Терву, с днем рождения!
С днем рождения, shoose!

---

"На литературном вечере Меира Шалева первым вопросом аудитории было – откуда приехали его бабушки. Меир Шалев – известный и переводимый писатель, который имеет читателей и почитателей во всем мире. Но мы, пожалуй, единственные в мире читатели Шалева, которым есть дело до его бабушки.

...Писатель рассказывает, что его мама с самого детства позволяла ему читать только качественные книги. "А вдруг ты станешь писателем, – говорила она, – а у нас есть поверье: беременные женщины не должны смотреть на обезьян".

Судя по результатам, он действительно не смотрел ни на одну литературную обезьяну.

Но помимо мамы с хорошим вкусом, была еще и школа, где детей сажали в телегу и вывозили созерцать природу. Был и учитель, понимавший, что здешняя природа – это не просто виды, а библейские ландшафты, и умевший начинить их ассоциациями из Библии. Такая проза – результат физического и метафизического укоренения – в почве и в пространстве.

Но, похоже, позже процесс пошел в обратную сторону. Вы найдете в его романах срубленный эвкалипт, разоренный птичник, выжженный сад и пустующий дом культуры, упадок которого – или которой? – описывает Шалев.
И среди признаков упадка и свертывания поселенческого проекта мелькают тени забытых предков.

...Возможно, наш русский язык – это на самом деле не русский, а особый его диалект. Который, может быть, даже станет когда-нибудь самостоятельным языком типа ладино или идиша. Русские из России даже сейчас уже не поймут его без словаря.

"Гуфия у тебя кла-ас!" – сказала она девушка другой.

"Восемьсот шакалов отдала!" – ответила та.

Ну, 800 шекелей за маечку, подумаешь. Но восемьсот шакалов – это звучит круто.

Интернет с его токбэками каждый день обогащает мой словарь "изрусского" диалекта. Знаете ли вы, кто такие домовые? – Правильно, члены партии "Наш дом Израиль". А что такое прокадимцы? – Правильно. А что такое гиюрня? А кто такие изеры, мизраханы, датишники, арабуши и рашки? Не знаете? Тогда вы просто ахшавники и либерасты, идите учите изрусский или можете идти кибенимат."


Отличная статья Нелли Гутиной. Заинтересует культурологов, филологов, социолингвистов и кого угодно. В первую очередь, вероятно, бывших россиян. Хотя и не только.
Чувствую себя участником процесса.

www.sunround.com/club/22/152_gutina.htm

@темы: книги

---

Завтра исполняется 15 лет со дня смерти Евгения Клячкина.

23.03.1934 - 30.07.1994.

video.google.ca/videoplay?docid=780369190836088...

@темы: гебуртстег ун йорцайтн

---

Карусель городов и гостиниц,
запах грима и пыль париков...

(с)

Здравствуйте, ребята.
Несколько дней назад я вернулся от родителей. Несмотря на то, что обстоятельства моего приезда в Питер были грустны, должен сказать, что это была самая лучшая поездка за всю мою жизнь. Когда-то я уже рассказывал, что побывав в самых разных странах (и большинство из них посетив с удовольствием), по-настоящему комфортно я всегда чувствовал себя лишь в городе, в котором родился (а еще более комфортно, на нирванном, так сказать, уровне - в лесах к северу от него). К концу моего нынешнего пребывания в Питере я убедился в этом окончательно.
Крайне не люблю я слова "ностальгия", с большим подозрением принюхиваюсь к нему, всегда машинально вспоминая Галича: "я в грусть по березкам не верю / разлуку слезами не мерь; / и нужно ли эту потерю / приписывать к счету потерь?" Тем не менее, я стоял у ворот города, как каменный лес, онемело стояли на неком рубеже персонажи той же старой песни.

...Мимо некоторых с детства знакомых домов я проходил, как на плац-параде, мимо некоторых - пробегал вприпрыжку. Я встретился с очень малым количеством знакомых, исключение составили друзья детства и неизбежные родственники. Родственников, звонивших по телефону и алкавших встреч, активно выражавших клановые чувства, следовало привечать вне зависимости от моего настроения; друзьям же детства я был рад в любом случае. Я брал Бусю, и мы шли пешком или ехали на метро. Я отвык, а дочка не привыкла к метро, и с нами постоянно происходили смешные и нелепые случаи. Сперва я не понимал, куда нужно опускать жетоны, и тыкал ими в неположенные места, создавая за собой очередь из раздраженных, спешащих на службу людей; ребенок норовил пролезть под фотоэлементом, милиционеры злились и кричали, и дважды, трижды, четырежды констатировали тот факт, что я дикарь и приехал из лесу. Я не спорил, но Буся однажды поправила сердитого усатого майора, объяснив, что приехали мы из пустыни. Однажды, на станции Петроградская, потеряв координацию, она полетела с эскалатора, вопя "Шма, Исраэль!" (в Израиле нет таких длинных эскалаторов), и я кинулся вслед за ней, размахивая руками, сбивая шляпы у стоявших на ступеньках. Устав от стояния в вагоне, она с непосредственностью израильских детей, которым на родине дозволено всё, уселась на пол, и весь вагон уставился на нее. Я хватал ее за руки и, шипя, пытался поднять, а она не понимала - почему.

