Поиск предназначения

воскресенье, 02 сентября 2012

00:02

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")

- О сэр, - вскричал я, - когда же мы отплываем?
- Отплываем? - переспросил он. - Мы отчаливаем завтра.

Сегодня день рождения одной маленькой девочки. Это её первый день рождения. Её зовут именем симпатичного персонажа одного из ранних романов Стругацких, хотя тот персонаж был мужчиной. Мы все надеемся, что девочка эта вырастет и будет читать книжки. Много книжек. Море книжек. Океан. Этого не может не быть, потому что мы так хотим. Можно рассуждать о культурном коде, с помощью которого обмениваются информацией, чувствами и предпочтениями те нормальные люди, для которых сперва – книжки, а потом всё остальное. Можно не рассуждать, а просто посмотреть на эту девочку и подумать, что с такими глазами (чуть не сказал – и с такой походкой) ей прямая дорога – в интеллектуальном плане – в бабушку. Извините за выражение. Когда на ребёнка с первого дня его пребывания на этой планете наваливается ментальное сопереживание такого поэта, как Б. Камянов, можно не сомневаться, что. Я бы даже сказал, что вышеупомянутый Председатель являлся – исключительно в ментально-духовном, хотя и в перманентном, подчёркиваю, плане – крестным отцом нашей именинницы. То есть я бы так сказал, если бы не пришлось ещё раз извиняться за выражение. "Прошу прощения, благородная дона, и ещё раз прошу прощения". Я не знаю, что это вырастет, но у меня нет ни капли сомнения, что вырастет нечто необыкновенное. Что – ещё раз почему? Потому. Я уже всё сказал. Ну хотя бы потому, что девочка эта ровно в пятьдесят раз моложе меня, а число "50" суть библейское понятие "йовеля", то есть юбилея. Я не о себе сейчас, а о Писании. Не может такой ребёнок, вокруг которого с момента прозрения вьются писания, председатели и мистические совпадения, не вырасти необыкновенной личностью. И вырастет, смею вас уверить. Ей ещё предстоит искать свою Дорогу дорог. Не могу сказать, что в этом я ей завидую, но мне не остаётся ничего другого, кроме как констатировать Факт.

Вы, конечно, слышали старую талмудическую майсу об ангеле, спускающемся с горних высот во время рождения человека. Ангел хлопает ребёнка по губам в момент, когда Мировой Свет впервые ударяет его по глазам, и ребёнок забывает всё, что знал до рождения. А знал он многое – например, как создавался этот мир. На память об утраченном знании ему остаётся ямочка между носом и губами – след касания ангельских пальцев. Посмотрите, сколько ямочек у рождённых на этой планете, и вы представите, скольких мудрецов лишилась Вселенная, мудрецов, которым всё, всё, всё предстоит начинать с самого начала. Жаль? Я бы сказал – ничуть, хотя, на самом деле жаль, конечно. Даже не то слово – жаль. Почему? А вы возьмите и прочтите (перечитайте, разумеется) последнюю страницу почти последнего совместного романа тех же Стругацких. Про лоб, прижатый к стеклу окна, про поленницу дров в колодце тёмного двора и про мысль, что всё пережитое предстоит вновь. Впрочем, пустое. Всему своё время. Время расти и время разбрасывать камни. "Одной только любви сколько им предстоит! – В толпе захлопали" (так всегла и хотелось добавить – "как на профсоюзном собрании". Но никогда не добавлял. Это означало бы покуситься на святое. Я всегда был сторонником сохранения священных коров. Из принципа).
Опять вы меня совершенно сбили.

Да, изначально я только хотел сказать, что девочка вырастет нашим человеком. Я жду, надеюсь и верю. То есть не сомневаюсь.
Виу, Либе Полли! Виу, мама Таня Тинькамурка, виу, бабушка Чайная ложечка, виу, прабабушка Татьяниванна!
Виу-вирулли.

Йовель, то есть юбилей, сегодня не только у девочки, всего год назад благополучно пережившей ангельский хлопок, но и у меня. Собственно, день рождения сегодня ещё у массы народа – у актёров Леонова и Гафта, у фантаста Казанцева (чтоб последнему земля была пухом, - в чём, впрочем, сильно сомневаюсь), но юбилей – лишь у двух. У Либе Полли и у меня. Вы спросите, наполняет ли меня эта непривычное, но описанное во многих произведениях событие, чувством законной гордости? Вовсе нет. С одной стороны, это как бы водораздел между прошлым и будущим, который к чему-то обязывает (хорошо бы ещё кто объяснил мне, к чему и перед кем?). "Земную жизнь дойдя до половины". Нет, больше, чем до половины – вы, как и я, понимаете, что традиционное пожелание "биз hундерт ун цванцик" – "ад меа ве-эсрим" – "до ста двадцати (лет)" – не более, чем красивая сентенция. Хрен я доживу до ста двадцати. Либе Полли – та, возможно. Тем более если за время её пребывания на этой несчастной планете явится-таки долгожданный Мессия.

