Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
читать дальшеВчера в гости приехал мой друг Иван. Есть такие люди, рядом с которыми чувствуешь себя невольным вампиром: автоматически подпитываешься их энергией и заряжаешься их оптимизмом. Ваня живет в Кирьят-Арбе, ходит по арабским районам Хеврона враскачку, как моряк на суше. За ним следят тысячи ненавидящих глаз, он их не замечает. Примерно раз в неделю на него нападают в переулках: с ножами (Ваня умеет драться ножами, как самурай именными кинжалами, умеет кидаться ими в цель на спор, и всегда побеждает), с пистолетами (Ваня хорошо стреляет из пистолетов всех видов), с автоматами (у Вани через плечо небрежно перекинут среднекалиберный "Уззи", которым он навскидку пользуется одной рукой). Однажды, когда он выходил проулком к Пещере Праотцев, его молча прижала к каменной стене толпа безоружных в масках (и безоружие нападавших было исключением из правил, к которым он привык уже давно); Ваня счел при таком раскладе неблагородным пускать в ход кинжалы, пистолеты и автоматы - и принял бой вручную. Он поступил с ними так, как поступает в соответствии с кодексом Бусидо одинокий самурай, владеющий всеми мыслимыми и немыслимыми приемами рукопашного боя, с бандой взбесившихся крестьян. Задолго до того, как на место с ближайшего блок-поста примчались взмокшие солдаты, тет-а-тет был закончен: толпы не было, на земле, в тени виноградных лоз, спускавшихся со стены, валялись двенадцать человек, некоторые из которых слабо шевелились; Ваня ходил между ними и, бормоча русские слова, собирал трофеи. Обернувшись к подбежавшему двадцатилетнему лейтенанту с перекошенным лицом, он огорченно сказал, что плебеи остаются плебеями в любой ситуации, - и показал коллекцию ножей, кинжалов и кастетов, которые он ногами выбивал из рук нападавших. "Я сперва думал, это честный поединок", - грустно заметил он. Честный!.. - вскричал лейтенант, воздевая руки к высокому синему небу, падавшему сверху между узких стен, - ты был один!
-Так что - если бы нас была толпа, а с той стороны всего один, то ты сказал бы, что это честный поединок? - печально сказал Ваня, и лейтенант не нашелся, что ответить.
Он ездит на своем древнем, дребезжащем микроавтобусе с незакрывающейся дверцей по самым опасным дорогам, где спокон веку стреляют из засад с вершин лысых холмов и из лохматых кустов по обочинам, - и пыльный, пахнущий солнцем и смазкой "Уззи" лежит за приборной доской наготове. Восемь раз он принимал бой на полной скорости, сидя за рулем, пять раз был ранен, трижды успевал по мобильнику вызвать подмогу, в остальных случаях оставался один на один. В последний раз он вез беременную жену соседа рожать в больницу, и их обстреляли уже недалеко от города. Стекла брызнули ему в лицо, он вслепую открыл огонь и дал газу; выстрелы сзади затихли. Потом полиция насчитала в лощине на вершине засадного холма три трупа.
Когда была война, они с женой Светой приняли в своем доме в Кирьят-Арбе пятнадцать беженцев с Севера. Представляешь, улыбался он, эти хайфачане до того не видели жизни, что ничего не понимают вообще: когда я сгрузил их и скарб у моего крыльца, одна бабулька, которую я вынес из машины и аккуратно поставил на землю, оглянулась на скопище арабских домов Хеврона - там высились минареты и кричал муэдзин; и она спросила, обреченно так - "мы уже в Газе?" Ещё нет, радостно ответил я, но скоро.
Он неоднократно бил морды своим - тем своим, кого он за своих не считает - выступал на радио, на митингах, его арестовывали, отпускали, отбирали и возвращали оружие; после очередного теракта, в котором были расстреляны женщина за рулем и дети, ехавшие на заднем сиденье, к ним пожаловал с ласковыми словами утешения комиссар полиции; Ваня плюнул комиссару в лицо, и тот был очень огрочен - аккратно смывал плевок носовым платком, пока пять сотрудников службы безопасности безуспешно пытались ломать руки хулигану, отбивавшему поползновения ударами каратэ в глухой обороне.
Я из Бишкека, говорил мне Ваня, вернувшись с отсидки, так пусть комиссар благодарит Аллаха, что при мне не было в тот раз ничего более существенного, чем руки. Я косился на его руки - синие жилы переплетались под загорелой кожей, как татуированные змеи, и ударом ребра ладони он отбивает горлышки бутылок, когда недосуг искать штопор.