Я бродил по городу, стараясь выполнить родительский долг наилучшим образом; мне хотелось закрыть глаза, прислониться к какой-нибудь сосне, опустить руки, отвесить челюсть и так стоять - час, два, три, безмолвно, как дереву; я не мог себе этого позволить, и водил дочку по всем тем местам, которые входят в традиционный туристский набор. Мы были в музеях, катались по Неве и каналам. Держа за руку Бусю, я чувствовал, что бреду как в тумане, вверх по незримому ручью, с трудом преодолевая встречное течение. Мне всё время хотелось тишины, а я отвечал на дочкины вопросы по истории города. С трудом я двигал языком, челюсти мои щелкали, как у Щелкунчика, балет чьего имени мы ходили смотреть специально, чтоб ребенок просветился, как перед отъездом напутствовала нас моя жена.





Мы посетили любимый мною с детства Зоологический музей, об экспонатах которого я годами рассказывал своему ребенку в качестве наглядного материала к детским книжкам о динозаврах и первобытных людях. Я всегда любил старого мамонта с остатками рыжей шерсти на облезлой шкуре, я еще октябренком ходил смотреть его пять, шесть, семь раз в год, и он уже узнавал меня, и к комсомольскому возрасту, когда я приближался к витрине, всякий раз мне казалось, что он косит грустным коричневым глазом в мою сторону.
Теперь я решил познакомить с ним дочку.



...Итак, прислониться к сосновому стволу, потереться о него, спиной почувствовать шершавость коры, полуоткрытой пастью мерно порыкивая, как медведь, вылезший весной из берлоги. Вдохнуть лесные запахи, закрыть глаза, потом ничком упасть на траву, зарыться лицом в мох - и так лежать, и там остаться. Сказано: "никогда не возвращайтесь туда, где вам когда-то было хорошо". Сказано, однако, и это: "никогда ни о чем не жалейте вдогонку". Со сложными, взаимоисключающими чувствами мы ездили на дачу и бродили там по лесу, и по косогору, ведущему к озеру, на дне которого бьют ледяные ключи. Честно говоря, если бы было можно, я бы и остался в лесу. Навсегда. По крайней мере, на время приезда. Я научился бы рыть себе берлогу и рычать и выть так, чтобы медведи и волки держали меня за своего. Я научил здесь Бусю ходить босиком по траве (сама мысль о том, что мой ребенок будет ходить без обуви, в Иерусалиме вызвала бы у меня лишь тягостное недоумение).





Мое собственное пребывание в Питере и в лесах к северу от него наводило меня на мысль о теоретической возможности существования материи, не имеющей формы.
...Я не могу передать ей свои воспоминания, чтобы она прочувствовала то, что и почему я испытываю при посещении этих мест; раньше у меня была надежда на то, что, повзрослев, она прочтет мои рассказы на эти темы и поймет; говоря откровенно, чем дальше, тем надежда эта слабее. Тем не менее, я что-то пытался сделать: рассказывал, показывал, к месту и не к месту начинал зачем-то цитировать старые, полузабытые стихи, - она с недоумением смотрела на меня, но не переспрашивала, а брала меня за руку, и тащила меня по лесной тропинке вперед, и я шел за ней; язык мой вдруг стал большим и шершавым, я с огромным трудом подбирал простейшие слова.







На участке и рядом с ним Буся обучалась искусству находить грибы и собирать черную смородину.


Возвращаясь в город, в доме, где живут папа с мамой и где вырос я, мы выходили на общественный балкон на шестом этаже; я нюхал воздух, раздувая ноздри, Буся созерцательно пускала пузыри. Эти занятия успокаивающе действовали на нашу нервную систему.


Я отвык ложиться поздно и поздно вставать; мне заново пришлось привыкать к тому, что звонок по телефону может раздаться в полдвенадцатого ночи, но боже упаси побеспокоить кого-нибудь в восемь утра; ночью я ворочался без сна, перечитывал новые выпуски "Царского села".

Все опять не так как надо,
И не то, и не тогда...
За больничную ограду
Убегают провода.

По расхристанной дороге
Громыхает грузовик,
У вахтерши мерзнут ноги,
Об цветастый половик

Точит когти кот хитрющий,
Санитар несет ведро.
День, лениво настающий,
С этой скукой заодно.

Водку пить иль удавиться...
Да не хочется ничуть.
Тихой нежности страницы
Беспричинно греют грудь.

Просто нежность в чистом виде,
Чья - не знаю. На развес.
Чью зарю поутру видел?
Ветер чей в рукав залез?

Не найду такого слова -
Рассказать вам про любовь...
Помолчишь и смотришь - снова
Мир усталый греет кровь.

Теперь я понимаю, что в молодости был ленив и нелюбопытен; я никогда не ездил в те места, до которых когда-то можно было добраться совершенно свободно, я предпочитал об этих местах читать.
Зеленый тигр с дочкой взяли нас под свою опеку, и мы ездили - сперва в Кронштадт, потом в Новгород. Честное слово, сам бы я туда так и не добрался.



