Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Искушенный читатель прочтет эту историю и пожмет плечами, - стоило ли так волноваться. Он скажет слова, способные погасить солнце: "Что же здесь особенного?" - и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Принято считать, что все талантливые люди - с придурью. Ведь если гении душевно здоровы и похожи на нас, тогда возникает вопрос: почему же писатели они, а не мы? Почему они - писатели, а мы - читатели? И вообще, где справедливость? Нет уж, пусть будут с придурью...
Ян Шенкман, Книга учета жизни (Ельцин в детском саду, Гребенщиков на джипе, раввины, хиппи и книжные журналисты)
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Мне установили программу Skype на домашнем компьютере. Несколько дней, при отличном качестве звука в наушниках, не работал микрофон, поэтому я мог лишь слушать абонентов (всегда хочется сказать - абитуриентов). Первым абонентом стала Коллекционер ( http://www.diary.ru/~8574/ ), о которой я всегда думал, что она из Питера, а оказалось - наоборот.
Коллекционер решила даром времени не терять и, узнав, что у меня работают лишь наушники, стала зачитывать вслух отрывки из книги Соломона Волкова. При этом она смущалась и даже закурила, хотя чтец она хороший и смущаться было совершенно нечего; атмосфера при чтении была славная, я бы сказал - теплая, домашняя такая атмосфера. Я, в свою очередь, тоже смущался, потому что не мог ничем ответить её бескорыстному чтению; поэтому, сохраняя непринужденные позу и выражение лица, выкурил подряд полпачки "Ноблесса". Моему восприятию Соломона Волкова не мешала даже параноидальная беспрерывная стрельба из ручного стрелкового оружия разных видов, доносившаяся из-за Стены, строящейся в четырехстах метрах от моего дома. Стена эта - новая граница с будущим палестинским государством, а я теперь, стало быть - невооруженный гражданский пограничник, обреченный, как бы, добровольно жить на передовой, хотя никогда туда не стремился.
Была непроглядная ночь с субтропическими звездами, намаявшийся за день в 34х-градусную жару город спал, уже не обращая внимание на стрельбу (ко всему со временем можно привыкнуть), окно кабинета было распахнуто настежь, с ближайших холмов медленно наплывали волны жара, пахнущие раскаленным за день песком. Рядом с включенным компьютером уютно горела настольная лампа с зеленым абажуром, вокруг неё крутились огромные белые бабочки с незрячими глазами, неподалеку мирно гукали автоматические винтовки, вплетая - не сказал бы, что диссонантно - своеобразный ритм в чтение книги Волкова о Бродском. Иногда голос чтицы прерывался, нервно шелестели страницы, и тогда одиночные хлопки выстрелов из "М-16", приближаясь, сменялись на немузыкально рявкавшие очереди из "Калашникова". Чтение с соседнего континента возобновлялось - и пальба разочарованно затухала. Я сидел в крутящемся кресле, смотрел на звезды за открытым окном, курил, слушал и думал об ассоциациях, рождающихся такой ночью. Это были смешные, трогательные и неожиданные ассоциации: реальная Стена напоминала мне путешествие во времени у фантастической Стены одного из героев раннего романа Стругацких, чтение вслух за три тысячи километров - путешествие Незнайки в Солнечном городе.
Неожиданно заработал микрофон. Мы прервали Соломона Волкова на полуслове и стали разговаривать. Голос у меня противный, и для его компенсации я выкурил ещё полпачки сигарет. Ни вина, ни самогона в эту ночь во всем моем доме не оказалось, и я был трезв и грустен. Мы говорили о семидесятых годах, о питерских хиппи и рокерах, о молодом БГ, о надеждах поколения, давно канувшего в Лету.
