Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Юлий Ким,
"В Израиле"
В Израиле мне хорошо, и я знаю почему. читать дальшеВ России мне тоже хорошо, но по другим причинам. Израиль мне страна, а Россия мне родня.
Дорога моей жизни, видать, заранее имела в виду пройти через Израиль и потому, для репетиции, в начале юности прошла через солнечную Туркмению, где летом +40 - обычное дело. Плюс древние минареты, плавные верблюды, юркие ящерицы и всяческая скорпионь, драгоценность воды и тени - и роскошные рыночные развалы в сего: пёстрого, вкусного, сочного и недорогого, в сопровождении праздничного многоголосья и рекламных воплей. Восток, одним словом.
Правда, среднеазиатские дамы любят одеваться в радостный полосатый разноцвет, а израильские - традиционно носят тёмные или белые моно. Сказывается близость к строгим небесам.
К хорошему привыкаешь быстро. Из Москвы слетать в Израиль стало как съездить в Питер. И столь же естественно стало для меня - жить и в Иерусалиме, и в Москве, где я иду себе по Пресне мимо метро к парку прогуливать свои немолодые ноги (четыре раза по периметру под сенью тополей и дубов - как раз час) - так и в Иерусалиме я иду себе по просторной улице Ганенет, которая впадает тоже в парк, только хвойный, окутавший пушистой шапкой целую гору, которую за час всю не обойдёшь.
И, как в Москве, где я, возвращаясь домой, захожу в свой "Народный гастроном" захватить пакет черешневого сока, так и в Иерусалиме, идя из парка, навещаю свой "Ап-Таун" за соком из той же черешни той же украинской фирмы.
И там и там у меня небольшая квартирка, где у плиты и у компьютера хлопочет одна и та же моя Лизавета, и там и там.
На этом сходство заканчивается.
В Израиле я оказался уже после Дании и Франции. Хотя предполагал, что знакомство с заграницей начнётся именно с Израиля, где столько поселилось нашего народу, а особенно нашего брата шестидесятника, откуда в горбачёвские времена так и посыпались звонки, приветы и приглашения.
Однако, первой моей заграницей - так уж вышло - оказалась Дания. Я её почти всю проехал на переднем сидении просторного автобуса, перевозившего взад-назад нашу писательскую группу, и вдоволь насмотрелся этого непрерывного видового широкоформатного цветного фильма о прекрасной Европе, где так удобно и безопасно жить человеку.
Через год был Париж, город-музей, город экипажей и карет, цилиндров и котелков, мопассановских усов и ришельевских эспаньолок, город, чьи жители - тоже туристы. Только в парадные дни, когда по нём скачут на лошадях костюмированные драгуны с уланами, он становится, на миг, самим собой, и тогда его мраморные тритоны трубят в свои раковины охотно и по-настоящему.
Дошёл черёд и до Израиля. Через год. Потом уж были и Штаты, и Германия, и Канада, но всё это была заграница, как Дания с Парижем, а Израиль - нет. Хотя он вроде бы позаграничнее (поэкзотичнее) прекрасных стран Европы. Но о них я всё-таки кое-что знал, по книжкам, фильмам и Прибалтике. А что я знал об Израиле? Ничего. И вот он предо мною.
Меня по нему водили, возили, таскали и прогуливали наши бывшие москвичи, питерцы и харьковчане - как, впрочем, и по Америке-Канаде. Но здешние-то таскали и гуляли меня по своей земле. По своей - не только в смысле паспорта и гражданства. А по чувству. Наши американские или европейские - приживалы. Здешние - свои. И вся иерусалимская экзотика с её двумя базарами (еврейским и арабским), двадцатью двумя конфессиями, с верблюдами и пейсами, с пальмами и кактусами, с мечетями, могендовидами и крестами - всё это для наших здешних такое же своё, каким были для них когда-то Кремль с Василием Блаженным или Нева с Петром на бронзовом коне. Вот почему Израиль не заграница.
И немало есть знакомых, которые, приехав поначалу в Израиль, потом переехали в какую-нибудь Канаду, и вот, угнездившись в Торонто, прочно и навсегда, они ежегодно в отпуск ездят на родину - где с наслаждением погружаются в любимый иврит, а заодно в Средиземное-Красное-Солёное (оно же Мёртвое) море. А? 40 лет в России, 20 лет в Канаде, а между ними всего-то лет пять в Израиле. И всё-таки родина - он.
