[Либертарный Дракон]

Карусель городов и гостиниц,
запах грима и пыль париков...

(с)

Здравствуйте, ребята.
Несколько дней назад я вернулся от родителей. Несмотря на то, что обстоятельства моего приезда в Питер были грустны, должен сказать, что это была самая лучшая поездка за всю мою жизнь. Когда-то я уже рассказывал, что побывав в самых разных странах (и большинство из них посетив с удовольствием), по-настоящему комфортно я всегда чувствовал себя лишь в городе, в котором родился (а еще более комфортно, на нирванном, так сказать, уровне - в лесах к северу от него). К концу моего нынешнего пребывания в Питере я убедился в этом окончательно.
Крайне не люблю я слова "ностальгия", с большим подозрением принюхиваюсь к нему, всегда машинально вспоминая Галича: "я в грусть по березкам не верю / разлуку слезами не мерь; / и нужно ли эту потерю / приписывать к счету потерь?" Тем не менее, я стоял у ворот города, как каменный лес, онемело стояли на неком рубеже персонажи той же старой песни.

...Мимо некоторых с детства знакомых домов я проходил, как на плац-параде, мимо некоторых - пробегал вприпрыжку. Я встретился с очень малым количеством знакомых, исключение составили друзья детства и неизбежные родственники. Родственников, звонивших по телефону и алкавших встреч, активно выражавших клановые чувства, следовало привечать вне зависимости от моего настроения; друзьям же детства я был рад в любом случае. Я брал Бусю, и мы шли пешком или ехали на метро. Я отвык, а дочка не привыкла к метро, и с нами постоянно происходили смешные и нелепые случаи. Сперва я не понимал, куда нужно опускать жетоны, и тыкал ими в неположенные места, создавая за собой очередь из раздраженных, спешащих на службу людей; ребенок норовил пролезть под фотоэлементом, милиционеры злились и кричали, и дважды, трижды, четырежды констатировали тот факт, что я дикарь и приехал из лесу. Я не спорил, но Буся однажды поправила сердитого усатого майора, объяснив, что приехали мы из пустыни. Однажды, на станции Петроградская, потеряв координацию, она полетела с эскалатора, вопя "Шма, Исраэль!" (в Израиле нет таких длинных эскалаторов), и я кинулся вслед за ней, размахивая руками, сбивая шляпы у стоявших на ступеньках. Устав от стояния в вагоне, она с непосредственностью израильских детей, которым на родине дозволено всё, уселась на пол, и весь вагон уставился на нее. Я хватал ее за руки и, шипя, пытался поднять, а она не понимала - почему.

Я бродил по городу, стараясь выполнить родительский долг наилучшим образом; мне хотелось закрыть глаза, прислониться к какой-нибудь сосне, опустить руки, отвесить челюсть и так стоять - час, два, три, безмолвно, как дереву; я не мог себе этого позволить, и водил дочку по всем тем местам, которые входят в традиционный туристский набор. Мы были в музеях, катались по Неве и каналам. Держа за руку Бусю, я чувствовал, что бреду как в тумане, вверх по незримому ручью, с трудом преодолевая встречное течение. Мне всё время хотелось тишины, а я отвечал на дочкины вопросы по истории города. С трудом я двигал языком, челюсти мои щелкали, как у Щелкунчика, балет чьего имени мы ходили смотреть специально, чтоб ребенок просветился, как перед отъездом напутствовала нас моя жена.





Мы посетили любимый мною с детства Зоологический музей, об экспонатах которого я годами рассказывал своему ребенку в качестве наглядного материала к детским книжкам о динозаврах и первобытных людях. Я всегда любил старого мамонта с остатками рыжей шерсти на облезлой шкуре, я еще октябренком ходил смотреть его пять, шесть, семь раз в год, и он уже узнавал меня, и к комсомольскому возрасту, когда я приближался к витрине, всякий раз мне казалось, что он косит грустным коричневым глазом в мою сторону.
Теперь я решил познакомить с ним дочку.