Иногда ему хочется отдохнуть по-человечески, - как он говорит, "за рюмкой чая", - тогда он приезжает ко мне. Заслышав дребезжание и хлопанье незакрывающейся дверцы микроавтобуса, Софа выглядывает в окно и кричит мне: иди, твой Вестерн прибыл. Вестерн - так она зовет его. Я бегу в кухню и начинаю доставать из холодильника всё, что Аллах послал. Штопор я не ищу - Ваня обойдется без него. Он неприхотлив в еде, ему можно было бы дать на закуску шмат свиного сала, если бы этот шмат водился в моем доме. Он неразборчив в выпивке - господа все в Париже, говорит он, смешивая в вазе для цветов красное сухое, бренди, чуть водки, и заливая этот водопад бутылкой пенящегося пива "Голдстар". Он входит в квартиру шаркающей походкой кавалерийского офицера, и с порога подхватывает, подкидывает к потолку мою дочку. Она визжит, она обожает его. За едой он невнятно бурчит, что все не так плохо, как можно было бы надеяться, и все пытается подлить мне свой коктейль из цветочной вазы.
Когда первый голод гостя утолен, на кухню входит Софа, и начинается то, что я при всем желании не могу назвать дискуссией. Софа говорит, что всё плохо, а Ваня отвечет, что всё очень хорошо. Софа отвечает с вызовом, что все нормальные люди давно уехали в Канаду, Ваня спокойно отвечает, что он отродясь не был нормальным человеком. Софа констатирует, что в свете происходящего она привезла сюда свою семью на смерть, Ваня пожимает плечами - на миру и смерть красна, а вообще, старуха, нельзя так пессимистично смотреть на течение мировой истории, Аллах поможет, а если не поможет, потому как действительно не за что ему нам помогать, на то он и Аллах, то пусть в любом случае не боится - пока он, Иван, здесь, ничего плохого с его друзьями случиться не может, так сказал ему один очень сведущий каббалист, хотя он лично человек не религиозный, зато каббалист был религиозным, а значит - знал, что говорил.
Потом он отбивает ребром ладони горлышко у бутылки водки "Голд", и это значит, что пора петь песни. Ваня любит петь песни. Он родом из Бишкека, там все русские люди поют песни, когда не очень весело, и привычку свою Ваня привез со снежных вершин гор Киргизии на раскаленные плато Иудеи.
Он художник, и скульптор, и бард. Он сам пишет песни, не считая их за творчество, не воспринимая за поэзию, не вдаваясь в мелодию. Он всегда спрашивает меня, что я, на правах хозяина, хотел бы услышать для начала. Мне всё равно, я люблю, когда эта каменная глыба навалится на стол, сожмет руками, сотворенными, казалось, из железного дерева, гриф гитары, ударит по струнам и взревет распаленным быком - все, что угодно: об артиллеристах, которым Сталин дал приказ, Визбора, Городницкого, Интернационал, Хорст Вессель, или песни наших здешних - Гриши Люксембурга, передававшего ему давеча поклон, покойного Саши Аллона, или Зеева Гейзеля, который ему давеча тоже привет передавал. И Буська вскарабкивается ему на колени, и он берет три аккорда. Он поет "Пастуха", свою песню, и несмотря на незамысловатость слов и мелодии, мы втроем дружно смотрим ему в рот:
http://www.israbard.net/israbard/so...hp?song_id=4514
Он прекращает петь и говорит виноватым голосом боцмана из "Острова сокровищ" - никак, у меня что-то в глотке пересохло; я наливаю ему граненый стакан ледяной водки "Голд", - он всегда пьет у меня эту водку только из этого стакана, - выпивает бережно, держа другую руку на отлете, смотрит на нас повлажневшими глазами, говорит севшим голосом - господи, смачно-то как! - вкусно хрупает малосольным огурцом, услужливо поднесенным Софой на тарелочке с голубой каемочкой.
Потом он поет ещё и ещё, на русском и на иврите, чужие и свои песни, и в гром бешеного ритма из трех аккордов вклиниваются тихим диссонансом "Журавли", которые он перевел на библейский язык, и сразу ясно, что песня это - не только для России:
http://www.israbard.net/israbard/so...hp?song_id=4499
Я смотрю на его взмокшую от пота рубашку солдатского покроя, которую, кажется, плавно разрывают перекатывающиеся под ней мускулы, на этого мастодонта, он продолжает петь, а я все гляжу на него, и в глазах встают снежные вершины далеких гор, и край ледника тех времен, когда мир был юным, - и вижу мамонта, угрюмо-весело ворочащегося распоротым брюхом в яме со вбитым в нее колом, и слышу яростный вопль из задранного хобота, и бьющий из него в низкое серое небо фонтан крови, и кучу звероподобных пигмеев, суетящихся у края ямы.
