Лукоморье

[Либертарный Дракон]

Тате К.

…Zol zayn, ikh vell kein mol zum zil nit derlangen/ Zol zayn, az mayn shif vet nit kumen zum breg/ Mir gayt nit in dem, ikh zoll hobn dergangen/ Mir gayt nor in gang oyf a zunikn veg.
(Из Иосифа Паперникова)

«Мне пишут, что Батюшков помешался…»
(Пушкин)

«Бельмастый вдруг поднялся.
- Пойду я, - сказал он. - Ничего из этого не выйдет. Все равно лет через десять
нам всем конец. У меня в общине уже два года дети не рождаются. Дожить бы до смерти спокойно, и ладно. А так сами решайте, как знаете. Мне все равно.
Он вышел, перекошенный, неуклюжий, споткнувшись о порог.»
(с)

Золл зайн, аз их бой ин дер люфт майне шлессер,
Золл зайн, аз майн готт из инганцн ништо.
Ин тройм из мир hеллер, ин тройм из мир бессер,
Ин холем дер hиммель нох блойер фун бло…

- Что ты там мурлыкаешь, мудель? – ласково спросил он. Он стоял, склонившись над компьютером, засунув руки в карманы, возвышаясь надо мной, как гора, и сопел до того уютно, что мне сразу захотелось рассказать ему все, как есть. Этого еще не хватало. Мы любим друг друга, и вообще мы все здесь друг друга любим, только водки часто не хватает, - поэтому я ответил ему так же ласково:
- А иди ты в жопу.

Он понял. Нет, чтобы обидеться. Он засопел еще уютней.
- Это по-каковски, любимый?
Пусть любители нетрадиционной ориентации ликуют. Пусть они ликуют - они ошибаются. Мы оба – любители традиционной ориентации, просто мы так привыкли. Привыкли материть друг друга и мурлыкать стихи, которые никто не понимает. Свои – он, и чужие – я.
- Какого хуя ты не понимаешь идиша, вот скажи?
- Такого же хуя, что ты сам понимаешь, откуда, - загадочно сказал он. – Ведь это риторический вопрос, верно?
- Верно. А кто там ходит?
Он понял.
- Это Яша ходит. Какую-то хуйню для газеты новую написал.
- Давай его сюда.

- Яша! Яша! Подь сюды. Тебя зовут.
Он вошел.
- Тук-тук, это я.
- А это я. Ты что-то новое написал, я слышал?
- Да, - гордо сказал он. И искательно улыбнулся.
Мне крайне неудобно ласково материть Яшу, то есть разговаривать с ним так же, как с Гришей. Яше столько же лет, сколько моему папе, почтение к возрасту не дает нам фамильярничать. Хотя Гриша моложе их всего лет на пятнадцать, мне с ним легко. И воздушно. Как в стихотворении Паперникова, которое я мурлычу. Ин тройм из мир hеллер, ин тройм из мир бессер.
Так и должно быть.
- Ты таки будешь сегодня читать свою хуйню? – как можно более доверительно спросил я. С Яшиного лица медленно сползла улыбка, потому что он обиделся. Яша всегда обижается. Он обижается на всё. Это его национальная черта. Когда он читает вслух, - а читает он громко, отчетливо, почти по складам, - не дай бог, если кто-то зашелестит бумагой или чипсами из пакета. Яша остановится и строго посмотрит поверх очков. Он будет ждать, пока посторонние звуки и скрип чужих мозгов не прекратят свое естественное движение в ноосфере. Яша тоже своего рода шиф, который вет нит кумэн цум брег.
- Нет, ты вот мне скажи, как мне выразить то, что я чувствую?
- А не надо выражать ничего. Ты же и так чувствуешь, на хуя что-то выражать?
- Но я все-таки не животное. Не собака, не кот ученый. Мне нужно выражать.
- Но ведь нужно же что-нибудь описывать. Я понимаю.
- Вот. Так что делать-то?
- Конечно, танцевать!
- Не смешно. Да и танцевать я не умею. Вот ты ведь тоже выражаешь… это самое.
- Тогда лучше читай про себя стихи. Мои. Если не можешь писать свои. Вот, например… Яша, черт, уйди на хуй!
Он ушел. Он снова обиделся.

