Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Ровно пятьдесят лет назад, в январе 1958 года, читать дальшев журнале "Техника – молодежи" была опубликована первая совместная работа братьев Стругацких - научно-фантастический рассказ «Извне». С этого момента на литературной и, можно даже сказать, общественной арене СССР возникло явление, названное впоследствии "феноменом АБС".
Перечитывал сегодня интереснейшие воспоминания Беллы Клюевой – мемуар о многолетней дружбе и сотрудничестве Аркадия и Бориса с их "бессменной редакторшей". Ценителям – рекомендую:
sf.convex.ru/abs/books/klueva.htm
Я читал Клюеву раньше, но как-то наскоком. Сейчас глаз зацепило знакомое имя, в контексте рассказа о Стругацких для меня явившееся каким-то пришельцем из иной Вселенной и, как я ранее полагал – не имевшее никакого отношения к социальной фантастике советского периода. Роджер де Гарис!
Главный редактор американского издательства "Макмиллан", в 1976-м году первым из зарубежных издательств приступившего к выпуску серии "Лучшее в советской фантастике". В первую очередь стали выходить произведения Стругацких. Практически всё, что было написано братьями до 1982-го года, включая запрещенных в СССР "Гадких лебедей", было издано именно Роджером де Гарисом. На английский язык большинство их вещей перевела Антонина Буис, внучка знаменитых русских купцов Корзинкиных, владельцев многих доходных домов в Москве и Петербурге. Роджер де Гарис и сам переводил вещи Стругацких…
Я сидел и хлопал глазами. Я знал его много лет назад, и знал хорошо, но знал как владельца издательства, никакого отношения к опальным фантастам не имеющего. Роджер действительно издавал фантастику, но фантастику совсем иного сорта – он издавал книги по философии и теории анархизма, был весьма известен в соответствующих кругах, и даже в качестве почетного председателя возглавлял Атлантический анархистский круг – задорную организацию бессребреников-маргиналов и интеллектуалов по обе стороны океана. Теперь я только понял, почему в нашей многолетней переписке Роджер всё время пытался вкраплениями, к месту и не к месту, вставлять в свои письма фразы на русском языке, причем, кроме ненормативной лексики, практически все выражения эти были цитатами из Стругацких, напечатанные латинским шрифтом. Я спросил его однажды – ты их любишь, наверное, раз цитируешь безостановочно? – "О, как я люблю их! – ответил он и неожиданно прибавил: - будь проклят ротмистр Чачу!" Я подивился такому обороту речи, но тему развивать не стал, решил – старина Роджер хочет сделать мне приятное упоминанием о персоналиях литературы той страны, откуда я родом… А сам Роджер был существом скромным, и ничего о своей роли в издании произведений братьев не упомянул.
И еще только теперь я понял, откуда взялась странная реакция на один мой вопрос, заданный другому американскому анархисту, искусствоведу, издателю и меценату Сидни Соломону, с которым меня познакомил Роджер. Я спросил в письме девяностолетнего патриарха, участника войны в Испании, спросил прямо, как спрашивала женщина в мужской одежде профессора Преображенского по поводу детей Германии: товарищ, не хотите ли вы издать сборник статей современных русских анархистов, они спрашивали меня об этом, вот эти статьи, прочтите их и выскажете свое мнение достойно и не стесняясь. Миллионер прочел высланные ему статьи и ответил совершенно не стесняясь, вполне достойно, хотя и несколько свысока:
-Когда расплачется дитя и расцветет заглохший куст, я издам эту политизированную муть, не раньше; вот если товарищи напишут хотя бы на четверть подобное "Попытке к бегству", тогда мы поговорим.
В ответе его я почувствовал отчетливую симпатию к Уайльду и – неожиданно для меня – вполне объемное представление о творчестве братьев Стругацких. Я понял, что старина Роджер все уши прожужжал своему англоязычному другу о Натанычах, и мне стало приятно. Товарищам же, писавшим политизированные статьи, я написал письмо в том духе, что для поднятия литературного уровня своих произведений им просто необходимо штудировать не только Бакунина, но и Стругацких. Ответом мне было недоуменное молчание, но я не раскаиваюсь. Впрочем, я никогда не занимался профессиональным рецензированием.
…Никогда не видев этих двух американских поклонников творчества АБС, будучи знакомым с ними лишь по переписке, я всегда представлял обоих в виде стивенсовских пиратов, этаких интеллигентных Джона Сильвера и капитана Флинта, с толстым томом переводов "Избранного" Стругацких и черным флагом подмышкой. Собственно, "Веселый Роджер" – и было партийной кличкой де Гариса.
Совершенно излишне говорить, что, в отличие от престарелых бунтарей, ознакомившихся с произведениями братьев в преклонном возрасте, я на этих произведениях рос сызмальства.