Что меня сразу пронзило, это что Израиль - рукотворная страна. Вечнозелёный рай, широкой полосою идущий вдоль средиземного берега от Тель-Авива до Хайфы, полный прудов, полный рыбы, шумящий эвкалиптами и цветущий миндалём. Пронизанный тремя скоростными автострадами - короче, текущий мёдом и млеком - он весь устроен евреями на месте длинного гниловатого болота, плодящего болезни и мошкару.
Хвойные леса, окутавшие Израиль от севера до Иудеи, все посажены евреями. Огромные плантации, малахитовыми прямоугольниками лежащие меж холмами, выдают по два урожая в год - и всё это благодаря щедрому солнцу и капельному орошению. Это когда вода с питательным раствором подаётся через длинные тонкие чёрненькие шланги каждому корню каждого фрукта-овоща-злака, образуя влажное пятно, достаточное для его насыщения, а спустя время подаётся опять, по команде компьютера.
Почти стопроцентный КПД - в отличие от знакомого нам арычного полива, который больше половины воды просаживает мимо цели. Небось, капая на хлопок по-израильски экономно, возможно было сохранить Аральское море. До которого ни Аму, ни Сыр-Дарья не смогли дотащить свои жёлтые воды, расхищенные по дороге хлопкоробами для победных отчётов перед Москвой.
Неискоренимая привычка людей - ради сегодняшней пользы жертвовать будущим. Например: ради тысячи капризных баб истребить всего соболя. Или прошлым. Например, ради десятка гаражей разорить старинное кладбище.
Буковский в каком-то интервью сказал, что сейчас интереснее всего живут Россия и Израиль. То есть, как я понял, обоих отличает интенсивность событий, противоречий и перемен, конфликтная напряженность, высокий общеэнергетический градус жизни - нет, всё-таки не держится сопоставление: чувство симпатии к Израилю перевешивает чашку с чувством боязни и жалости по отношению к матушке Руси. Потому что Израиль действительно в кольце врагов, а матушка - как всегда враг самой себе.
Хотя в Израиле то же самое сплошь говорят и об Израиле, главным образом, наши "русские". Что он губит себя непрерывными уступками, что стремительно движется к самоуничтожению. Что через 5 (или 10, или 30) лет не будет на карте мира этого государства. Но пессимизм прогнозов сильно расходится с наглядной кипучей жизнью, всегда готовой к празднику, как и к отпору.
О празднике. Я так понимаю, это заложено в самом иудаизме: жизнь - это дар Божий, которым надлежит дорожить и которому надо радоваться. И когда я слышу, как шахид гордо говорит: "Мы победим, потому что не боимся смерти", и когда я вижу, как Израиль затевает целую войну, чтобы вызволить из плена пару своих солдат, я чувствую серьёзную разницу в отношении к жизни у одних и других.
Для праздника у евреев огромный арсенал общих песен и плясок. Едешь в такси, водила включает музыку и подпевает каждой песне. Любой водила любого такси или автобуса. Причём часть репертуара звучит на музыке советских композиторов (тексты само собой свои). Что до общих танцев, то вот ярчайшее воспоминание.
В Тверии, на берегу озера Кинерет (оно же Галилейское, Тивериадское и просто Генисарет), ночью, при ярком свете фонарей и реклам, иду по набережной, дыша тёплой влагой вкусного воздуха, и вдруг вижу: невысокий, лет 50, шустрый толстячок быстро расставляет по бордюру парапета небольшие динамики небольшого магнитофона, щелкнув кнопкой, включает музыку, и на первых тактах он сразу же показывает несколько простых движений. И к нему сходу пристраиваются люди, уже знающие, как это танцуется, а движения-то простые, повторить и запомнить ничего не стоит. И мигом заводится хоровод - сперва в одно кольцо. А там и в двойное, и в тройное. С переменой партнёров, с поворотами и прихлопами-притопами - этакое ритмическое хождение. Причём каждый сам по себе и в то же время все вместе. Всех возрастов и оттенков. От кудрявых до лысых. От блондинов до эфиопов. И этот танцующий магнит неуклонно втягивает в себя всякого, кто приблизится. Не успеешь оглянуться, как ты уже между ними, с независимым выражением лица, уже уверенно не боясь ошибиться - четыре шага вправо, оборот, хлоп, хлоп, четыре влево, оборот, теперь прямо - настолько уже в рисунке, что позволяешь себе этакое небрежное изящество.
Когда-то в Союзе школьники разучивали вальсы, полечки и па д'эспань (падыспанец), это были наши "культурные танцы", самозабвенно любимые. Вот так же самозабвенно танцуют евреи на площадях в своих хороводах. Так посетило меня чувство израильского народа.