За дном океана,
За донцем стакана
Внезапно защелкнутся зубья капкана,
Захлопнется вдруг за спиною ловушка,
Запнется считавшая годы кукушка.

Ты думал, что скатерть нашел самобранку,
А это наживка, а это приманка,
А это привада, а это притрава,
Ты сам заглотил и крючок, и отраву.

Всё в мире обманка, всё в мире насадка –
Хоть кисло тебе от прикормки, хоть сладко –
Будь это жратва иль в постели девица,
Иль в книге поэта вот эта страница.

Смешная мишень сумасшедшего тира,
Беги от хозяев бесплатного сыра.
Ты им не чета, и тебе не чета я…
А книжку захлопни мою, не читая.

Это наш код. Он владеет им лучше, чем я. Вы видели где-нибудь, у кого-нибудь, чтобы чувства были лучше выражены прозой, нежели стихами? Я – не видел.
- Кто тут читает стихи?
Это Боря Председатель вошел. Сегодня ему уже лучше. Вчера у него болело сердце с перепою, и давление было двести тридцать на сто десять, а сегодня сердце уже не болит, и хотя давление такое же, как вчера, он бодр.
- Кто тут читает такие хуёвые стихи?
- Я читаю.
- Я брал тебя на вшивость. Отличные стихи. Пошли в баню.
- Как?
- В зал пошли, говорю. Все собрались, одних вас, распиздяев, ждут. Идем.
- Пошлите.
- «… ласково засмеялась Верка».
- Точно. Молодец. Куприна таки от Батюшкова отличаешь.
- «Батюшков помешался».
- Эй, ты кислый отчего? Опять на хуй послали?
- Наоборот.
- Тогда нужно быть не кислым. Пошли, говорю, ребята, Яша опять уже обижается.
- Я не могу его слушать. Он делает остановку каждый раз, когда я пью стакан.
- И когда я пью, тоже. Да. Остановку. Остановку в пустыне.
- В пустыне его творчества.
- Отменно.
- Это из Василия Розанова…
- Который «глазами эксцентрика».
- Я же говорю – молодец. Ну. Пошли уже на хуй, блядь! Все ждут. Яша обижается. Вот, он уже обиделся. Гриша, бери этого… юношу бледного со взором горящим под микитки. Ну!

Мы вошли в зал и расселись. Яша продолжил чтение. Я не мог это слушать. И слышать. Я осторожно налил водки себе и Председателю, водка забулькала. Яша прервал чтение и строго поглядел на нас поверх очков. Председатель успокаивающе закивал. Я очень осторожно выпил, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и стал читать про себя стихи.

Ходят ангелы закона
В длинных кожаных пальто:
Сапоги, значки. Погоны –
Десять, двадцать, тридцать, сто…
Я дрожу в пещерном страхе,
Чую смерть стальным нутром.
Я работаю на плахе
Бессловесным топором.