...Итак, прислониться к сосновому стволу, потереться о него, спиной почувствовать шершавость коры, полуоткрытой пастью мерно порыкивая, как медведь, вылезший весной из берлоги. Вдохнуть лесные запахи, закрыть глаза, потом ничком упасть на траву, зарыться лицом в мох - и так лежать, и там остаться. Сказано: "никогда не возвращайтесь туда, где вам когда-то было хорошо". Сказано, однако, и это: "никогда ни о чем не жалейте вдогонку". Со сложными, взаимоисключающими чувствами мы ездили на дачу и бродили там по лесу, и по косогору, ведущему к озеру, на дне которого бьют ледяные ключи. Честно говоря, если бы было можно, я бы и остался в лесу. Навсегда. По крайней мере, на время приезда. Я научился бы рыть себе берлогу и рычать и выть так, чтобы медведи и волки держали меня за своего. Я научил здесь Бусю ходить босиком по траве (сама мысль о том, что мой ребенок будет ходить без обуви, в Иерусалиме вызвала бы у меня лишь тягостное недоумение).





Мое собственное пребывание в Питере и в лесах к северу от него наводило меня на мысль о теоретической возможности существования материи, не имеющей формы.
...Я не могу передать ей свои воспоминания, чтобы она прочувствовала то, что и почему я испытываю при посещении этих мест; раньше у меня была надежда на то, что, повзрослев, она прочтет мои рассказы на эти темы и поймет; говоря откровенно, чем дальше, тем надежда эта слабее. Тем не менее, я что-то пытался сделать: рассказывал, показывал, к месту и не к месту начинал зачем-то цитировать старые, полузабытые стихи, - она с недоумением смотрела на меня, но не переспрашивала, а брала меня за руку, и тащила меня по лесной тропинке вперед, и я шел за ней; язык мой вдруг стал большим и шершавым, я с огромным трудом подбирал простейшие слова.







На участке и рядом с ним Буся обучалась искусству находить грибы и собирать черную смородину.


Возвращаясь в город, в доме, где живут папа с мамой и где вырос я, мы выходили на общественный балкон на шестом этаже; я нюхал воздух, раздувая ноздри, Буся созерцательно пускала пузыри. Эти занятия успокаивающе действовали на нашу нервную систему.


Я отвык ложиться поздно и поздно вставать; мне заново пришлось привыкать к тому, что звонок по телефону может раздаться в полдвенадцатого ночи, но боже упаси побеспокоить кого-нибудь в восемь утра; ночью я ворочался без сна, перечитывал новые выпуски "Царского села".

Все опять не так как надо,
И не то, и не тогда...
За больничную ограду
Убегают провода.

По расхристанной дороге
Громыхает грузовик,
У вахтерши мерзнут ноги,
Об цветастый половик

Точит когти кот хитрющий,
Санитар несет ведро.
День, лениво настающий,
С этой скукой заодно.

Водку пить иль удавиться...
Да не хочется ничуть.
Тихой нежности страницы
Беспричинно греют грудь.

Просто нежность в чистом виде,
Чья - не знаю. На развес.
Чью зарю поутру видел?
Ветер чей в рукав залез?

Не найду такого слова -
Рассказать вам про любовь...
Помолчишь и смотришь - снова
Мир усталый греет кровь.

Теперь я понимаю, что в молодости был ленив и нелюбопытен; я никогда не ездил в те места, до которых когда-то можно было добраться совершенно свободно, я предпочитал об этих местах читать.
Зеленый тигр с дочкой взяли нас под свою опеку, и мы ездили - сперва в Кронштадт, потом в Новгород. Честное слово, сам бы я туда так и не добрался.