Чувство израильской земли начинает в тебе гудеть сразу же, когда из аэропорта Бен-Гурион начинаешь движение - здесь это называется: поднимаешься - к Иерусалиму этой дивной дорогой между крутыми склонами, окутанными хвоей, дважды глубоко ныряешь и плавно выныриваешь и в какой-то момент вдруг ОН весь открывается перед тобой, белокаменной россыпью по всему окоёму, уступчатыми террасами по холмам, и как на крыльях в три виража взлетаешь к НЕМУ - каменный венец Израиля, Иерушалаим, провинциальная столица мира, как любовно окрестил его Губерман.
Есть два памятника войны, ошеломившие меня: Хатынь в Белоруссии и "броневики" на иерусалимской дороге. На месте белорусской деревни, сожжённой карателями, стоят условные "горелые избы" - мраморный невысокий барьер по периметру дома и внутри тёмный гранитный столб как обугленная печь. Каждая такая "изба" поставлена точно на месте каждой подлинно сгоревшей избы. Чуть прикрой глаза, чуть подоткни воображение - и картина опустевшего пепелища вся разом перед тобой, в окружении того самого подлинного леса, реального очевидца чудовищного преступления.
А на иерусалимской дороге, на крутых откосах, вразброс, там и сям, то справа, то слева - железные остовы грузовиков, обшитых стальными листами - не целые, фрагменты, скелет кабины, рёбра кузова, выкрашены красным суриком - всё, что осталось от отчаянного еврейского прорыва к осаждённому Иерусалиму в 48 году. Подлинность этих скелетов действует на воображение неотразимо: несчастные "броневики", которые не дошли, и остались на этих склонах в тех позах, в каких застала их огненная гибель.
Это, конечно, всё моя романтика: уже несколько раз перемещали эти железки с одного места на другое и, в конце концов, собрали на одной площадке. В позе памятников, а не в момент смерти. Сегодня это, скорее, груда героического лома, но всё-таки есть она, есть, свидетельствует.
Де-юре здесь мир, де-факто - война, постоянные "касамы" из Газы, постоянные нападения шахидов на мирных евреев или налёты на блокпосты - теперь хоть на севере обстрелы прекратились, но у "Хизбаллы", известно, всё копится и обновляется ракетный арсенал, опять угрожающе нависая над многострадальными северянами.
И поэтому ежегодно идёт призыв молодых людей обоего пола под ружье, и мало кто уклоняется от необходимого долга народной самозащиты. И поэтому на каждом шагу в уличной толпе, в автобусах или магазинах видишь молодых военных с автоматами через плечо, группой или поодиночке, так как регулярно имеют они увольнительную навестить семью и поплясать на дискотеке. Они ежедневно ходят на службу. Как и остальной Израиль, только в форме и с оружием вместо кейсов. Отслуживший же Израиль всё равно весь военный, только в отставке, и по месяцу в году резервисты непременно проводят на сборах, поддерживая форму на случай мобилизации.
Всё же за 60 лет пережить 6 полноценных войн, одну - на истощение. И две объявленных интифады, непрерывно живя в условиях необъявленной - дорогой ценой обходится национальное самостояние. И не видать конца народной арабской ненависти, которой всё никак не дадут успокоиться их вожди, чтобы перейти к мирному соседству.
Всё равно придётся. Зачем же отодвигать и отодвигать эту явную неизбежность всё новой и новой кровью, кормя ею лишь ненасытную, равно как и совершенно бесплодную ненависть?
Израиль 60 лет в обороне, вот чего никак не понимают в Европе, не понимаю почему. "Израильская военщина", "израильские агрессоры", эти древние советские клише чрезвычайно живучи среди европейцев, в том числе и умных, которые твердят их как дятлы. Без видимой попытки серьёзного анализа. Знаменитая фотография - худенький арабчонок с камнем против огромного израильского танка - заслонила им ясные очи, и они не в состоянии даже на миг подумать о том, какая сила на стороне мальчика и какая - на стороне танка. С какого это родительского благословения арабский Давид замахнулся на израильского Голиафа? Кто это внушил такое бесстрашие сорванцу? Уж не Лига ли арабских государств сидит там, за кустами, подстрекая Гавроша на подвиг?
А кто в кустах за танком? А там Американские Штаты, которые танку всё время шепчут: ты уж по мальчонке-то не стреляй, ну, отодвинься на шаг-другой, может он и перестанет накидываться? - Да я уж и на три отодвинулся, он только ещё пуще размахался. - Ну, ладно, ладно, не раздражай малютку, подвинься уж. - Да мне уж некуда, разве что в море.
