глагол несоверш. вида. Переводим соверш. видом – УБИЛИ. ОЛ – ОЛЕЛЬКО, ГОРЕ МНЕ. В.Даль (4): олелько мжд. (арх.) – ой-ой, больно; горе мне!

Строка 4 . ЛС – ЛАСУ, род.пад. В.Даль (4): ласа (пск., кур., смл.) – лакомка, сластоежка; кто ласкается, нежно увивается, сам ища ласки и привета. Ласый – ласкательный, нежный, любящий ласкаться. Буквы Л и С создают контур лица, на котором видны глаза, рот молодого человека. СН – СЫН. ЛЗС – ЛИЗАСЕ, ЛИЗАТЬСЯ, ЦЕЛОВАТЬСЯ. В.Даль (4): лизаться с кем – целоваться, миловаться. И – союз. ЛСК – ЛАСКАТЬСЯ. Буква С в слове ЛИЗАСЕ показывает на возвратность действия, поэтому и слово ЛСК читаем как ЛАСКАТЬСЯ. Ранее (3, с. 121) в этрусском тексте из Пирги, относящемся к 6-5 в. до н.э., было такое же словосочетание ласити веле и лизасе, только слово ласити было еще без суффикса -к.

Строка 5 . ЛИЛИС – ЛИЛИСЬ. Буква С этого слова совпадает с первой буквой следующего слова. СЛЕ – СЛЕЗЫ. В букве Е верхняя черточка прописана очень слабо, практически не видна. ЛИЛИ – ЛИЛИСЬ. После слова стоит точка.

Строка 6 . БК – БОГ. Писали как слышали, как говорили. На севере звук Г мог произноситься твердо, как К. ЛИ – ЛИЛ. Вверху справа от слова стоит точка.

В тексте найдено 17 букв, в том числе 4 гласные А, Е, И, О. 10 графем можно отнести к кириллице: Б, Е, Z, S, I, О, П, Р, С, Т. 9 графем можно отнести к классическому греческому алфавиту: дельта, Е, Z, I, О, П, Р, С, Т.

Знаки, изображающие буквы В, К, М, Х и А без перекладинки есть в архаических греческих алфавитах, и были замечены в этрусских, венетских, пунических текстах. Буква А с черточкой вверху и перекладинкой внутри, а также графема L характерны для латинского письма. Согласно Ф.Воланскому (2), две вертикальные черточки означают старинную русскую букву К, а раньше такая графема встречалась в венетских текстах (3). Таким образом, мы видим, что при написании эпитафии использовался смешанный алфавит, включающий в себя как знаки кириллицы ( Б), так и знаки греческого архаического алфавита, а также две латинские графемы.

Выводы :
1. Надпись на камне является эпитафией.
2. Язык надписи диалектный русский.
3. Алфавит смешанный, включающий в себя знаки кириллицы, архаического греческого и латиницы.

"Сын любил лизаться и ласкаться".
О, да.

Изображение на фотографии перевёрнуто.
Нормальный перевод (естественно, с иврита) :

Здесь похоронена скромная Хая-Фейга, дочь Ицхака. Да будет душа её завязана в узел жизни. Пасха, апрель 1842 г.

Редакция, после выяснения обстоятельств дела, повела себя вполне достойно -
www.trinitas.ru/rus/doc/0001/005a/00011233.htm
А вот кому следовало бы чуточку покраснеть, так это автору статьи-расшифровки, учёному-новоязоведу Г.Г. Котовой, немножечко пришпорившей не в меру резвого Пегаса своего лингвистического воображения.

Если бы история эта не предназначалась в качестве подарка не совсем ещё совершеннолетнему Яну Хаммурапиевичу ко дню его рождения, я, пожалуй, произнёс бы своё коронное охуеть.

---

Я - дева, обложенная скорпионами.
На самом деле, в данном случае оба существительные следовало бы писать с большой буквы.

К сожалению, адекватной картинки на этот сюжет в интернете найти невозможно, а сам я рисовать не умею.

3 ноября - я впервые в жизни поцеловался, причём не только со скорпионом, но и вообще.
11 ноября - день рождения моей первой жены.
12 ноября - день рождения моей дочки.
15 ноября - день рождения моей мамы.
16 ноября - тоже кое-что, о чём я помню.
18 ноября - день рождения Яна.

Когда-то, когда мир был юным печень позволяла, почти все эти колейдоскопически сменявшие друг друга даты отмечались питием, которое веселие руси, и биением в бубен. Толстая Маня в носках и мужских ботинках стукнула в тарелки и посмотрела на часы.

Я расположил эти события в хронологическом порядке, хотя, по большому счёту, хронология здесь не важна, ведь Времени всё равно не существует. Так и Талмуде сказано, и в законах Хаммурапи.

Кстати, о Хаммурапи.

Богданова, пусть эта картинка всегда напоминает тебе... что?
ДР Яна? Ответ неправильный - ты и так его всегда помнишь сама. Но дело в том, что я, держа её (картинку) в загашниках уже более полугода, никак не мог (до сих пор не могу) подобрать ей название. Возможно, это - "Семейство, радостно встречающее возвращение блудного сына из каббалистического Цфата".



Лёля, поздравляю ещё раз!