Фотоаппарат, который я взял с собой в Иерусалиме, оказался сущим наказанием и не желал делать хорошие снимки. Мы стояли на берегу Волхова, у самого устья... Направо уходил необъятный Ильмень, за спиной белели стены Юрьева монастыря; я подвернул до колен джинсы и залез в воду; было очень тихо, только плескались волны и где-то далеко прогудела баржа. Я стоял на том самом месте, откуда, как сказал летописец, есть пошла русская земля. На другом берегу, наискосок, невидимое, распологалось Рюриково городище. Опять челюсть у меня отвисла, отвисла как-то машинально, и некоторое время мне пришлось придерживать ее руками. Потом в старом автобусе, переполненном посмеивающимися, друг с другом всю жизнь знакомыми пассажирами, мы поехали в Новгород. Мы прошли по старому кремлю, и по новому мосту через Волхов, расположенному точно на том месте, где когда-то стоял другой мост, с которого, по решению вече, сбрасывали приговоренных преступников. Не очень высоко, но, видимо, вполне надежно. Я посмотрел на свинцовую воду и вспомнил думного дьяка Федора Курицына, которого, впрочем, не утопили, а сожгли - да и то не здесь, а в Москве.
Прошел легкий теплый дождь; здесь он как-то никому особенно не был нужен, - а я вспомнил квоты на воду, введенные у нас после того, как уровень Тивериадского озера опустился до черной черты.

В Новгороде, как, впрочем, и в Кронштадте, другой ритм жизни и другие люди. Неторопливость и беззлобность движений и жестов. Каждый наш вопрос у встречных вызывал медленный водопад подробных ответов. Проходившая бабушка спросила меня, который час, и когда я ответил, степенно произнесла: "Благослови вас Господь". Видимо, это местная, привычная форма выражения благодарности.
Вспомнилось: а я иду по деревянным городам, / где мостовые скрипят, как половицы.

...За три дня до отъезда я взял Бусю, и мы пошли на улицу Победы, к дому номер четыре. От нашей улицы Бассейной это десять минут ходьбы. По дороге я объяснял дочке, что в этом доме живет один писатель, книги которого я люблю. Тогда Буся пожелала сфотографироваться на фоне этого дома.


Войдя во двор, мы разыскали парадную с номером квартиры 186. Двор довольно уютный, с деревьями, клумбами, маленьким детским городком; вид немного портили урны, переполненные выпадавшими из них банками и бутылками из-под пива. Буся пошла качаться на качелях, я сел на скамейку и задрал голову, разыскивая пятый этаж. Нашел его глазами и уставился, куря сигарету за сигаретой. В голове была мысль, что я нахожусь в этом дворе, и вообще в этом городе, последний раз.
Почему-то я был уверен, что в квартире 186 должен быть балкон, а на балконе - цветы. Я сидел полчаса, или час, или полтора. К Бусе подошли местные дети и пригласили ее играть. Они представились, как Лера, Гера и Валера, - и в свою очередь спросили, как зовут ее. Буся немного подумала и сказала, что она - Вера. Дети, сказал я, вы даже не понимаете, как вам повезло, что вы живете в этом доме. Лера, Гера, Валера и Вера окружили меня. Понимаем, пискливо сказал Валера. Чего там понимать, басом сказала Лера, мы всё понимаем; мы понимаем даже, почему вы фотографируете наш дом. А в какой парадной ты живешь? - поинтересовался я. В этой, - сказала Лера и махнула рукой по направлению к парадной, которую я снимал, - на пятом этаже. Если вам интересно, то в квартире напротив. Да? - сказал я. - Ага, ответил совсем маленький Гера; ее бабушка хорошая приятельница тети Ады. Вот как, сказал я. Мне захотелось встать перед этими детьми, но я удержал порыв. Мы пойдем играть, да, папа? - спросила моя дочь. - Идите, - сказал я, - я тут еще посижу... некоторое время. - Мимоходом я почувствовал родительскую гордость: видимо, акцента у моей дочери нет, раз местные дети не спросили, почему она так странно разговаривает.
Дети убежали играть, а я опять закурил и уставился на окна пятого этажа.



Прошло минут пятнадцать, и Буся прибежала ко мне за колечком, который ей купили в Новгороде - похвастаться перед новыми знакомыми. В этот момент из парадной вышел высокий человек, несмотря на теплую погоду, одетый в длинную, застегнутую на все пуговицы куртку. На голове у человека была кепка с длинным козырьком. Человек шел медленно и как-то осторожно. Массаракш. Я вгляделся в лицо под козырьком и встал. Он внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на Бусю и улыбнулся. Я открыл рот, схватился за сумку, но так ничего и не сказал, и фотоаппарата не вытащил. Человек понюхал воздух, вздохнул и прошел мимо нас. Я посмотрел ему вслед, - он медленно вышел со двора и пропал в аллее тополей на улице Победы. Тогда я сел и посмотрел на окна. На облюбованном мною балконе с цветами стояла невысокая седая женщина, одетая в желтые штаны и коричневую рубашку; опершись руками о перила, перегнувшись через них, она вглядывалась в ту сторону, где скрылся человек. Потом она села и стала ждать.