От пулеметных очередей проснулась Софа. Она вошла в ночной рубашке в кабинет и предложила закрыть окно - во избежание прямого попадания, как она выразилась. Мне было странно слышать, что стекла закрытого окна могут предотвратить прямое попадание восьмимиллиметровой пули, и я представил Чтицу и Жену друг другу. Во избежание прямого попадания мы расстались с голосом из соседнего континента, Софа ушла спать, в доме вновь воцарилась сонная ночь, огромные звезды за окном мигали сочувственно. Я, не выключая лампы, полез под стол - выяснять, отчего прежде молчал микрофон. Раздался звонок по телефону, и хриплый голос коменданта соседней военной базы, прикрывающей во время обстрелов наш район - совершенно незнакомый мне голос - раздраженно осведомился, отчего я не сплю, как все добрые граждане, и не выключаю свет в своем окне, - разве я не понимаю, что последние полчаса из-за Стены стреляют уже исключительно по нему, как по единственному ориентиру. Я растерялся и ответил, что мы с подругой читали стихи. Голос помолчал и после паузы осведомился, не издеваюсь ли я; и когда я ответил, что нет - предположил, что я являюсь огневым наводчиком противника. Это родило во мне ещё одну ассоциацию, на этот раз - со старой детской книгой патриотического содержания - "Зеленые цепочки", о шпионах в Питере во время блокады, которые с городских крыш приманивали немецкие самолеты, бомбардирующие ночной Город-На-Неве. Я рассказал Голосу об этом, на что в ответ услышал, что этой книги он не читал, так как по-русски он читать вообще не умеет, зато хорошо умеет другое - распознавать реальных арабских шпионов, прикидывающихся знатоками русской литературы.
На этом мы расстались, я выключил свет и ушел в спальню. Стрельба действительно затихла, как по волшебству, и я смог ещё спокойно почитать перед сном о путешествии Незнайки на Луне.
Под утро я уснул. Мне снились арабские шпионы, подающие с крыш Вечного города сигналы немецким "Мессершмиттам" путем зачитывания отрывков из моих научных монографий, и Бродский, читающий мне через компьютерную программу Skype стихи Коллекционера.
--------- В пять утра рассвело. С холмов серебряной нитью протянулся первый призывный клич муэдзина, и огненноглазые джинны, взмахивая волосатыми ушами, улетали в свои пещеры.
Ночная сказка рассеивалась.
Под окнами взревел набитый солдатами бронетранспортер. Соседи выходили на улицу - почтительно оглядывать результаты Ночи - стены нашего дома, испещренные свежими неровными выбоинами.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Вот блин.
Я понимаю, что Россия переживает грозные, трудные времена. Мне кажется, что появилась молодежь, которой интересно прошлое. Между нами и ними было целое поколение свистунов, целое поколение тусовщиков, которые непосредственно обращались к вечности, минуя собственную жизнь.
А вечность в чем? Это когда в сиюминутном раскрывается вечное; но если нет сиюминутного, то и ничего нет.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Вчера, окончив работу, я пошел к Садам Сахарова - посмотреть на то, как поселенцы будут в знак протеста перекрывать основную трассу на выезде из города. В пять часов вечера люди с оранжевыми флагами, в оранжевых рубашках, оранжевых футболках, оранжевых штанах и даже оранжевых шляпах перекрывали все основные трассы в центре страны. Пробки на дорогах образовались незамедлительно, многокилометровые колонны машин стояли, как покорные стада бизонов в американских прериях - в лучший, доевропейский период этого континента ковбоев.
Поселенцы были представлены, в основном, мальчиками и девочками пубертатного возраста. Я встал с правой стороны шоссе, у края обрыва, ведущего в каменные дома заброшенной арабской деревни Лифта. С одной стороны суетились журналисты разнообразных агенств, с другой - тремя рядами, с уксусным выражением лица, стояли полицейские. Они были одеты в бронежилеты, каски с намордниками, а в руках держали длинные резиновые дубинки и щиты из пластика. Полицейским было очень жарко. Рядом со мной, совсем на круче обрыва, громоздилось стадо арабских жеребцов конной полиции. Жеребцы тихо ржали, им хотелось пить. Полиция потела. Поселенцы скандировали лозунги. Они были в легких футболках, им было почти прохладно. Автомобили, грузовики и автобусы стояли выключив моторы - гигантской змеей, извивающейся до горизонта. Громада Дворца нации заслоняла солнце. На антеннах большей части автомобилей висели оранжевые ленточки.