Удивительно все-таки, как мы тщимся выражать чувства, мысли, эмоции маленькими буковками на белом фоне. Ни хуя не получается. Не до предела. Не до края. Только у гениев. Мы все гении, но у нас не получается. Парадокс. Или мы все-таки не гении? «Старик, ты гений!»
Старческое перханье напротив. Белый шум смолк – Яша опять остановился. Строго глядит на кашляющего. Писатели состарились. За все годы, что я хожу сюда, один только раз приходила молоденькая девочка. Анечка. Рыжая. Стихи слабенькие. Но все-таки это стихи. А так, вокруг уже все старики. Через двадцать лет никого уже вообще не будет. Дети переходят на иврит. Или на английский. Смотря где эти дети живут. И что?
- А?
- И что с этого, говорю?
- Не знаю, о чем ты, но ты прав.
Опять этот дурак замолчал. Опять смотрит.
- Яша, чего ты смотришь?
Это я сказал. С тоской.
- Вы опять не слушаете. Вы, оба.
- Зачем?
- Что – зачем?
- Зачем нам тебя слушать?
Немедленно обиделся.
- Я полагаю…
-Ну, не сердись. Не сердись, родной. Давай дальше. Это мы от восхищения перешептываемся. Как это там у тебя… «На весь окрест». «Отвечал конкретным ответом». Очень свежо.
- Это ты издеваешься?
- Это я восхищаюсь. Дальше.
Минуту, тягостную минуту еще смотрел на меня с прищуром. Мол, все вижу. Все понимаю. Но не скажу. Никому ничего не скажу. Хуй ты понимаешь.
- Давай уже. Яша… не томи. Давай. Ночь на дворе.
- Какая ночь?
-Ну, утро. Какая разница. Муэдзины завыли. Слышишь? От нетерпения тебя слушать.
- Ты опять выпил там где-то, еще до.
- Боже мой. Яша! Не томи. Читай уже.
- Но ты виноват, ты это понимаешь?
- Да. Я всегда виноват. Да. Ну!
Белый шум возобновился. Я закрыл глаза.

Вина…
Вины…
Виною…
О вине…
Да, ты права:
Вина всегда на мне.
И во вселенной этой
Нет цены,
Чтоб снять с меня
Хотя бы часть вины.
Как мог я
Оставаться в стороне,
Не помня
Ежечасно
О вине?!
Как смел я
Не виниться
Каждый миг,
Как до сих пор
В вину свою
Не вник?!
Как мог я растоптать
Свой идеал?!
Как о прощеньи
Я не умолял?!
Виновен…
Виноват…
Моя вина…

Живи-ка
С правотой своей
Одна!

Господи. Опять он остановился. Все вздыхают и смотрят. На меня смотрят. Какое это проклятье – чувствовать себя мэтром. Как Боря может это все выдержать?
- Ты что-то бубнишь и меня не слушаешь. Совсем.
- Слушаю. Это я тебя про себя повторяю. Как заклинание.
- Как?
- Как псалом! Дальше давай.

… старые все. Книжки еще выходят, там и здесь. Но все уже старые. Как это у Эко… не надейтесь избавиться от книг? Никто не надеется. Но, кажется, все равно избавятся. «У меня в общине дети уже третий год не рождаются».

Жаль, что умерли актеры,
Старый снят репертуар,
У дверей пылятся шторы,
И не слышно дамских свар.
Старый зритель умер тоже.
Но из гулкой темноты
Рукоплещут ночью ложи,
Хоть давным-давно пусты.

Вот он наконец закончил. Какая благодать. Все невнятно мычат.

- А вот, кстати!
Это Гриша, с искусственным воодушевлением.
- Кстати, о стихах! Тут нам пришло письмо. От какого-то странного человека. Политические стихи, можно сказать. Это настолько… чудовищно, что я решил их сохранить. Вот они. Яша, это еще страшнее, чем твоя проза, чтоб ты нам был здоров до ста двадцати.
Яша настолько обожает Гришу, что даже не понимает, что тот говорит. Он его просто не слушает, он ему кивает. Он млеет.
- Слушайте. Вот:

"Либерман, я шлю еще письмо
Ваш Биби мудак слабак
Я 20 лет в стране
В 1996-м сей герой отдал
Хеврон, подписал договор Вай
Бардак мудак оставил Ливан
Хизбалла бомбила глубь страны
Избранники разрушали Гуш-Катиф
Сейчас вошел Хамас
Мудаки вы все".

- И подпись: «Симха Хаим».
- А что… неплохо даже. Чем-то похоже на Бродского.
- Что?
- Помните, «Письмо генералу Z»? «Генерал! Наши карты - дерьмо. Я пас».
- М-да.