...Вот он, значит. Вот этот дом, в котором происходило действие, по крайней мере, двух романов. Вот этот двор, вот эта арка, когда-то облупившаяся, а теперь свежевыкрашенная, вот этот проезд между домами номер четыре и соседним, не таким высоким. А где фонарь над входом в дворницкую? Был и фонарь... возможно, еще тот самый. Теперь я знал совершенно точно, отчего речь в книге шла о квартирах номер 18 и 16. Отчего шла речь о пятом этаже, я понял гораздо раньше.

"Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана – ключ, мотнула головой, отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
– Который подъезд?
– Прямо, – сказал Ван. – Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж. Может быть, вы хотите есть? Чаю?
– Нет, не хочу, – сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.

Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры, ямочки под коленями, обалдеть можно... Как она поднимается выше и выше, этаж за этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры – как раз напротив шестнадцатой квартиры... "

Мужчина в кепке с козырьком не вернулся. Женщина на балконе посидела, пригорюнясь, потом встала и, мельком глянув на меня, скрылась за дверью ("там должна быть кухня", - подумал я. А входная дверь - налево. Всё сходится). Подозвав Бусю, я взял ее за руку, и мы вышли со двора. Я изо всех сил старался не оглядываться. Оглянешься - не вернешься.

Вечером, накануне отъезда, я вышел на балкон и постоял, стараясь про запас надышаться прохладным воздухом. Он пах травой, дождем и хвоей. Я вспомнил Клячкина.



А наутро мы улетели.

Но тает февральская свечка;
Но спят на подушке сычи;
Но есть еще Черная речка...
. . .
Об этом не надо. Молчи.

@темы: буси, фотографии, семья, БНС

Comments

[Narcis]

...

[Пчела]

...

Я помню Бусю круглощёкой малышкой) А тут уже такая взрослая барышня, ах!

[llama]

Драконушка, как же ты всё-таки невероятно здорово пишешь.
И Буся такая девочковая девочка, уже не пупс совсем.
Здравствуй.

[Терву]

Я не звонила, ну... потому что... Потому что.)
И вообще, наверно, главное, это лес...

[горностайка]

Буся прелесть!
и ты, Миша, тоже.

[Леонид]

Либертарный Дракон

Я сидел полчаса, или час, или полтора. К Бусе подошли местные дети и пригласили ее играть.

Офигенно. Я вообще-то думал, что в России уже так не бывает, а местные дети обычно спрашивают «э, алё, ты с какого раёна?» и приглашают идти на. У меня прямо когнитивный диссонанс. Хотя да, это же Питер, что я, в самом деле...

Они представились, как Лера, Гера и Валера, - и в свою очередь спросили, как зовут ее. Буся немного подумала и сказала, что она - Вера.

Ааааааа, супер! )))

[cefa]

С приездом, Миша.

[eden]

С приездом.
В лес хочу.

[Княгиня_Ольга]

Как Буся выросла!

[kelsy]

С приездом!
Буся так выросла)

[homer]

Здравствуй, Миша!

[Либертарный Дракон]

Привет, ребята. Вот только что доглотал комок в горле.

[Осень]

С возвращением, Миша! Очень трогательный рассказ.

[Потамчик]

Было очень приятно читать.

Я ужасна рада твоему возвращению!

[Targa]

С возвращением!
Интересно рассказано, соглашусь с "предыдущими ораторами", впрочем как и во всем остальном.

[teflonoviy]

с приездом!

[taknebivaet]

Либертарный Дракон Здравствуй Миша.
Как все верно...

[Elena Ant.]

Либертарный Дракон
привет.


ну...отчего? тебя читая, мне так часто хочется плакать...=)