Как Израиль отодвигается, это весь мир видел. Кроме Израиля такое, я думаю, нигде невозможно. Это было в секторе Газа, когда армия и полиция насильно депортировали евреев, не пожелавших расстаться со своим поселением Гуш-Катиф, поселением с 30-летней историей жизни в кольце враждебных арабов, подвергаясь ежедневному смертельному риску вместе со всей семьёй и, тем самым, оттягивая на себя значительную воинскую силу для защиты. Чтобы окончательно оградить поселенцев от опасности, а также вывести из опасной зоны войска, премьер Шарон приказал депортировать Гуш-Катиф внутрь страны, пообещав компенсацию тем, кто покинет дома добровольно. Кто-то согласился. Отказчиков депортировали силой.
Советских корейцев, чеченцев и ингушей, поволжских немцев и крымских татар советские войска депортировали быстро, беспощадно, безо всяких компенсаций. Под страхом немедленной расправы, по теплушкам и вперёд, в сибирскую или в азиатскую тьмутаракань, на вечную каторжную ссылку.
В Израиле. В Израиле упирающихся молча отцепляли от своих домов и на руках переносили к машинам. Солдаты выполняли приказ сжав зубы, они волокли поселенцев, сочувствуя им, некоторые волокли и плакали. Море солидарных собралось со всего Израиля в защиту поселенцев, их также приходилось отцеплять и волочить - и не было взаимной злобы, не было, вот что необыкновенно! Было какое-то общее сознание вынужденной беды, никто не палил в воздух, не избивал сопротивляющихся, были те, кто, рыдая, цеплялся, и те, кто, рыдая, отцеплял.
Я смотрел на это по телевизору, славил Израиль и рыдал вместе с ним.
Тут приехал возмутитель спокойствия Дима Быков, блестящий наш многоталантливый Везувий, постоянно извергающий какую-нибудь лаву. На книжной здешней ярмарке произнёс он речь, в которой назвал создание Израиля неудачным экспериментом и объяснил почему. Объяснением пренебрегли, а утверждением оскорбились. А он-то неудачу именно и объяснял, как смертельную опасность для мирового еврейства, которое, в итоге, собрали в кучку, весьма удобную для повторения Холокоста. Так бы жили себе в рассеянности, а тут - готовая мишень для мгновенного уничтожения. Какой-нибудь Будь-он-Неладен зарядил очередной самолёт - бах! И нет Израиля.
Но и выслушав Димино объяснение, хочется таки возразить: Дима видит эксперимент там, где гудит стихия. То есть Дима - вроде того оратора:
- Ошибочность данного землетрясения+
Ещё одна история, к той же теме. Сталину рассказали, что в Ленинграде, приветствуя Ахматову, зал поднялся в едином порыве. Немедленная и абсолютно естественная для этого ящера реакция:
- Кто организовал вставание?
"Вставание" Израиля, разумеется, было организовано - но уже только как венец долгого стихийного накопления евреев в Палестине. Пульсирующими потоками вливались они в неё, движимые кто чем - кто верой в Бога, кто в Социализм (и до сих пор в иных кибуцах свинину едят), но в самом-то подспуде гудело атавистическое чувство земли, сознание древнего права на эту полупустыню.
У палестинских арабов, живущих здесь уже столько веков, также есть чувство права на неё. В исходной своей точке евреи и не отказывают им в этом и даже не настаивают на том, что их, евреев, право - преимущественное (а исторически так оно и есть). В исходной своей точке евреи упирают на "также", и потому простые арабы свободно ходят по улицам Хайфы.
Арабы же никаких-таких "также" признавать не желают. И потому простому еврею лучше не показываться на улицах Рамаллы.
Когда-нибудь, через сколько-то поколений, уж не меньше, чем через два или три, арабы согласятся с "также". Впрочем, как утверждает крепкий, основательный русский еврей со странной фамилией "Бя", желанное согласие наступило бы куда раньше, если бы не алчность тех, кому выгодна еврейско-арабская вражда.
Алчность - один из основных инстинктов человека, отличающийся от естественной потребности животного стремлением иметь больше, чем достаточно, при этом не считаясь с удобствами окружающих. Отсюда вытекает желание владеть и властвовать. Это порождает войны и кризисы и прямо ведёт к ядерному самоубийству - и вот тут-то должен заработать другой основной инстинкт - самосохранения.
Он и заработал во время Карибского кризиса.
Он же должен сработать и в нарастающем конфликте с радикальным исламом.
Он же, надеюсь, устранит и угрозу экологической катастрофы, а также энергетической и демографической, с которыми управиться можно будет лишь сообща. Как поётся в песне - "иного нет у нас пути". А естественная необходимость мирового со-жительства решит, полагаю, и проблемы со-жительства регионального.
Моими устами да мёд бы пить.