- Миша, а ты что скажешь? Эй, Мыша…
- Ничего не скажу.
- Все-таки … скажи мне, как любимой женщине… тебя на хуй послали?
- Да я же сказал, что нет!
- Жаль.
- Жаль?!
- … А то, понимаешь, нам тот вечер очень памятен.


…Лишь забросил блесну в облака
С тайным умыслом выловить чудо,
Как услышал смешок ниоткуда:
Ангел клюнул…
Сорвался с крючка.

- Любимый, ну что с тобой?
Опять Гриша. Нарочито. Это – для всех. Все и так странно смотрят. Все поэты любят шокинг.
- «Любимая» - имя прилагательное.
- Иногда и существительное.
- М-да.
- А вот я тебе стихи почитаю! А потом выпьем.

Она свой не заметила финал,
Не догадалась о своем проклятье.
Ее никто в миру не распинал,
Она сама бросалась на распятье.
Она смотреть любила в зеркала,
Своим любуясь дерзким отраженьем,
Когда в костер с лицом открытым шла
В надежде заразиться воскрешеньем.
У каменной кладбищенской стены
Она казалась плачущих живее…
Сейчас ее досматривают сны,
При жизни недосмотренные ею.

- Полагается сказать спасибо. Я лучше промолчу.
Все хлопают. Громче всех – обосранный и так любящий тишину Яша.

Хоть шарОм покати, хоть шАром,
Небеса пусты. Как скелет.
Чтоб тебе не молиться даром,
Помолись Тому, кого нет.
Не проси у Него награды
(ты ж не жаден и не горласт) :
«Ничего мне, - скажи, - не надо».
Даже этого Он не даст.

- А теперь выпьем.
- Водку… в студию!
- Еще почитай, Гриша.
- Во, наконец стал прислушиваться. Молодец. А сам бубнил – «не может выразить… не может… не могут».
- Кто? Что не может выразить?
- Поэты.
- «Поэты ходят по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души».
- А, да.
- Кто это?
- Яша, ты дикарь.
Обиделся.
- …Гриша, читай уже, блядь!

Остались пустые рассветы,
Дыханье сырой полутьмы,
Огарок озябшего лета,
Ожоги бесснежной зимы,
Шуршанье листвы о простуде,
Десяток разбуженных строк…
И это моленье о чуде,
У коего кончился срок.

- Вот…
- Нужно еще добавить, да, Миша?
- Да. Давай. Да…
Забулькало. Яша тоже выпил. Даже.
Председатель доверительно склонился к моему плечу. Положил на плечо руку.
- Тебя точно не послали…?
- Да нет же!
- Тогда твоя грусть продуктивна.
- Да?
- Если ты ее запишешь. Только в этом случае. Заметь – я не спрашиваю имя.
- Это самое… чувство не меняется. Меняются лишь объекты приложения.
- Философ, бля. Давай еще. Чтобы, значит, мы писали. Как Гриша.
- Так. Я слышу, что в этом углу произносят всуе мое имя. В чем дело?
- Мы читаем тебя наизусть, вот и всё.
- Миша, да?
- Что – да?
- Это пьяное чудовище говорит правду?
- Истина в вине.
- А у тебя, как в том стихе, глаза, как у кролика. Кстати, о незнакомке…
- О незнакомке – это к Букенгольцу.
- Да. Но Букенгольц не пьет почти, мы с ним не укладываемся в одну волну. На одной волне, то есть. Тьфу! Не качаемся мы с ним на одной волне. Короче, я хочу прочесть еще одно стихотворение. «Пусть оно прозвучит, как память об Олеге».
- Каком Олеге?
- О Дале. Это, знаешь, посвящение такое было у одного барда. «Как позднее признание в любви / звучит моя нестройная гитара…»
- А. Да. Восемьдесят первый год. Клуб «Восток». Помню. У меня еще была пленка на бобине… Рассыпалась уже от старости.
- Ничего. Главное – память. Были когда-то и мы рысаками. Типа – если ты помнишь в голове…
- А где еще можно помнить? Не в жопе же.
- Жопой не помнят. Жопой – чувствуют. Но мы отвлеклись. Я, типа, посвящаю это твоей незнакомке. Я вообще вам обоим весь вечер посвятил, ты обратил вообще внимание?
- Спасибо.
- Спасибо в стакан не нальешь.
Налили.
- Дрогнули!
Крякнули. Закусили кислой капустой.
(Жуя, невнятно: )
- Итак, читаю последнее. Для нее и для вас. И про тебя. Называется – «Лукоморье». Не трясись! Спокойно, я сказал! Что ты меня, как бабу, лапаешь? Я тебе текст потом отдам. Спокойно, блядь!