Фотоаппарат, который я взял с собой в Иерусалиме, оказался сущим наказанием и не желал делать хорошие снимки. Мы стояли на берегу Волхова, у самого устья... Направо уходил необъятный Ильмень, за спиной белели стены Юрьева монастыря; я подвернул до колен джинсы и залез в воду; было очень тихо, только плескались волны и где-то далеко прогудела баржа. Я стоял на том самом месте, откуда, как сказал летописец, есть пошла русская земля. На другом берегу, наискосок, невидимое, распологалось Рюриково городище. Опять челюсть у меня отвисла, отвисла как-то машинально, и некоторое время мне пришлось придерживать ее руками. Потом в старом автобусе, переполненном посмеивающимися, друг с другом всю жизнь знакомыми пассажирами, мы поехали в Новгород. Мы прошли по старому кремлю, и по новому мосту через Волхов, расположенному точно на том месте, где когда-то стоял другой мост, с которого, по решению вече, сбрасывали приговоренных преступников. Не очень высоко, но, видимо, вполне надежно. Я посмотрел на свинцовую воду и вспомнил думного дьяка Федора Курицына, которого, впрочем, не утопили, а сожгли - да и то не здесь, а в Москве.
Прошел легкий теплый дождь; здесь он как-то никому особенно не был нужен, - а я вспомнил квоты на воду, введенные у нас после того, как уровень Тивериадского озера опустился до черной черты.

В Новгороде, как, впрочем, и в Кронштадте, другой ритм жизни и другие люди. Неторопливость и беззлобность движений и жестов. Каждый наш вопрос у встречных вызывал медленный водопад подробных ответов. Проходившая бабушка спросила меня, который час, и когда я ответил, степенно произнесла: "Благослови вас Господь". Видимо, это местная, привычная форма выражения благодарности.
Вспомнилось: а я иду по деревянным городам, / где мостовые скрипят, как половицы.

...За три дня до отъезда я взял Бусю, и мы пошли на улицу Победы, к дому номер четыре. От нашей улицы Бассейной это десять минут ходьбы. По дороге я объяснял дочке, что в этом доме живет один писатель, книги которого я люблю. Тогда Буся пожелала сфотографироваться на фоне этого дома.


Войдя во двор, мы разыскали парадную с номером квартиры 186. Двор довольно уютный, с деревьями, клумбами, маленьким детским городком; вид немного портили урны, переполненные выпадавшими из них банками и бутылками из-под пива. Буся пошла качаться на качелях, я сел на скамейку и задрал голову, разыскивая пятый этаж. Нашел его глазами и уставился, куря сигарету за сигаретой. В голове была мысль, что я нахожусь в этом дворе, и вообще в этом городе, последний раз.
Почему-то я был уверен, что в квартире 186 должен быть балкон, а на балконе - цветы. Я сидел полчаса, или час, или полтора. К Бусе подошли местные дети и пригласили ее играть. Они представились, как Лера, Гера и Валера, - и в свою очередь спросили, как зовут ее. Буся немного подумала и сказала, что она - Вера. Дети, сказал я, вы даже не понимаете, как вам повезло, что вы живете в этом доме. Лера, Гера, Валера и Вера окружили меня. Понимаем, пискливо сказал Валера. Чего там понимать, басом сказала Лера, мы всё понимаем; мы понимаем даже, почему вы фотографируете наш дом. А в какой парадной ты живешь? - поинтересовался я. В этой, - сказала Лера и махнула рукой по направлению к парадной, которую я снимал, - на пятом этаже. Если вам интересно, то в квартире напротив. Да? - сказал я. - Ага, ответил совсем маленький Гера; ее бабушка хорошая приятельница тети Ады. Вот как, сказал я. Мне захотелось встать перед этими детьми, но я удержал порыв. Мы пойдем играть, да, папа? - спросила моя дочь. - Идите, - сказал я, - я тут еще посижу... некоторое время. - Мимоходом я почувствовал родительскую гордость: видимо, акцента у моей дочери нет, раз местные дети не спросили, почему она так странно разговаривает.
Дети убежали играть, а я опять закурил и уставился на окна пятого этажа.



Прошло минут пятнадцать, и Буся прибежала ко мне за колечком, который ей купили в Новгороде - похвастаться перед новыми знакомыми. В этот момент из парадной вышел высокий человек, несмотря на теплую погоду, одетый в длинную, застегнутую на все пуговицы куртку. На голове у человека была кепка с длинным козырьком. Человек шел медленно и как-то осторожно. Массаракш. Я вгляделся в лицо под козырьком и встал. Он внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на Бусю и улыбнулся. Я открыл рот, схватился за сумку, но так ничего и не сказал, и фотоаппарата не вытащил. Человек понюхал воздух, вздохнул и прошел мимо нас. Я посмотрел ему вслед, - он медленно вышел со двора и пропал в аллее тополей на улице Победы. Тогда я сел и посмотрел на окна. На облюбованном мною балконе с цветами стояла невысокая седая женщина, одетая в желтые штаны и коричневую рубашку; опершись руками о перила, перегнувшись через них, она вглядывалась в ту сторону, где скрылся человек. Потом она села и стала ждать.

...Вот он, значит. Вот этот дом, в котором происходило действие, по крайней мере, двух романов. Вот этот двор, вот эта арка, когда-то облупившаяся, а теперь свежевыкрашенная, вот этот проезд между домами номер четыре и соседним, не таким высоким. А где фонарь над входом в дворницкую? Был и фонарь... возможно, еще тот самый. Теперь я знал совершенно точно, отчего речь в книге шла о квартирах номер 18 и 16. Отчего шла речь о пятом этаже, я понял гораздо раньше.

"Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана – ключ, мотнула головой, отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
– Который подъезд?
– Прямо, – сказал Ван. – Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж. Может быть, вы хотите есть? Чаю?
– Нет, не хочу, – сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.

Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры, ямочки под коленями, обалдеть можно... Как она поднимается выше и выше, этаж за этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры – как раз напротив шестнадцатой квартиры... "

Мужчина в кепке с козырьком не вернулся. Женщина на балконе посидела, пригорюнясь, потом встала и, мельком глянув на меня, скрылась за дверью ("там должна быть кухня", - подумал я. А входная дверь - налево. Всё сходится). Подозвав Бусю, я взял ее за руку, и мы вышли со двора. Я изо всех сил старался не оглядываться. Оглянешься - не вернешься.

Вечером, накануне отъезда, я вышел на балкон и постоял, стараясь про запас надышаться прохладным воздухом. Он пах травой, дождем и хвоей. Я вспомнил Клячкина.



А наутро мы улетели.

Но тает февральская свечка;
Но спят на подушке сычи;
Но есть еще Черная речка...
. . .
Об этом не надо. Молчи.

@темы: буси, фотографии, семья, БНС

---

Home is the sailor, home from the sea,
And the hunter home from the hill.



А может быть, я все уже сказал.
Пора откланяться, и солнце - на закате.
Я загодя приеду на вокзал,
И что-то там припомнится некстати.

Пора на запад. Там еще пока
Не кончен день, да и зима короче,
На площадях валяют дурака
В предощущенье европейской ночи.

Пусть даже так. Но всё же это Рим,
Его судьба ничем не отменима.
Он вечен, то есть - неискореним,
И в этом - младший брат Иерусалима.

В Империи все окна на закат
Обращены - в них солнце жаром пышет.
Никто не прав. Никто не виноват.
Я все сказал. Никто меня не слышит.

@настроение: (с)

@темы: Френкель, север, содружники

---

Дорогие ребята.
Завтра я лечу к папе и маме. На этот раз причина моего появления в Питере не столь радостная, как в 2004 и 2006 гг., когда я летел на крыльях в прямом и переносном смысле, и когда мне казалось, что вся жизнь впереди, прямо по Эмилю Ажару (кстати, если кто не читал этой книги, очень рекомендую).
Вы знаете, что у мамы умерла младшая сестра. На этот раз большую часть времени я проведу вместе с родителями - вероятно, на их даче. Извините, не знаю, выйдет ли у меня встретиться с кем-нибудь. Если кто-нибудь захочет поговорить по телефону - звоните.
Номер домашнего телефона моих родителей не изменился.

---

Настроение у меня эсхатологическое, чтобы не сказать апокалиптическое, чтобы не сказать апоплексическое (последнее тоже будет недалеко от истины).



Клавиатурная мышь, благодарю за иллюстрацию.

---

Окололитературные картинки

Юмор для эрудитов
community.livejournal.com/chto_chitat/5238511.h...

---

Александр Верник, Осколки о Михаиле Генделеве.

(Воспоминания, опубликованные в еженедельнике "Вести" - "Окна", 11.06.2009.)
3 файла в формате tif с отсканированными страницами. Кому нужно - вышлю по электронной почте.
Пишите в комментарии или на у-мэйл.

@темы: культуртрегерское, Михаил Самуэлевич

---

В доме духовного лидера сефардской общины раввина Овадьи Йосефа, известного своими экстравагантными постановлениями, грандиозный конфликт. Папа перессорился с сыновьями. Обсуждается актуальнейшая тема - какое благословение нужно произносить перед вкушением бамбы (обработанные особым образом кукурузные хлопья) : "Благословен Ты, сотворивший всё по слову Своему" - либо "Благословен Ты, производящий плод земной"? Крик стоит до небес. Сыновья спорами своими довели папу до того, что в предынфарктном состоянии он был госпитализирован в больницу "Адасса". Шестьдесят лет уже производится бамба, но необходимость спора по поводу благословения над ней возникла только сейчас. Вся страна обсуждает эту животрепещущую тему. В стране инфляция, безработица, военное положение, угроза раздела и ядерная угроза, и вообще не ясно, будет ли страна существовать в дальнейшем, но страна, развесив уши, прилипла к приемникам и телевизорам и обсуждает, какое благословение все-таки нужно произносить над бамбой, причем мнения противников и сторонников великого раввина разделились примерно поровну. Приводя в качестве доказательства мнения мудрецов прошлого и потрясая пятьюдесятью двумя томами Талмуда и ста сорока томами комментариев на него, с пеной у рта тему обсуждают все - министры в Иерусалиме, пограничники на ливанской границе, домохозяйки и зубные техники. Три года назад, в самый разгар войны, страну точно так же сотрясло постановление великого раввина о том, что мужчине, идя по улице, нельзя оказаться между ослом и женщиной (что это значит, я затрудняюсь объяснить до сих пор). Год назад, в момент духовного просветления, его осенило вновь, и он издал постановление, запрещающее в субботу ковырять в носу.