"В Израиле"
В Израиле мне хорошо, и я знаю почему. читать дальшеВ России мне тоже хорошо, но по другим причинам. Израиль мне страна, а Россия мне родня.
Дорога моей жизни, видать, заранее имела в виду пройти через Израиль и потому, для репетиции, в начале юности прошла через солнечную Туркмению, где летом +40 - обычное дело. Плюс древние минареты, плавные верблюды, юркие ящерицы и всяческая скорпионь, драгоценность воды и тени - и роскошные рыночные развалы в сего: пёстрого, вкусного, сочного и недорогого, в сопровождении праздничного многоголосья и рекламных воплей. Восток, одним словом.
Правда, среднеазиатские дамы любят одеваться в радостный полосатый разноцвет, а израильские - традиционно носят тёмные или белые моно. Сказывается близость к строгим небесам.
К хорошему привыкаешь быстро. Из Москвы слетать в Израиль стало как съездить в Питер. И столь же естественно стало для меня - жить и в Иерусалиме, и в Москве, где я иду себе по Пресне мимо метро к парку прогуливать свои немолодые ноги (четыре раза по периметру под сенью тополей и дубов - как раз час) - так и в Иерусалиме я иду себе по просторной улице Ганенет, которая впадает тоже в парк, только хвойный, окутавший пушистой шапкой целую гору, которую за час всю не обойдёшь.
И, как в Москве, где я, возвращаясь домой, захожу в свой "Народный гастроном" захватить пакет черешневого сока, так и в Иерусалиме, идя из парка, навещаю свой "Ап-Таун" за соком из той же черешни той же украинской фирмы.
И там и там у меня небольшая квартирка, где у плиты и у компьютера хлопочет одна и та же моя Лизавета, и там и там.
На этом сходство заканчивается.
В Израиле я оказался уже после Дании и Франции. Хотя предполагал, что знакомство с заграницей начнётся именно с Израиля, где столько поселилось нашего народу, а особенно нашего брата шестидесятника, откуда в горбачёвские времена так и посыпались звонки, приветы и приглашения.
Однако, первой моей заграницей - так уж вышло - оказалась Дания. Я её почти всю проехал на переднем сидении просторного автобуса, перевозившего взад-назад нашу писательскую группу, и вдоволь насмотрелся этого непрерывного видового широкоформатного цветного фильма о прекрасной Европе, где так удобно и безопасно жить человеку.
Через год был Париж, город-музей, город экипажей и карет, цилиндров и котелков, мопассановских усов и ришельевских эспаньолок, город, чьи жители - тоже туристы. Только в парадные дни, когда по нём скачут на лошадях костюмированные драгуны с уланами, он становится, на миг, самим собой, и тогда его мраморные тритоны трубят в свои раковины охотно и по-настоящему.
Дошёл черёд и до Израиля. Через год. Потом уж были и Штаты, и Германия, и Канада, но всё это была заграница, как Дания с Парижем, а Израиль - нет. Хотя он вроде бы позаграничнее (поэкзотичнее) прекрасных стран Европы. Но о них я всё-таки кое-что знал, по книжкам, фильмам и Прибалтике. А что я знал об Израиле? Ничего. И вот он предо мною.
Меня по нему водили, возили, таскали и прогуливали наши бывшие москвичи, питерцы и харьковчане - как, впрочем, и по Америке-Канаде. Но здешние-то таскали и гуляли меня по своей земле. По своей - не только в смысле паспорта и гражданства. А по чувству. Наши американские или европейские - приживалы. Здешние - свои. И вся иерусалимская экзотика с её двумя базарами (еврейским и арабским), двадцатью двумя конфессиями, с верблюдами и пейсами, с пальмами и кактусами, с мечетями, могендовидами и крестами - всё это для наших здешних такое же своё, каким были для них когда-то Кремль с Василием Блаженным или Нева с Петром на бронзовом коне. Вот почему Израиль не заграница.
И немало есть знакомых, которые, приехав поначалу в Израиль, потом переехали в какую-нибудь Канаду, и вот, угнездившись в Торонто, прочно и навсегда, они ежегодно в отпуск ездят на родину - где с наслаждением погружаются в любимый иврит, а заодно в Средиземное-Красное-Солёное (оно же Мёртвое) море. А? 40 лет в России, 20 лет в Канаде, а между ними всего-то лет пять в Израиле. И всё-таки родина - он.
Что меня сразу пронзило, это что Израиль - рукотворная страна. Вечнозелёный рай, широкой полосою идущий вдоль средиземного берега от Тель-Авива до Хайфы, полный прудов, полный рыбы, шумящий эвкалиптами и цветущий миндалём. Пронизанный тремя скоростными автострадами - короче, текущий мёдом и млеком - он весь устроен евреями на месте длинного гниловатого болота, плодящего болезни и мошкару.