Я спросил у ясеня.
Я спросил у дворника.
Я спросил у Игоря.
Я спросил у Бореньки.

Вы напрасно думаете, что это стихи. Это не стихи, и даже не мои.
Я спросил у Игоря, чьё имя настолько часто упоминается здесь всуе, что великолепная Осень однажды не выдержала и пошутила.
Я спросил его:
- Игорь, вы помните ваши ощущения, когда у вас был последний круглый юбилей? Скажем, семьдесят лет.
На самом деле, семьдесят лет – не юбилей. Юбилей – это когда пятьдесят. Или один, что кратно пятидесяти. Вы спросите – как это может быть, и я вам не отвечу.
Он ответил мне по-хасидски, по-масонски, на чистом древнебиблейском жаргоне:
- Хер его знает. По-моему, когда мне стукнул юбилей и ко мне приходили сотни поздравлений со всех концов (не правда ли, смешно – "со всех концов"? Гы, гы), я как раз лежал в клинике и помирал.
Я не спросил его деликатно, от чего он помирал, когда на семидесятилетие к нему приходили сотни поздравлений со всех концов, - я знал. "Но мы-то знаем", как сказано на главной странице безумной энциклопедии Луркморья.
Я спросил Камянова:
- О Председатель, что чувствовал ты, когда тебе исполнился юбилей? Шестьдесят.
- Ты специально говоришь одессизмом? – осведомился он, но тут же с готовностью ответил эхом:
- Хер его знает. Я не помню. Я тогда ругался с женой.
- Ты не помнишь, что чувствовал в юбилей, однако то, что ругался в юбилей с женой, ты помнишь, - подумал, но не сказал я.

Вы и вправду думаете, что я понимаю то, что именуется ответственностью за даты? Чёрта с два. Мне исполнилось пятьдесят. Я старый хрен. Я чувствую себя мальчиком. Я гляжу в старые издания и вижу на фотографиях лица сверстников или даже тех, кому тогда исполнилось куда меньше, чем мне сейчас, - на страницах все они выглядят древними стариками. Или, как у Гомера, по крайней мере, зрелыми мужами со значительными лицами. А я вот – мне пятьдесят, а чувствую я себя на двадцать три. Мне хочется схватить мир и притянуть небо к земле за гимнастические кольца, как Бене Крику. Я смотрю на пятидесятилетних женщин, моих сверстниц – и вижу в них четырнадцатилетних девочек. Они обвиняют меня – я оправдываюсь и краснею, как двенадцатилетний мальчик. Одиссей в двадцать восемь лет брал Трою. Максимум, на что я был способен в двадцать восемь лет – это взять две бутылки водки в рукопашном бою в толпе у прилавка винного магазина. Долговязый Джон Сильвер, когда он вышел в море на "Испаньоле" к Острову сокровищ, был всего на три года года старше меня ("мне пятьдесят три года, заметь…") . Могу предположить, что через три года у меня не будет ни сквернословящего Капитана Флинта на плече, ни чёрнокожей жены в постели. Тем более не будет рассказов на ночной палубе, воздетых дул пистолетов и фразы, с угрюмой усмешкой брошенной перед лицом смерти: "копайте, копайте, ребята – авось выкопаете два-три земляных ореха, составляющих, как известно, любимую пищу свиней".
Ангел щёлкнул над губой и меня, и Джона Сильвера, и Беню Крика, и Уллиса, но лишь Высоцкому пришло в голову сформулирвать дату, при упоминании которой с него в момент слетал хмель, как будто ветерком подуло. У меня эта дата проскочила уже тринадцать лет назад. "На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, - а нынешние как-то проскочили". Возможно, все вышеназванные герои имели своё предназначение, которое осознавали. Водку пить, морды бить, баб любить, стихи писать. Стоя навытяжку перед безглазым Пью, я могу твердить, как заклинание, фразу о том, что скептицизм стал проклятием века – но в ответ законно рассчитываю получить лишь порцию свинца или гомерический хохот Берегового братства. Паллада, прикоснувшись волшебной палочкой к грязному плащу из козьей шкуры, превращает укутанного в него восьмидесятилетнего сгорбленного Агасфера в сорокалетнего свирепого мужика, в вернувшегося домой Лаэртида. "И горе будет ждать тебя дома". Я всё дивлюсь на Джулиана Ассанжа, – на пятом десятке у него лицо постаревшего подростка, ибо не ведает, что творит. Наверно, и у него, и у прочих – джентельменов удачи, воров в законе, алкашей поезда Москва – Петушки, Лёвы Задова, с которым шутить не надо, тёзок Аяксов, Патрокла и Ахиллеса, было своё предназначение.
"И, вы знаете, – я всё ищу его здесь, ищу, и всё никак не могу найти".
Лэхаим, бояре.

------------------

В поисках Предназначения вместе с поэтом Владимиром Хананом на свадьбе дочки прозаика Игоря Городецкого.