...На радио крик с утра стоял до небес. Присутствующие в студии противники и сторонники каждой из версий благословения на кукурузные хлопья готовились перейти в рукопашную. Я вспомнил высказывание Губермана о том, что существование религиозных евреев есть доказательство существования Бога, ибо никакой природной эволюции не под силу сотворить такое. Мне не давали работать сотрудники, сгрудившиеся в моей комнате и, размахивая руками, обсуждавшие актуальные теологические вопросы. Я не мог сосредоточиться на своем научном проекте, в конце концов отшвырнул бумаги и позвонил в радиостудию. Я пересказал им старый, еще советских времен, анекдот про Вовочку и урок географии.
- Дети, куда мы в конце концов попадем, если будем сверлить землю на экваторе?
- В сумасшедший дом.

---

- Расскажи про собрание. А еще лучше - напиши. А?

Рассказывать о вчерашнем нет сил. Было очень смешно. Приходили какие-то ебнутые на всю голову поэты, и их так обосрали, что мне даже было неудобно. Началось все с Сан Саныча - он не мог удержаться во время читки ими стихов и безостановочно смеялся, а за ним хохот подхватили другие, что привело ко взрыву. Я думал, будет мордобой. Вдобавок, первый из чтецов, религиозный человек, сочинил вирши о еврейской козе (знаешь такой фольклорный персонаж?), читал их тоненьким голосом, все время требовал тишины, стучал кулачком по столу и возвращался к самому началу, так что присутствующим хотелось завыть.
Он вещал нараспев:
"О козы! Какие были козы!" (или что-то вроде этого). Наконец, когда уже невозможно было вынести, я прошептал на ухо Сан Санычу (то есть я думал, что шепчу, а на самом деле я проорал - дело было после поллитра выпитой, я не рассчитал своих сил) :
"Как хороши, как свежи были козы..." То есть это просто была ассоциация такая, и, конечно, это была глупость, но поэт услышал и стал заикаться от бешенства. А Сан Саныч уже вопил от смеха, как кукабарра или пересмешник. Совсем зашелся. Боря тоже уже не мог выдержать, и очень сильно отчитал автора, правда, выбирая слова. Я понимаю, сказал он, что автор имеет в виду ностальгию по старому еврейскому местечку, в котором он, впрочем, явно никогда не был, но, извините, мы собираемся для профессионального обсуждения вещей, а то, что мы слышали, это не только не профессионально, это что-то, извините, просто чудовищное, не сердитесь, Бога ради... Неужели вы сами не чувствуете? Нет! - с вызовом ответил поэт. Нет, я не чувствую, вы не правы, я, понимаете, так вижу, и чтобы объяснить вам, почему вы все не правы, я прочту это замечательное стихотворение с самого начала.
И стал читать снова.

Тогда Председатель пустил в ход тяжелую артиллерию - он мигнул Ханану, и Ханан сказал - сударь, не нужно нам больше читать про коз, я вас очень прошу, а вот что я хочу вам сказать... И сказал. Как ты понимаешь, Володя со своей язвительностью, наслаивающейся на интеллигентный извиняющийся голос, просто припечатал автора. Я подумал, что если бы на месте бедного поэта был я, то прикипел бы к стулу и больше не смог бы с него подняться, и так, со стулом на заднице, ходил бы всю оставшуюся жизнь.
Поэт был не один, а с женой, она его в самом начале представляла, и самим фактом представления уже не расположила нас к мужу - она сказала, что он - переписчик свитков Торы (есть такая специальность в религиозном мире, называется "софер-стам"), и долго рассказывала, что он переписал четыре "исторических Торы". Боря спросил - что значит исторические Торы? И она стала рассказывать, что одну Тору он написал для какого-то президента, а другую - для Пентагона. Гм, сказал Боря, с большим сомнением глядя на эту пару. А потом ее муж стал читать этот ужас про коз...
Они рассчитывали, вероятно, что раз Боря с кипой, и половина присутствующих тоже, то читаемое будет принято с пониманием; но ты же сама знаешь, что в момент обсуждения литературных произведений Боря не делает никаких скидок, и в отношении поэзии и прозы ему решительно все равно, кто написал конкретную вещь - воинствующий атеист, раввин или язычник-каннибал. Кончилось все тем, что поэт с супругой сбежали. Жена напоследок очень язвительно поблагодарила почтеннейшую публику (на самом деле все смеялись, так что ее язвительность пропала даром), и они двинулись к выходу, а Сан Саныч все не мог остановиться, у него началось что-то вроде истерики - и он хохотал, хохотал...

Потом еще выступал один начинающий новый поэт, так его я не помню, потому что это было еще страшнее, чем у первого.

А потом Игорь Городецкий представил свою троюродную сестру - она профессор-синолог, и приехала в Израиль после шести лет работы на Тайване. Я подумал, что здесь она работы не найдет, увы. Она пишет стихи (в том числе на китайском) в стилях танка и хокку, но мне они не очень понравились. Зато мне понравилась она сама - ее поведение и внешность. Красивая баба и умная. Лет за сорок. Стихи она читала прямо с ноутбука. Я совершенно не вникал в ее хокки и танки, я все смотрел на нее и вспоминал Наташку, с которой учился в школе до восьмого класса, она была такая же сероглазая, с таким же прищуром и хорошей улыбкой. Мне стало страшно грустно. Дай мне еще водки, у меня вроде как в горле пересохло, сказал я Сан Санычу, но он продолжал хохотать еще от первого поэта, так что расплескал всю водку, которую передавал мне, и я раздраженно толкнул его в бок, и он успокоился, и стал слушать стихи тайваньского профессора.
Пока она читала, я все время шарил по столу в поисках орешков, там были орешки, которые принесла Аня Залкинд, и, когда нашел, стал подкладывать их сероглазой китаистке. Потом она закончила читать, я налил ей водки с рижским бальзамом, и спросил ее - действительно ли существовали семь мудрецов бамбуковой рощи, о которых писал Джек Лондон? - и она ответила - конечно... И мы стали говорить о семи великих китайских пьяницах-поэтах. Профессоршу звали Оля, но я называл ее Наташкой.

