читать дальшеСо вчерашнего собрания я вынес несколько интересных (для меня) вещей. Председатель читал очередную порцию мемуаров, проиллюстрированных стихотворениями, написанными в семидесятых - восьмидесятых и посвященных людям, о которых в мемуарах рассказывается. Поскольку нижеприведенное стихотворение посвящено журналисту Леве Меламиду, вечно молодому и вечно пьяному, с которым хорошо знаком и я, то извольте почитать, если раньше не читали.
Полупьяный, диковатый,
Грустный, словно Вечный Жид, —
Мой любимый, мой кудлатый,
Друг мой — Лева Меламид.
Вечерком мы примем дозу,
И, мазок кладя к мазку,
Прочитает Лева прозу
Про запойную Москву.
Льются горестные строки
Прошлых радостей и бед…
Мы с тобой мотали сроки
На чужбине — тридцать лет.
Где там, Лева, наши мамы?
Как живут они без нас?
Ты приметы этой драмы
Вставь, пожалуйста, в рассказ.
Вспомни Сашу, вспомни Яшу —
Тех, которых нет уже.
Напиши про душу нашу,
Что хранилась в их душе,
О прощании с друзьями,
О пути в последний шмон.
О большой воздушной яме,
За которой — взлет в Сион.
Тут, с вершины, оглянись ты:
Там — несчастье, здесь — покой…
Мы с тобой не сионисты —
Просто мы пришли домой.
Патриоты записные
С Герцлем-Энгельсом в руке
Упрекнут нас в ностальгии
На советском языке.
Жаря стейк свиной на завтрак,
Эти рыцари пера
Не поймут никак, что "завтра"
Не бывает без "вчера"…
Лей-ка водочку-сестричку.
Выпьем за лихой почин —
За ефрейторскую лычку,
Что на днях ты получил.
Выпьем за ночную службу
В неве-яковской шмире,
Выпьем мы за нашу дружбу,
За пророчества в Торе.
За родных в Москве далекой,
За галутный наш народ.
Да за праведного Бога:
Нас вернул
И их вернет.
1981
Следующее стихотворение, как и первое, довольно известно, но я впервые узнал, что речь в нем идет о тогдашней Бориной подруге, такой же, как и он свежеиспеченной репатриантке - только приехавшей из американской глубинки.
- Мы с ней расстались, потому что не могли общаться ни на одном языке, кроме языка любви, - объяснил он, наливая себе рюмку. - На языке любви общаться можно и нужно, и это та вещь, которая необходима, но не достаточна. Ни я, ни она тогда не знали иврита, вдобавок я не знал английского, а она почему-то не могла связать двух слов на русском. Очень печально, потому что она была прекрасна.
Вытянув шею, я наблюдал за тем, как он наливает вторую рюмку. Сперва он налил себе, потом мне. Я вспомнил одного своего давнишнего знакомого, Мишу Красноштана, кумира ленинградских хиппи начала восьмидесятых, носившего почетную кличку Бомжа всея Руси; у него не было прописки и не было места жительства, он колесил по всей стране, останавливаясь у случайных знакомых. Его лучшим комплиментом избранным собутыльникам были слова:
- Руки его не дрожали.
Он произносил их с таким выражением, как у Жюль Верна Талькав о Роберте Гранте -
- Шпоры его не дрожали.
- ...А где она теперь? Что с ней?
- Не знаю... - печально ответил он.
* * *
Любовью и лаской к себе заманя,
Держала хозяйка кота и меня.
В уютной квартирке мы жили втроем,
Хозяйке служили мы вместе с котом.
Кот кушал маслины и слушал стихи,
Хозяйка со мной совершала грехи.
Была нам постелью тройная тахта –
Чуть раз по ошибке не трахнул кота…
Мы весело жили: бездомный поэт
Готовил салаты для всех на обед,
Котенок жуков научился ловить,
Хозяйка себя предлагала любить…
Мы жили как в сказке: ходили в кино.
Мы жили как в сказке: мы пили вино.
Мы жили как в сказке: мы ели мацу…
Как грустно, что сказки подходят к концу!..
Как грустно, что снова бездомен поэт,
Что больше с котом не разделит обед,
Что кот – сирота, что хозяйка – одна,
Что смотрит печально она из окна,
Что высохли в доме живые цветы,
Что в мире подлунном поэты – коты…
1977
Эти стихи писались, когда Боря был молод. У него еще не было астмы. Он был вот таким:
И мы любим Борю Камянова –
И трезвого любим, и пьяного,
И праведника, и грешника,
Страдальца и пересмешника,
И если бы вдвое шикарнее,
И даже бы втрое бездарнее
Стишки бы писал он и шуточки –
Любили б не меньше ни чуточки.