На склонах соседнего холма Гиват-Шауль клубились зрители - толпы хасидов в черных костюмах. Они были законопачены в сюртуки и шляпы покруче полицейских, изнывающих от дикого ультрафиолета в бронежилетах и стальных касках, но хасидам, в отличие от полиции, жарко не было. Я никогда в жизни не видел потного хасида - даже в сорокаградусный полдень. Свои застегнутые наглухо сюртуки хасид носит с печальной гордостью, как мой дед носил старый пиджак с рядами брякающих орденов и медалей на праздник Великой победы. Дед получил ордена от военкомата, надевал брякающий пиджак один день в году, в мае, и потел в нем страшно; хасиды получили сюртуки в наследство от предков из Польши и Венгрии, носили их каждый день, но не потели никогда.
Глядя на хасидов и вспомнив деда, мне стало жарко. Я расстегнул рубашку до пупа. Ближайший ко мне полицейский с надвинутой на глаза каской явственно заскрежетал зубами. Я понял, что это - от жажды, и протянул ему бутылочку из-под кока-колы. В бутылочке (думал я) была вода: мы все носим летом такие бутылочки, без бутылочек нельзя, из них нужно отхлебывать по глотку каждые пять-десять минут для поддержания водных ресурсов организма.
Я протянул ему бутылочку. Я забыл, что вот уже месяц худею по некой ценной методике с употреблением уксуса внутрь перед каждым приемом пищи. Полицейский припал к бутылочке, и я вспомнил с запоздалым сожалением, что в ней не было воды, в ней был уксус. Я понял, что рискую остаться без уксуса, необходимого мне к употреблению перед следующей трапезой, и ринулся отнимать бутылочку у полицейского. Полицейский не сопротивлялся, но уксуса не отдавал. Он стоял задрав голову, в позе дискобола, картинно отставив одну руку, а другой судорожно сжимал бутылку. В рот лился уксус, зубы стража были сведены, глаза - выпучены. Он молчал. Я ткнул его пальцем в бронированный живот, и он отдал мне бутылочку - всё так же молча. Я стал аккуратно, любовно запихивать бутылочку в свою сумку и на секунду отвернулся. Сзади раздался рёв, напоминающий трубный глас мастодонта во время случки. Я подпрыгнул, но приземлился на каменистую, покрытую белой пылью землю не на двух ногах, а на четвереньках. Удар дубинки по затылку на миг погасил солнце, и мне стало прохладно. Привстав с земли, я тупо смотрел, как корни находившегося по соседству Дерева Иуды, покрытого розовыми лепестками, жадно сосут уксус из разбитой бутылочки. Лужица уксуса исчезала на глазах. Когда она исчезла, я встал и обернулся. Полицейский сидел на земле. Вокруг него недоуменно толпились арабские жеребцы, с них свисали толстые ноги конной полиции. Я подскочил к сидевшему на земле и ударил его ногой в живот. Это было чисто рефлекторным действием - со времен службы в рядах советской армии я не терплю, когда меня бьют по голове. Вдобавок из-за этого носителя потного мундира разбилась моя бутылочка.
Полицейский не пострадал от удара в живот, он даже не пошевелился - лишь тихо загудели его бронированные латы. Я схватил валявшуюся рядом дубинку и ударил по стальной голове. Раздался гул октавой выше. Полицейский молчал, но тут в оглушительной тишине я услышал постепенно усиливающийся звук, напоминающий рев боевого вертолета, заходящего из зенита в атаку. Это толпа хасидов взвыла от восторга с соседнего холма.
Полицейские кинулись ко мне, но дорогу им преградила девочка в длинной черной юбке и оранжевой футболке. Она размахивала бело-голубым флагом. Полицейские сбили её с ног. Поселенцы взревели от бешенства и кинулись на полицейских. Водители машин, стоявших в многокилометровой пробке, нажали на клаксоны одновременно. Обезумевшая лошадь конной полиции носилась по трассе, сбивая с ног корреспондентов иностранных агенств. Фото- и кинокамеры сыпались на мостовую, как орехи. Полицейские забыли обо мне и стали обрабатывать какого-то старца с бородой до земли, в пыльном сюртуке и с черной шляпой, на которой виднелась оранжевая ленточка, кокетливо засунутая за тулью. Старец был похож на Маленького Мука. Он закрыл голову руками, но никто не собирался его по ней бить. Его довольно вежливо подняли и, оторвав от земли, раскачав как следует, кинули в кузов полицейской машины. Старик плыл по воздуху легко, как облачко, шевеля губами предсмертную молитву "видуй". Чудовищный рев раздался с соседнего холма, как будто протрубили трубы Иерихонские, и черные толпы хасидов хлынули на дорогу. Я услышал, как они скандируют: "Рав Аврум-Йосеф!!" - и понял, что некстати случившийся на дороге у полиции старец был главой местной общины. Автомобили гудели. Поселенцы прыгали под ногами дерущихся, как лягушки. Меня схватили за плечо, я обернулся и увидел, как на плечи дотянувшегося до меня полицейского в тяжелых латах прыгнули с обезьяньей ухваткой два молодых йешиботника с развевающимися по ветру пейсами. Полицейский ворочался под ними, рыча как горилла на охоте за львом. Некто в форме, подкравшийся сзади, сбил меня с ног, я упал под ноги качавшемуся под весом двух щуплых йешиботников полицейскому. Он упал на меня, юноши легли сверху. Чья-то нечистая борода залепила мне рот. Полицейский ругался на французском языке с марокканским акцентом, йешиботники подвывали на польском идише.