Потом мне стало совсем грустно. Вот я, сказал я про себя (то есть это мне показалось, что про себя) - молодой симпатичный, уже старый дед; у меня и внук есть, и пять книжек я написал, и мне больше не пишется. Отчего же мне не пишется? - спросил я сам себя, налил еще водки в два пластиковых стаканчика, и чокнулся сам с собой, и выпил. Не знаю... - ответила профессор. Вы стали читать мысли? - удивился я. - Нет, но вы же разговариваете вслух. Я смутился. Гриша, сказал я, мне грустно, немедленно сделай что-нибудь. Большой толстый Трестман тяжело встал со своего стула, подошел ко мне и поцеловал - сперва в одну щеку, потом в другую, и наши бороды переплелись. Все будет замечательно, сказал он, я тебя тоже люблю. Боря гулко откашлялся. Всё будет хорошо, сказал он, - и смотри, какое солнышко на улице... Я посмотрел в окно. Там, действительно, сияла прекрасная полная луна.

Когда я добрался до дома, была уже полночь. Софа стояла у окна в прозрачной ночной рубашке, и лунный свет падал на нее. Это было очень красиво. Я сфокусировал зрение и аккуратно открыл дверь.
Я сказал ей: ты - как в стихе, это... Лунный свет, как соль на топоре.
Софа маленькая, но у нее очень громкий голос. У нее только десять пальцев, но она поочередно загибала каждый из них. Голос ее гремел, как гром в иудейских горах. Она говорила словами великого Бабеля.
- У каждой жены - муж как муж. Мой же только и умеет, что кормить жену словечками. Дай бог, чтобы к Новому году у него отнялся язык, и руки, и ноги.
- Аминь, - сказал я.

@темы: литераторские мостки

---

Амос Оз, "Опаленные Россией"

heblit.bravepages.com/ao/aobr.html

@темы: нотабене

---

Учебная тревога, проблема котов и пятый президент

Два часа назад у нас в стране состоялись учения службы тыла. Если иметь в виду, что вся площадь государства поделена на четыре округа в зависимости от времени подлета ракет с момента начала завывания сирены (30 секунд, минута, две и три минуты), то времени на поиски ближайшего бомбоубежища нам остается на диво мало. Раздалась сирена ПВО, и в соответствии с планом эвакуации все сотрудники и посетители нашего богоугодного учреждения устремились в убежище. В большинстве зданий нашей страны бомбоубежища автоматически предусматриваются еще на уровне архитектурного проекта. Пока я спускался по лестницам, то все время ворчал. Меня раздражала необходимость бегать взад и вперед при тридцатиградусной жаре. Мне не нравилось также, что в убежище нет кондиционеров.

Меня несла волна посетителей и сотрудников архива. Какой-то древний, но бодрый старик, щеголевато одетый в прекрасный европейский костюм, спускался следом и немилосердно колотил меня своей тростью по пяткам. Он приговаривал: вы живете в прекрасное, интересное время, молодой человек, не ворчите! Вам повезло значительно больше, чем многим жителям нашей страны - у них с момента, как прозвучала сирена, есть всего лишь минута или даже, страшно подумать, тридцать секунд, чтобы успеть добежать до укрытия; а вы ворчите, хотя у вас роскошные условия существования, у вас есть три - подумайте, целых три! - минуты. Вы успеете за это время добежать до канадской границы!
Стариков я уважаю и даже люблю. Я никогда не спорю со стариками. Нет, с одним стариком я спорю и даже иногда ругаюсь, но это потому, что он мой тесть, живущий со мной в одной квартире. Почтенный старик с тростью не был моим тестем, я был избавлен от необходимости жить с ним в одном доме, поэтому я вежливо улыбнулся ему. Я замолчал, но теперь ворчал уже он, поминая нетерпеливую, избалованную молодежь и собственную строгую, непритязательную киббуцную юность.

Убежище у нас хорошее, прочное. В нем нет кондиционеров и сидений, но есть холодный душ. Оно рассчитано на пятьдесят человек; в этот день, в связи с наплывом посетителей, у входа толпилось не меньше ста пятидесяти. Они вели себя, как при настоящем налете: пропустив вперед женщин в возрасте за шестьдесят, оставшиеся стали бодро распихивать друг друга локтями. Кто-то задавленно вякнул, и мне расхотелось заходить внутрь. Я увидел, как бодрый старик тростью прокладывает себе дорогу, резко выкрикивая команды по-французски. Те, кто понимал французский, образовали подобие коридора, по которому он прошествовал до самого душа. Я почесал за ухом и свернул во двор с намерением покурить. Во дворе царила паника. По двору бегали кошки, напуганные не то воем сирены, не то переполохом толпы эвакуируемых. Во дворе нашего исторического архива обитает не менее пяти кошачьих семейств. За кошками бегали люди, совершая акробатические прыжки. Я с наслаждением глубоко затянулся, на всякий случай, от проверяющих подальше спрятался в кусты, и стал наблюдать, как малознакомые мужчины, издали сами похожие на котов, настигают животных и, хватая их по нескольку штук зараз, тащат к убежищу. В одном из охотников я с некоторым удивлением узнал Махмуда, толерантного араба с правом ношения оружия, водителя автобусной компании, чей парк расположен сразу же за забором.