На город давно упала тьма, и крупные звезды мигают в такт мелодии, и соседи, высунувшиеся из всех окон, отбивают этот такт ногами.
Наконец, он откладывает гитару, выпивает ещё один стакан, проводит рукой по мокрому русому чубу, и встает, и Буська, надув губы, сползает с его колен, и он звонко чмокает ее в щеку, и я иду во двор проводить его. Он угрюмо глядит - медведем, исподлобья, и идет по двору походкой моряка, вразвалку, и пока он огибает свою машину, я провожу кончиками пальцев по ветровому, защищенному тройной пленкой от выстрелов стеклу, и чувствую вмятины, трещины и аккуратно круглые дырочки от прямых попаданий.
-Так что - если бы нас была толпа, а с той стороны всего один, то ты сказал бы, что это честный поединок? - печально сказал Ваня, и лейтенант не нашелся, что ответить.
Он ездит на своем древнем, дребезжащем микроавтобусе с незакрывающейся дверцей по самым опасным дорогам, где спокон веку стреляют из засад с вершин лысых холмов и из лохматых кустов по обочинам, - и пыльный, пахнущий солнцем и смазкой "Уззи" лежит за приборной доской наготове. Восемь раз он принимал бой на полной скорости, сидя за рулем, пять раз был ранен, трижды успевал по мобильнику вызвать подмогу, в остальных случаях оставался один на один. В последний раз он вез беременную жену соседа рожать в больницу, и их обстреляли уже недалеко от города. Стекла брызнули ему в лицо, он вслепую открыл огонь и дал газу; выстрелы сзади затихли. Потом полиция насчитала в лощине на вершине засадного холма три трупа.
Когда была война, они с женой Светой приняли в своем доме в Кирьят-Арбе пятнадцать беженцев с Севера. Представляешь, улыбался он, эти хайфачане до того не видели жизни, что ничего не понимают вообще: когда я сгрузил их и скарб у моего крыльца, одна бабулька, которую я вынес из машины и аккуратно поставил на землю, оглянулась на скопище арабских домов Хеврона - там высились минареты и кричал муэдзин; и она спросила, обреченно так - "мы уже в Газе?" Ещё нет, радостно ответил я, но скоро.
Он неоднократно бил морды своим - тем своим, кого он за своих не считает - выступал на радио, на митингах, его арестовывали, отпускали, отбирали и возвращали оружие; после очередного теракта, в котором были расстреляны женщина за рулем и дети, ехавшие на заднем сиденье, к ним пожаловал с ласковыми словами утешения комиссар полиции; Ваня плюнул комиссару в лицо, и тот был очень огрочен - аккратно смывал плевок носовым платком, пока пять сотрудников службы безопасности безуспешно пытались ломать руки хулигану, отбивавшему поползновения ударами каратэ в глухой обороне.
Я из Бишкека, говорил мне Ваня, вернувшись с отсидки, так пусть комиссар благодарит Аллаха, что при мне не было в тот раз ничего более существенного, чем руки. Я косился на его руки - синие жилы переплетались под загорелой кожей, как татуированные змеи, и ударом ребра ладони он отбивает горлышки бутылок, когда недосуг искать штопор.
Иногда ему хочется отдохнуть по-человечески, - как он говорит, "за рюмкой чая", - тогда он приезжает ко мне. Заслышав дребезжание и хлопанье незакрывающейся дверцы микроавтобуса, Софа выглядывает в окно и кричит мне: иди, твой Вестерн прибыл. Вестерн - так она зовет его. Я бегу в кухню и начинаю доставать из холодильника всё, что Аллах послал. Штопор я не ищу - Ваня обойдется без него. Он неприхотлив в еде, ему можно было бы дать на закуску шмат свиного сала, если бы этот шмат водился в моем доме. Он неразборчив в выпивке - господа все в Париже, говорит он, смешивая в вазе для цветов красное сухое, бренди, чуть водки, и заливая этот водопад бутылкой пенящегося пива "Голдстар". Он входит в квартиру шаркающей походкой кавалерийского офицера, и с порога подхватывает, подкидывает к потолку мою дочку. Она визжит, она обожает его. За едой он невнятно бурчит, что все не так плохо, как можно было бы надеяться, и все пытается подлить мне свой коктейль из цветочной вазы.