Хвойные леса, окутавшие Израиль от севера до Иудеи, все посажены евреями. Огромные плантации, малахитовыми прямоугольниками лежащие меж холмами, выдают по два урожая в год - и всё это благодаря щедрому солнцу и капельному орошению. Это когда вода с питательным раствором подаётся через длинные тонкие чёрненькие шланги каждому корню каждого фрукта-овоща-злака, образуя влажное пятно, достаточное для его насыщения, а спустя время подаётся опять, по команде компьютера.
Почти стопроцентный КПД - в отличие от знакомого нам арычного полива, который больше половины воды просаживает мимо цели. Небось, капая на хлопок по-израильски экономно, возможно было сохранить Аральское море. До которого ни Аму, ни Сыр-Дарья не смогли дотащить свои жёлтые воды, расхищенные по дороге хлопкоробами для победных отчётов перед Москвой.
Неискоренимая привычка людей - ради сегодняшней пользы жертвовать будущим. Например: ради тысячи капризных баб истребить всего соболя. Или прошлым. Например, ради десятка гаражей разорить старинное кладбище.
Буковский в каком-то интервью сказал, что сейчас интереснее всего живут Россия и Израиль. То есть, как я понял, обоих отличает интенсивность событий, противоречий и перемен, конфликтная напряженность, высокий общеэнергетический градус жизни - нет, всё-таки не держится сопоставление: чувство симпатии к Израилю перевешивает чашку с чувством боязни и жалости по отношению к матушке Руси. Потому что Израиль действительно в кольце врагов, а матушка - как всегда враг самой себе.
Хотя в Израиле то же самое сплошь говорят и об Израиле, главным образом, наши "русские". Что он губит себя непрерывными уступками, что стремительно движется к самоуничтожению. Что через 5 (или 10, или 30) лет не будет на карте мира этого государства. Но пессимизм прогнозов сильно расходится с наглядной кипучей жизнью, всегда готовой к празднику, как и к отпору.
О празднике. Я так понимаю, это заложено в самом иудаизме: жизнь - это дар Божий, которым надлежит дорожить и которому надо радоваться. И когда я слышу, как шахид гордо говорит: "Мы победим, потому что не боимся смерти", и когда я вижу, как Израиль затевает целую войну, чтобы вызволить из плена пару своих солдат, я чувствую серьёзную разницу в отношении к жизни у одних и других.
Для праздника у евреев огромный арсенал общих песен и плясок. Едешь в такси, водила включает музыку и подпевает каждой песне. Любой водила любого такси или автобуса. Причём часть репертуара звучит на музыке советских композиторов (тексты само собой свои). Что до общих танцев, то вот ярчайшее воспоминание.
В Тверии, на берегу озера Кинерет (оно же Галилейское, Тивериадское и просто Генисарет), ночью, при ярком свете фонарей и реклам, иду по набережной, дыша тёплой влагой вкусного воздуха, и вдруг вижу: невысокий, лет 50, шустрый толстячок быстро расставляет по бордюру парапета небольшие динамики небольшого магнитофона, щелкнув кнопкой, включает музыку, и на первых тактах он сразу же показывает несколько простых движений. И к нему сходу пристраиваются люди, уже знающие, как это танцуется, а движения-то простые, повторить и запомнить ничего не стоит. И мигом заводится хоровод - сперва в одно кольцо. А там и в двойное, и в тройное. С переменой партнёров, с поворотами и прихлопами-притопами - этакое ритмическое хождение. Причём каждый сам по себе и в то же время все вместе. Всех возрастов и оттенков. От кудрявых до лысых. От блондинов до эфиопов. И этот танцующий магнит неуклонно втягивает в себя всякого, кто приблизится. Не успеешь оглянуться, как ты уже между ними, с независимым выражением лица, уже уверенно не боясь ошибиться - четыре шага вправо, оборот, хлоп, хлоп, четыре влево, оборот, теперь прямо - настолько уже в рисунке, что позволяешь себе этакое небрежное изящество.
Когда-то в Союзе школьники разучивали вальсы, полечки и па д'эспань (падыспанец), это были наши "культурные танцы", самозабвенно любимые. Вот так же самозабвенно танцуют евреи на площадях в своих хороводах. Так посетило меня чувство израильского народа.