- Салам. Вы тоже приписаны к нашему бомбоубежищу? - спросил я его. - Шалом, - ответил он, откидывая со лба мокрые волосы и силясь засунуть мяукающую кошку под мышку. - И мы приписаны, и, будь они прокляты, коты.
- Коты? - поразился я и вынул сигарету изо рта.
- Приказ номер четырнадцать, - ответил он, лупцуя царапающегося кота по заду, - весх домашних животных приписать к бомбоубежищам близлежащих домов. Указ утвержден этим шайтаном, как его... командующим тылом. На этом настояло общество защиты этих... шайтан их забери... животных. Шайтан знает, откуда у вас во дворе столько этих... домашних животных.
- Эти коты вовсе не домашние животные, - возразил я, - это дикие коты... С чего ты решил, что...
- А, так это муниципальная собственность?! - радостно заорал он и дал коту такого пендаля, что несчастное животное с мявом ушло свечкой в зенит. - А я знаю? У нас эту нечисть никто дома не держит, и собак тоже, и крыс, и этих... хомяков. Это евреи цацкаются с этой... нечистой силой, а у нас такое не принято. Откуда я знал, что они не домашние... Ну хорошо, пошли спасаться. Шукран, Муса, храни тебя Аллах.

-Храни, - согласился я, и мы пошли спасаться.
В убежище народ успел несколько рассосаться, и бодрый старик в европейском костюме уже занимал почетное место у стульчака в душевой. Вокруг толпились дамы - архивные сотрудницы и ученые посетительницы. Старик, помахивая тросточкой и переходя с одного языка на другой, рассказывал дамам истории своей юности. Начинались они все одинаково: "и вот вызывает меня к себе Бен-Гурион..." Дамы конспектировали. За метровой толщины бетонной стеной убежища, не переставая, гнусаво выла сирена. Старик повышал голос в соответствиии с подъемами и спадами ее отвратительного голоса. Взяв Махмуда за руку, я протолкался к стульчаку и сел на него. Некрасиво сидеть перед стоящими стариками, но я устал и взмок от жары.
- Мой дорогой и такой нервный человек, - сказал старик, прервав свою речь, - вы опоздали на пять минут. Вы будете смеяться, но вы уже умерли под ракетой, мой молодой человек, вас уже тридцать три раза успело завалить бомбами, а вы всё не спешите со двора, можно вообразить, что у вас там было романтическое свидание. Когда в сороковом мы работали в киббуце под Цфатом, то... А это кто?
Он бесцеремонно ткнул тростью в Махмуда, который почему-то стоял навытяжку и ел его глазами. Сидя на стульчаке, я удивленно смотрел на них. Я слышал, конечно, что в традиционных арабских семьях уважают стариков, но...
- Махмуд Аббас, водитель автобусной компании "Эгед", - восторженно крикнул Махмуд, - к вашим услугам!..
И щелкнул по грязному цементному полу подметками старых разношенных сандалий.

В этот момент кончила выть сирена. Еще несколько секунд она тоскливо выводила "ы-ы-ы-и-и-и-и-и...", потом умолкла совсем. Все задвигались и, жарко упираясь друг другу в спины, стали продвигаться к выходу из убежища. Где-то безнадежно мяукали кошки.
- Очень приятно, господин Махмуд, гхм, Аббас, - громко сказал бодрый старик, - а этот молодой человек кто? - и он ткнул пальцем в меня. - Это тоже водитель автобусной компании?
- Нет, это наш сотрудник, - поспешила сказать директрисса. Она осуждающе смотрела на меня и, поджав губы, качала головой. Я пожал плечами. Мне было очень жарко. Я отвернулся и направился к выходу.
- Очень приятно, господин сотрудник, - сказал старик мне в спину. - Ицхак Навон, пятый президент государства Израиль.

---

Господа альбионцы российского происхождения начали публиковать на своем сайте - albion17.sitecity.ru/ - серию моих рассказов из книги, а также мемуар. В дальнейшем по материалам выпусков журнала будут печататься дайджесты (видимо, в Москве).

Ощущение от журнала - двадцать разномастных футбольных команд ведут игру на одном поле, причем каждая команда обладает собственной парой ворот.

Наряду с вполне симпатичными, на мой взгляд, авторами присутствуют какие-то странные личности. Озабоченные не поисками истины (что, логически говоря, должно было бы вытекать из названия самого журнала), а ее категорическим утверждением. Соседом справа обнаружил Авигдора Эскина. Редакторская правка, включая синтаксис, местами тоже странновата.

---

Божественное пение Гали  teflonoviy

Начиная со второй ссылки - для прослушивания требуется новая версия flash плеера

www.youtube.com/watch?v=HQvuX8yMFvE

rutube.ru/tracks/734042.html?v=d46e44143584b852...

rutube.ru/tracks/738817.html?v=245df03ee6baecbe...

rutube.ru/tracks/1129377.html?v=d78006df231f7af...

rutube.ru/tracks/1576376.html?v=25aa15c0ceacbcc...

rutube.ru/tracks/1577293.html?v=9bbec6c12cb91ac...