Никакой роли не играет и никакой особой чести мне не делает, но, в любом случае, приятно вспомнить, что младший из братьев жил и живет в Питере на соседней улице, в двухстах метрах от дома, где я вырос, где до сих пор живут мои родители, и я иногда встречал его в метро – спускавшимся и поднимавшимся по эскалатору на нашей станции "Парк победы". Я никогда не подошел бы к нему – хотя бы из соображений пиетета, но, встречая и глядя на него, всякий раз думал – как это здорово, что многие вещи братьев, вероятно, задумывались здесь, неподалеку, и что в "Миллиарде лет до конца света" описывается тот участок Московского проспекта под окнами его квартиры, и тот двор, по которым я хожу ежедневно.
Можно сказать и так. При каждой мимолетной встрече с погруженным в свои мысли мэтром, даже и не подозревавшим о моем существовании, я испытывал то чувство, что испытал у Милна младший из Родственников и Друзей Кролика, Сашка-букашка, когда однажды увидел голубые помочи Кристофера Робина.
Когда я видел его, то всегда, с самого детства, испытывал это своеобразное потрясение, и до сих пор ни чуточки этого не стесняюсь.
Сейчас, когда Борис Натанович почти безвылазно сидит в своей квартире на улице Победы, больной, перенесший тяжелейший инфаркт, отошедший почти от дел, мне очень хочется… хотелось бы поздравить его с полувековым юбилеем совместной с братом работы. Книги, на которых выросло несколько поколений, книги, которые в значительной степени сформировали вкусы, психологию и мироощущение сотен тысяч людей, мы читали и будем перечитывать. Потому что - больная совесть, и потому что человечность – это серьезно…
Я не знаю точно, какая сейчас погода стоит в Петербурге; я знаю, что в моем Ленинграде на асфальт Московского проспекта падают хлопья снега, ложатся под шуршащие автомобильные шины, на скамейки и детские качели во дворе. Может быть, в тихой квартире, под тиканье ходиков, он стоит сейчас у окна и смотрит во двор?.. Весь напрягшись, он сунулся лицом к самому стеклу, всматриваясь в темноту. Но увидел только неразборчивые тени, шныряющие по мокрому черному дну колодца между громоздящимися поленницами дров.
Господи, пусть он будет здоров.
Когда, как темная вода,
Лихая, лютая беда
Была тебе по грудь,
Ты, не склоняя головы,
Смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь.
Перечитывал сегодня интереснейшие воспоминания Беллы Клюевой – мемуар о многолетней дружбе и сотрудничестве Аркадия и Бориса с их "бессменной редакторшей". Ценителям – рекомендую:
sf.convex.ru/abs/books/klueva.htm
Я читал Клюеву раньше, но как-то наскоком. Сейчас глаз зацепило знакомое имя, в контексте рассказа о Стругацких для меня явившееся каким-то пришельцем из иной Вселенной и, как я ранее полагал – не имевшее никакого отношения к социальной фантастике советского периода. Роджер де Гарис!
Главный редактор американского издательства "Макмиллан", в 1976-м году первым из зарубежных издательств приступившего к выпуску серии "Лучшее в советской фантастике". В первую очередь стали выходить произведения Стругацких. Практически всё, что было написано братьями до 1982-го года, включая запрещенных в СССР "Гадких лебедей", было издано именно Роджером де Гарисом. На английский язык большинство их вещей перевела Антонина Буис, внучка знаменитых русских купцов Корзинкиных, владельцев многих доходных домов в Москве и Петербурге. Роджер де Гарис и сам переводил вещи Стругацких…
Я сидел и хлопал глазами. Я знал его много лет назад, и знал хорошо, но знал как владельца издательства, никакого отношения к опальным фантастам не имеющего. Роджер действительно издавал фантастику, но фантастику совсем иного сорта – он издавал книги по философии и теории анархизма, был весьма известен в соответствующих кругах, и даже в качестве почетного председателя возглавлял Атлантический анархистский круг – задорную организацию бессребреников-маргиналов и интеллектуалов по обе стороны океана. Теперь я только понял, почему в нашей многолетней переписке Роджер всё время пытался вкраплениями, к месту и не к месту, вставлять в свои письма фразы на русском языке, причем, кроме ненормативной лексики, практически все выражения эти были цитатами из Стругацких, напечатанные латинским шрифтом. Я спросил его однажды – ты их любишь, наверное, раз цитируешь безостановочно? – "О, как я люблю их! – ответил он и неожиданно прибавил: - будь проклят ротмистр Чачу!" Я подивился такому обороту речи, но тему развивать не стал, решил – старина Роджер хочет сделать мне приятное упоминанием о персоналиях литературы той страны, откуда я родом… А сам Роджер был существом скромным, и ничего о своей роли в издании произведений братьев не упомянул.