Чувство израильской земли начинает в тебе гудеть сразу же, когда из аэропорта Бен-Гурион начинаешь движение - здесь это называется: поднимаешься - к Иерусалиму этой дивной дорогой между крутыми склонами, окутанными хвоей, дважды глубоко ныряешь и плавно выныриваешь и в какой-то момент вдруг ОН весь открывается перед тобой, белокаменной россыпью по всему окоёму, уступчатыми террасами по холмам, и как на крыльях в три виража взлетаешь к НЕМУ - каменный венец Израиля, Иерушалаим, провинциальная столица мира, как любовно окрестил его Губерман.
Есть два памятника войны, ошеломившие меня: Хатынь в Белоруссии и "броневики" на иерусалимской дороге. На месте белорусской деревни, сожжённой карателями, стоят условные "горелые избы" - мраморный невысокий барьер по периметру дома и внутри тёмный гранитный столб как обугленная печь. Каждая такая "изба" поставлена точно на месте каждой подлинно сгоревшей избы. Чуть прикрой глаза, чуть подоткни воображение - и картина опустевшего пепелища вся разом перед тобой, в окружении того самого подлинного леса, реального очевидца чудовищного преступления.
А на иерусалимской дороге, на крутых откосах, вразброс, там и сям, то справа, то слева - железные остовы грузовиков, обшитых стальными листами - не целые, фрагменты, скелет кабины, рёбра кузова, выкрашены красным суриком - всё, что осталось от отчаянного еврейского прорыва к осаждённому Иерусалиму в 48 году. Подлинность этих скелетов действует на воображение неотразимо: несчастные "броневики", которые не дошли, и остались на этих склонах в тех позах, в каких застала их огненная гибель.
Это, конечно, всё моя романтика: уже несколько раз перемещали эти железки с одного места на другое и, в конце концов, собрали на одной площадке. В позе памятников, а не в момент смерти. Сегодня это, скорее, груда героического лома, но всё-таки есть она, есть, свидетельствует.
Де-юре здесь мир, де-факто - война, постоянные "касамы" из Газы, постоянные нападения шахидов на мирных евреев или налёты на блокпосты - теперь хоть на севере обстрелы прекратились, но у "Хизбаллы", известно, всё копится и обновляется ракетный арсенал, опять угрожающе нависая над многострадальными северянами.
И поэтому ежегодно идёт призыв молодых людей обоего пола под ружье, и мало кто уклоняется от необходимого долга народной самозащиты. И поэтому на каждом шагу в уличной толпе, в автобусах или магазинах видишь молодых военных с автоматами через плечо, группой или поодиночке, так как регулярно имеют они увольнительную навестить семью и поплясать на дискотеке. Они ежедневно ходят на службу. Как и остальной Израиль, только в форме и с оружием вместо кейсов. Отслуживший же Израиль всё равно весь военный, только в отставке, и по месяцу в году резервисты непременно проводят на сборах, поддерживая форму на случай мобилизации.
Всё же за 60 лет пережить 6 полноценных войн, одну - на истощение. И две объявленных интифады, непрерывно живя в условиях необъявленной - дорогой ценой обходится национальное самостояние. И не видать конца народной арабской ненависти, которой всё никак не дадут успокоиться их вожди, чтобы перейти к мирному соседству.
Всё равно придётся. Зачем же отодвигать и отодвигать эту явную неизбежность всё новой и новой кровью, кормя ею лишь ненасытную, равно как и совершенно бесплодную ненависть?
Израиль 60 лет в обороне, вот чего никак не понимают в Европе, не понимаю почему. "Израильская военщина", "израильские агрессоры", эти древние советские клише чрезвычайно живучи среди европейцев, в том числе и умных, которые твердят их как дятлы. Без видимой попытки серьёзного анализа. Знаменитая фотография - худенький арабчонок с камнем против огромного израильского танка - заслонила им ясные очи, и они не в состоянии даже на миг подумать о том, какая сила на стороне мальчика и какая - на стороне танка. С какого это родительского благословения арабский Давид замахнулся на израильского Голиафа? Кто это внушил такое бесстрашие сорванцу? Уж не Лига ли арабских государств сидит там, за кустами, подстрекая Гавроша на подвиг?
А кто в кустах за танком? А там Американские Штаты, которые танку всё время шепчут: ты уж по мальчонке-то не стреляй, ну, отодвинься на шаг-другой, может он и перестанет накидываться? - Да я уж и на три отодвинулся, он только ещё пуще размахался. - Ну, ладно, ладно, не раздражай малютку, подвинься уж. - Да мне уж некуда, разве что в море.