Когда первый голод гостя утолен, на кухню входит Софа, и начинается то, что я при всем желании не могу назвать дискуссией. Софа говорит, что всё плохо, а Ваня отвечет, что всё очень хорошо. Софа отвечает с вызовом, что все нормальные люди давно уехали в Канаду, Ваня спокойно отвечает, что он отродясь не был нормальным человеком. Софа констатирует, что в свете происходящего она привезла сюда свою семью на смерть, Ваня пожимает плечами - на миру и смерть красна, а вообще, старуха, нельзя так пессимистично смотреть на течение мировой истории, Аллах поможет, а если не поможет, потому как действительно не за что ему нам помогать, на то он и Аллах, то пусть в любом случае не боится - пока он, Иван, здесь, ничего плохого с его друзьями случиться не может, так сказал ему один очень сведущий каббалист, хотя он лично человек не религиозный, зато каббалист был религиозным, а значит - знал, что говорил.
Потом он отбивает ребром ладони горлышко у бутылки водки "Голд", и это значит, что пора петь песни. Ваня любит петь песни. Он родом из Бишкека, там все русские люди поют песни, когда не очень весело, и привычку свою Ваня привез со снежных вершин гор Киргизии на раскаленные плато Иудеи.
Он художник, и скульптор, и бард. Он сам пишет песни, не считая их за творчество, не воспринимая за поэзию, не вдаваясь в мелодию. Он всегда спрашивает меня, что я, на правах хозяина, хотел бы услышать для начала. Мне всё равно, я люблю, когда эта каменная глыба навалится на стол, сожмет руками, сотворенными, казалось, из железного дерева, гриф гитары, ударит по струнам и взревет распаленным быком - все, что угодно: об артиллеристах, которым Сталин дал приказ, Визбора, Городницкого, Интернационал, Хорст Вессель, или песни наших здешних - Гриши Люксембурга, передававшего ему давеча поклон, покойного Саши Аллона, или Зеева Гейзеля, который ему давеча тоже привет передавал. И Буська вскарабкивается ему на колени, и он берет три аккорда. Он поет "Пастуха", свою песню, и несмотря на незамысловатость слов и мелодии, мы втроем дружно смотрим ему в рот:
http://www.israbard.net/israbard/so...hp?song_id=4514
Он прекращает петь и говорит виноватым голосом боцмана из "Острова сокровищ" - никак, у меня что-то в глотке пересохло; я наливаю ему граненый стакан ледяной водки "Голд", - он всегда пьет у меня эту водку только из этого стакана, - выпивает бережно, держа другую руку на отлете, смотрит на нас повлажневшими глазами, говорит севшим голосом - господи, смачно-то как! - вкусно хрупает малосольным огурцом, услужливо поднесенным Софой на тарелочке с голубой каемочкой.
Потом он поет ещё и ещё, на русском и на иврите, чужие и свои песни, и в гром бешеного ритма из трех аккордов вклиниваются тихим диссонансом "Журавли", которые он перевел на библейский язык, и сразу ясно, что песня это - не только для России:
http://www.israbard.net/israbard/so...hp?song_id=4499
Я смотрю на его взмокшую от пота рубашку солдатского покроя, которую, кажется, плавно разрывают перекатывающиеся под ней мускулы, на этого мастодонта, он продолжает петь, а я все гляжу на него, и в глазах встают снежные вершины далеких гор, и край ледника тех времен, когда мир был юным, - и вижу мамонта, угрюмо-весело ворочащегося распоротым брюхом в яме со вбитым в нее колом, и слышу яростный вопль из задранного хобота, и бьющий из него в низкое серое небо фонтан крови, и кучу звероподобных пигмеев, суетящихся у края ямы.
На город давно упала тьма, и крупные звезды мигают в такт мелодии, и соседи, высунувшиеся из всех окон, отбивают этот такт ногами.
Наконец, он откладывает гитару, выпивает ещё один стакан, проводит рукой по мокрому русому чубу, и встает, и Буська, надув губы, сползает с его колен, и он звонко чмокает ее в щеку, и я иду во двор проводить его. Он угрюмо глядит - медведем, исподлобья, и идет по двору походкой моряка, вразвалку, и пока он огибает свою машину, я провожу кончиками пальцев по ветровому, защищенному тройной пленкой от выстрелов стеклу, и чувствую вмятины, трещины и аккуратно круглые дырочки от прямых попаданий.
@темы: наши люди
-
-
13.10.2006 в 14:11-
-
13.10.2006 в 14:18-
-
13.10.2006 в 14:52-
-
13.10.2006 в 14:58Ты учила святой язык, ты поняла. : )
-
-
13.10.2006 в 15:06И Иван.
-
-
13.10.2006 в 15:21-
-
13.10.2006 в 18:56-
-
15.10.2006 в 21:09