И еще только теперь я понял, откуда взялась странная реакция на один мой вопрос, заданный другому американскому анархисту, искусствоведу, издателю и меценату Сидни Соломону, с которым меня познакомил Роджер. Я спросил в письме девяностолетнего патриарха, участника войны в Испании, спросил прямо, как спрашивала женщина в мужской одежде профессора Преображенского по поводу детей Германии: товарищ, не хотите ли вы издать сборник статей современных русских анархистов, они спрашивали меня об этом, вот эти статьи, прочтите их и выскажете свое мнение достойно и не стесняясь. Миллионер прочел высланные ему статьи и ответил совершенно не стесняясь, вполне достойно, хотя и несколько свысока:
-Когда расплачется дитя и расцветет заглохший куст, я издам эту политизированную муть, не раньше; вот если товарищи напишут хотя бы на четверть подобное "Попытке к бегству", тогда мы поговорим.
В ответе его я почувствовал отчетливую симпатию к Уайльду и – неожиданно для меня – вполне объемное представление о творчестве братьев Стругацких. Я понял, что старина Роджер все уши прожужжал своему англоязычному другу о Натанычах, и мне стало приятно. Товарищам же, писавшим политизированные статьи, я написал письмо в том духе, что для поднятия литературного уровня своих произведений им просто необходимо штудировать не только Бакунина, но и Стругацких. Ответом мне было недоуменное молчание, но я не раскаиваюсь. Впрочем, я никогда не занимался профессиональным рецензированием.
…Никогда не видев этих двух американских поклонников творчества АБС, будучи знакомым с ними лишь по переписке, я всегда представлял обоих в виде стивенсовских пиратов, этаких интеллигентных Джона Сильвера и капитана Флинта, с толстым томом переводов "Избранного" Стругацких и черным флагом подмышкой. Собственно, "Веселый Роджер" – и было партийной кличкой де Гариса.
Совершенно излишне говорить, что, в отличие от престарелых бунтарей, ознакомившихся с произведениями братьев в преклонном возрасте, я на этих произведениях рос сызмальства.
Никакой роли не играет и никакой особой чести мне не делает, но, в любом случае, приятно вспомнить, что младший из братьев жил и живет в Питере на соседней улице, в двухстах метрах от дома, где я вырос, где до сих пор живут мои родители, и я иногда встречал его в метро – спускавшимся и поднимавшимся по эскалатору на нашей станции "Парк победы". Я никогда не подошел бы к нему – хотя бы из соображений пиетета, но, встречая и глядя на него, всякий раз думал – как это здорово, что многие вещи братьев, вероятно, задумывались здесь, неподалеку, и что в "Миллиарде лет до конца света" описывается тот участок Московского проспекта под окнами его квартиры, и тот двор, по которым я хожу ежедневно.
Можно сказать и так. При каждой мимолетной встрече с погруженным в свои мысли мэтром, даже и не подозревавшим о моем существовании, я испытывал то чувство, что испытал у Милна младший из Родственников и Друзей Кролика, Сашка-букашка, когда однажды увидел голубые помочи Кристофера Робина.
Когда я видел его, то всегда, с самого детства, испытывал это своеобразное потрясение, и до сих пор ни чуточки этого не стесняюсь.
Сейчас, когда Борис Натанович почти безвылазно сидит в своей квартире на улице Победы, больной, перенесший тяжелейший инфаркт, отошедший почти от дел, мне очень хочется… хотелось бы поздравить его с полувековым юбилеем совместной с братом работы. Книги, на которых выросло несколько поколений, книги, которые в значительной степени сформировали вкусы, психологию и мироощущение сотен тысяч людей, мы читали и будем перечитывать. Потому что - больная совесть, и потому что человечность – это серьезно…
Я не знаю точно, какая сейчас погода стоит в Петербурге; я знаю, что в моем Ленинграде на асфальт Московского проспекта падают хлопья снега, ложатся под шуршащие автомобильные шины, на скамейки и детские качели во дворе. Может быть, в тихой квартире, под тиканье ходиков, он стоит сейчас у окна и смотрит во двор?.. Весь напрягшись, он сунулся лицом к самому стеклу, всматриваясь в темноту. Но увидел только неразборчивые тени, шныряющие по мокрому черному дну колодца между громоздящимися поленницами дров.
Господи, пусть он будет здоров.
Когда, как темная вода,
Лихая, лютая беда
Была тебе по грудь,
Ты, не склоняя головы,
Смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь.
@темы: книги
-
-
08.01.2008 в 14:33-
-
08.01.2008 в 14:41Сегодняшня здешнее писательское собрание будет связано, как я понял, именно с этим событием. Тут есть много людей, знавших когда-то АНС еще по Москве. Наверное, БНС заочно поздравят, и я тогда напишу об этом там, в "Оффлайн-интервью".