Как Израиль отодвигается, это весь мир видел. Кроме Израиля такое, я думаю, нигде невозможно. Это было в секторе Газа, когда армия и полиция насильно депортировали евреев, не пожелавших расстаться со своим поселением Гуш-Катиф, поселением с 30-летней историей жизни в кольце враждебных арабов, подвергаясь ежедневному смертельному риску вместе со всей семьёй и, тем самым, оттягивая на себя значительную воинскую силу для защиты. Чтобы окончательно оградить поселенцев от опасности, а также вывести из опасной зоны войска, премьер Шарон приказал депортировать Гуш-Катиф внутрь страны, пообещав компенсацию тем, кто покинет дома добровольно. Кто-то согласился. Отказчиков депортировали силой.
Советских корейцев, чеченцев и ингушей, поволжских немцев и крымских татар советские войска депортировали быстро, беспощадно, безо всяких компенсаций. Под страхом немедленной расправы, по теплушкам и вперёд, в сибирскую или в азиатскую тьмутаракань, на вечную каторжную ссылку.
В Израиле. В Израиле упирающихся молча отцепляли от своих домов и на руках переносили к машинам. Солдаты выполняли приказ сжав зубы, они волокли поселенцев, сочувствуя им, некоторые волокли и плакали. Море солидарных собралось со всего Израиля в защиту поселенцев, их также приходилось отцеплять и волочить - и не было взаимной злобы, не было, вот что необыкновенно! Было какое-то общее сознание вынужденной беды, никто не палил в воздух, не избивал сопротивляющихся, были те, кто, рыдая, цеплялся, и те, кто, рыдая, отцеплял.
Я смотрел на это по телевизору, славил Израиль и рыдал вместе с ним.
Тут приехал возмутитель спокойствия Дима Быков, блестящий наш многоталантливый Везувий, постоянно извергающий какую-нибудь лаву. На книжной здешней ярмарке произнёс он речь, в которой назвал создание Израиля неудачным экспериментом и объяснил почему. Объяснением пренебрегли, а утверждением оскорбились. А он-то неудачу именно и объяснял, как смертельную опасность для мирового еврейства, которое, в итоге, собрали в кучку, весьма удобную для повторения Холокоста. Так бы жили себе в рассеянности, а тут - готовая мишень для мгновенного уничтожения. Какой-нибудь Будь-он-Неладен зарядил очередной самолёт - бах! И нет Израиля.
Но и выслушав Димино объяснение, хочется таки возразить: Дима видит эксперимент там, где гудит стихия. То есть Дима - вроде того оратора:
- Ошибочность данного землетрясения+
Ещё одна история, к той же теме. Сталину рассказали, что в Ленинграде, приветствуя Ахматову, зал поднялся в едином порыве. Немедленная и абсолютно естественная для этого ящера реакция:
- Кто организовал вставание?
"Вставание" Израиля, разумеется, было организовано - но уже только как венец долгого стихийного накопления евреев в Палестине. Пульсирующими потоками вливались они в неё, движимые кто чем - кто верой в Бога, кто в Социализм (и до сих пор в иных кибуцах свинину едят), но в самом-то подспуде гудело атавистическое чувство земли, сознание древнего права на эту полупустыню.
У палестинских арабов, живущих здесь уже столько веков, также есть чувство права на неё. В исходной своей точке евреи и не отказывают им в этом и даже не настаивают на том, что их, евреев, право - преимущественное (а исторически так оно и есть). В исходной своей точке евреи упирают на "также", и потому простые арабы свободно ходят по улицам Хайфы.
Арабы же никаких-таких "также" признавать не желают. И потому простому еврею лучше не показываться на улицах Рамаллы.
Когда-нибудь, через сколько-то поколений, уж не меньше, чем через два или три, арабы согласятся с "также". Впрочем, как утверждает крепкий, основательный русский еврей со странной фамилией "Бя", желанное согласие наступило бы куда раньше, если бы не алчность тех, кому выгодна еврейско-арабская вражда.
Алчность - один из основных инстинктов человека, отличающийся от естественной потребности животного стремлением иметь больше, чем достаточно, при этом не считаясь с удобствами окружающих. Отсюда вытекает желание владеть и властвовать. Это порождает войны и кризисы и прямо ведёт к ядерному самоубийству - и вот тут-то должен заработать другой основной инстинкт - самосохранения.
Он и заработал во время Карибского кризиса.
Он же должен сработать и в нарастающем конфликте с радикальным исламом.
Он же, надеюсь, устранит и угрозу экологической катастрофы, а также энергетической и демографической, с которыми управиться можно будет лишь сообща. Как поётся в песне - "иного нет у нас пути". А естественная необходимость мирового со-жительства решит, полагаю, и проблемы со-жительства регионального.
Моими устами да мёд бы пить.