Хатка на курьих ножках кряхтит, босая,
Свет из щелей на траву-марафет бросая,
Воет за дальней просекой волчья стая,
Баба-Яга перед зеркалом ищет вшей.
Месяц всхрапнул до рассвета в пустом колодце,
Спят комары и лягушки в глухом болотце,
И в рассуждении: «Выпить или уколоться?»
В позе мыслителя сел под кустом Кащей.

Старый дурак – а ни проку в нем нет, ни толку,
Скоро он зубы положит, как есть, на полку,
Смерть-то его в иголке – и сел на иголку,
Мало того, что у бабы он под пятой.
Леший котяру увозит на катафалке,
Волки в колеса вставляют за палкой палку,
Рыщут в болоте безжалостные русалки,
К ведьме кикимора просится на постой.

Вольно ли дышится вам в этой душной сказке,
Где ни завязки, ни вымысла, ни развязки?
Или живете вы, нечисть, не по указке?
Или Жидовину молитесь вы вдогон?
Мне за вас больно и совестно, сучьи дети!
Я с Александром Сергеичем нынче в нетях,
И потому-то, во-первых, вторых и третьих
Мы будем пить неочищенный самогон.

@музыка: http://www.youtube.com/watch?v=rINjSc9QmrI&feature=player_embedded

@настроение: Золл зайн...

@темы: психические заметки, Трестман, литераторские мостки

Comments

[Ворона]

Я брал тебя на вшивость.

Что, прямо так и сказал?

[Либертарный Дракон]

Да, кажется. Я вообще заметил, что здесь даже у тончайших эрудитов и знатоков русского языка в разговорной речи проявляются весьма странные лексические обороты. Многолетнее местное языковое влияние, насколько я могу судить. На бумаге они этого, как правило, избегают.

[Ворона]

проявляются весьма странные лексические обороты

И "тончайших эрудитов" яркое тому подтверждение. :-) Не обижайся, я просто развлекаюсь.

[Либертарный Дракон]

Да я на тебя вообще не могу обижаться. : )
В последнее время мне говорят, что, кроме этих самых странных лексических оборотов (тончайшим эрудитом я себя в любом случае не считаю, это я не себя в виду имел), у меня еще и акцент появился.

[Ворона]

Или в совсем последнее время, или летом я была невнимательна — обычно улавливаю такие штуки.

[зеленый тигр]

Дракон, Иногда бывают вещи, про которые я сразу говорю, что вот это - замечательно (с)

P.S.: Ин тройм из мир hеллер, ин тройм из мир бессер : )
А акцент твой уже пару лет назад обудили, чего там.

[VAC-KA]

Либертарный Дракон, а можно вопрос: в посте все стихи (даже коротенькие) авторства Григория Трестмана? я правильно поняла? если не правильно, не сердитесь. можно я утащу кое-что? а спрашиваю про автора, что бы сослаться, а то неприлично без ссылки на автора...

[Либертарный Дракон]

Да, конечно. Грише принадлежат все приведенные стихи, кроме того, что на идиш (его автор - Иосиф Паперников), и (надеюсь, ты поняла) кроме зачитанного вслух Либерман, я шлю еще письмо. Между прочим, все перепечатанные мной стихи Гриши - совершенно новые, нигде еще не читавшиеся и не опубликованные.
Конечно, можешь утаскивать, что глянется. Гриша только рад будет.

[VAC-KA]

Либертарный Дракон, спасибо.