@настроение: о всех усталых в чужом краю

---

К вопросу об убытии в Венесуэлу

(Картина называется "  Bubulas , она же Женщина-самурай, с трубкой мира, но на тропе войны").


"...На первой странице тетради были нацарапаны всевозможные каракули. Было похоже, что их выводили от нечего делать или для пробы пера. Между прочим, здесь была и та надпись, которую наша героиня вытатуировала у себя на руке: "Да сбудутся мечты Самурайки Лели", и другие в том же роде, например:
"Мисс Шени-деда", "Довольно чачи!", "На Карибах этот пёс получил все, что ему причиталось". Были и другие надписи, совсем непонятные, состоявшие большей частью из одного слова, на грузинском языке, иногда перемежаемые переводом на русский или армянский с вкраплениями ненормативной испанской лексики. Меня очень заинтересовало, кто был тот, который получил, "что ему причиталось", и что именно ему причиталось. Быть может, удар ножом в спину?

- Ну, из этой страницы не много выжмешь, - сказал Дракон.
Десять или двенадцать следующих страниц были полны странных романтических записей. На одном конце строки стояла дата, а на другом - мужское имя. Но вместо всяких объяснений в промежутке стояло только различное число крестиков. Двенадцатым июня 2009 года, например, были помечены Карлос, Джонни, Махмуд, Ося и Вася, но все объяснения, откуда они взялись, заменяли собой шесть крестиков. Изредка, впрочем, добавлялось название местности, например: "Против Каракаса", или просто помечались широта и долгота, например: "62 17 20, 19 2 40".

Записи велись в течение почти двадцати лет. Заприходованные суммы становились все крупнее, количество мужских имен - всё больше. И в самом конце, после пяти или шести ошибочных, зачеркнутых подсчетов, был подведен итог, и внизу подписано: "Доля Лели".
- Я ничего не могу понять, - сказала Эден.
- Наоборот, всё ясно, как день! - воскликнул Дракон. - Перед нами приходная книга нашей самурайки. Крестиками заменяются названия потопленных кораблей и ограбленных городов. Цифры обозначают долю Лели в общей добыче. Там, где она боялась неточности, она вставляла некоторые пояснения. "Против Каракаса", например. Это значит, что против Каракаса было ограблено какое-то несчастное ксенофобское судно. Бедные ксенофобы, плывшие на нем, давно уже гниют среди кораллов.

- Ну, Лера, - сказал Дракон.
- Ну, Миша, - сказала Эден.
- В одно слово! - засмеялся Св. Брендан. - Надеюсь, вы слышали об этой Мисс Шени-деда?
- Слыхал ли я о Шени-деда?! - воскликнул Дракон. - Вы спрашиваете, слыхал ли я о ней?! Это была самая кровожадная красавица-пиратка из всех, какие когда-либо плавали по Карибскому морю в районе Венесуэлы. Мадам Вонг перед Лелей - младенец! Фашисты, ксенофобы, а заодно и турки так боялись ее, что, признаюсь вам, сэр, я порой гордился, что она не наш противник. Однажды возле Тринидада я видел вдали верхушки ее парусов, но наш капитан струсил и тотчас же повернул обратно в Порт-оф-Спейн..."

*"Из "Исторических хроник Подветренных островов, на досуге записанных аборигеном Р.К.Пьятницей", Каракас, 2131г от Р.Х., т.13, стр.666 (глава "Ласковый бриз")*

---

В 9:30 утра в Питере умерла моя тетя Таня, мамина младшая сестра.

www.diary.ru/~libdragon/p34016370.htm

---

Narcis, йом hуледет самеах!

Весна на Голанах

---

Скажите, кто-нибудь может помочь мне найти координаты Бренты? (Я имею в виду  Brenta.) У меня к ней пара слов. Если кто знает, как на нее выйти, напишите сюда или на у-мэйл. Спасибо.

P.S.: всё, уже не актуально. Помогли найти.

---

Фотоотчет о путешествии россиянина в Северную Корею.
Может, кто-то уже видел, я - нет.
Это еще 2006-й год, но не думаю, что с того времени много изменилось.
www.tema.ru/travel/north-korea-1/
www.tema.ru/travel/north-korea-2/
www.tema.ru/travel/north-korea-3/
www.tema.ru/travel/north-korea-4/
www.tema.ru/travel/north-korea-5/

"...В горной деревушке жила бабушка Пак. Она была героиней партизанской борьбы с японскими оккупантами. Она сорок лет лежала парализованной в своей хижине. Услышав о её недуге, к ней нанесли визит Великий Вождь Ким Ир Сен и Любимый Руководитель Ким Чен Ир. Великий Вождь в лечебных целях подарил бабушке Пак пистолет, излучающий благоухание идей чучхэ. Бабушка Пак вскочила с койки, к которой была своими атрофированными конечностями прикована со времён освободительной войны корейского народа - и исполнила ритуальный танец "Свободная колхозница". Великий Вождь и Любимый Руководитель ласково смеялись и осторожно хлопали в ладоши".

@темы: чучхе-закуска