Умерла от рака Эля, жена бабушкиного брата. Ей было 90 лет. Номинальная глава нашего семейного клана. Профессор пата...

вторник, 07 августа 2012

14:26

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")

Умерла от рака Эля, жена бабушкиного брата. Ей было 90 лет. Номинальная глава нашего семейного клана. Профессор паталогоанатомии, она сама себе поставила диагноз и, поняв, что всё равно поздно, отказалась делать операцию и принимать лекарства. Ложиться в больницу отказалась тоже - сказала, что хочет умереть в своей постели.
Я вырос у неё на руках. Потом у неё на руках выросла моя дочка.
читать дальшеТридцать пять лет назад, в Ленинграде, у неё была клиническая смерть - сердце остановилось. Дома в тот момент был зять, с которым они в то время уже не разговаривали. Зять работал реаниматором на "скорой помощи" вместе с Розенбаумом. Розенбаум пришёл к нему в гости. Они услышали, что в соседней комнате что-то рухнуло, выскочили и увидели Элю. Розенбаум ударил её по грудине, и сердце заработало. Эля очнулась в больнице имени Эрисмана - вся в проводах. Сколько я её ни спрашивал потом про свет в конце тоннеля, она пожимала плечами и отвечала, что не видела ни того, ни другого. Когда я утомлял её этими достаточно беспардонными вопросами, она говорила, что, возможно, были и тоннель, и свет, просто она, вероятно, не обратила на них внимания - задумалась о стихах Рильке или Гумилёва. "До области ада изведали даль мы".

Двадцать два года назад, когда мы приехали в Иерусалим, она приняла нас к себе и с тех пор опекала.
Во время войны, на фронте она была военным переводчиком. Ещё до этого она тушила зажигалки на крышах блокадного города. В ту зимнюю ночь 91-го, когда на нас стали падать иракские "скады" и по всей стране впервые завыли сирены воздушной тревоги, она поднялась на крышу своего дома и топталась там до рассвета: "ничего, моншеры, мне полезен этот моцион, и, может, я ещё пригожусь - опыт тушения есть. А у вас - ни у кого нет".

Она была последним человеком в нашей семье, помнившим, как в тридцать седьмом году пришли забирать моего прадеда. Ей было тогда 15 лет. В ночь на 31 мая она дала по морде оперу, первому ввалившемуся в квартиру во главе группы захвата. Моя бабушка говорила потом, что это было единственным известным ей случаем попытки сопротивления властям во всём доме, в котором они жили. В доме этом было больше ста квартир, и за два года только в десяток из них не постучались ночью. Потом, стоя с бабушкой в тюремных очередях с передачами для прадеда, они познакомились с Ахматовой.

ברוך דיין האמת, как говорится.