Визг тормозов оглушил нас. Рядом остановился автобус с решетками на окнах, из него цепочкой побежали оскалившиеся солдаты пограничной стражи без автоматов, но с дубинками. Полицейского, потерявшего каску и бронежилет, стали запихивать в автобус, попутно лупцуя по голове дубинками и пиная ногами под зад. Его приняли за демонстранта, потому что за секунду до этого милая девушка из поселенцев, оставляя за собой в пыли шлейф разорванного платья и духов "Шанель", успела засунуть ему в нагрудный карман оранжевую ленточку протеста, выглядывавшую всем на показ.
Какой-то человек в трусах и майке, с бледным, торжествующим лицом, залез на бронеавтомобиль полиции, привязал к антенне оранжевое знамя и стал кричать что-то, надсаживаясь, но неслышно за шумом толпы и воем сирен. Солдаты хватали его за ноги, он лягался.
Одинокий араб пробежал зигзагами, прикрывая голову в куфие и вертясь между копытами взбесившихся лошадей конной полиции. Прямо по курсу ударили в толпу дерущихся водометы. Струей воды я был сбит с ног третий раз за этот суматошный вечер. Стало прохладно. Пылающее солнце черепахой спускалось за долиной Аялона.
Трое корреспондентов крайне левых антиизраильских газет из Бельгии дрались в рукопашную с полицейскими на стороне поселенцев, а телеоператор крайне правого произраильского шестого канала шведского телевидения помогал засовывать мокрых демонстрантов в полицейский автобус.
Очки я потерял.
Я понял, что с меня хватит.
Я поймал обезумевшую полицейскую лошадь, бесцельно метавшуюся с оборванной уздечкой между краем обрыва и передними автомобилями машинной пробки, вскочил на неё и ускакал.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Если это кого-то может заинтересовать, то сообщаю, что Дракон больше не пьёт по утрам водку и спирт. По утрам он пьёт уксус по рецепту Тины Грин, после чего скорбно щупает себе живот - и выражение лица, а также душевное состояние его становятся уксусными. Как только это состояние немного нормализуется, приходит время очередного приема пищи, Дракон выпивает следующую порцию уксуса, и выражение лица и душевное состояние его продолжают оставаться соответствующими - и так, собственно, всё время, ибо пищу вкушать человек должен не менее трех раз в день; так на заре времен постановил Аллах.
И то сказать - разве можно написать что-нибудь стоящее в промежутке между питием уксуса и скорбным ощупыванием живота? Разумеется, нет.
Ночью, между вечерним и утренним приемами пищи и предваряющими их приемами уксуса, Дракон отдыхает в койке, закрыв глаза закинутой на лицо рукой. И тут в голове у него начинают рождаться и умирать маленькие бесконечные миры. Но едва приходят формулировки сюжета и стиля, едва обозначаеся план повествования, начинает алеть Восток, раздается протяжный вопль муэдзина на минарете ближайшей мечети, как бы из небытия предрассветной мглы возникает время очередного приема пищи и уксуса, и выражение лица, а также душевного настроя Дракона возвращаются на круги своя.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
"Франсиско-Каэтано-Августин-Лусия-и-Мануэль-и-Хосефа-и-Мигель-Лук-а-Карлос-Педро Тринидад (родился 16 июля 1491 г., умер 17 июля 1491 г. Португалец. Анацефал. Кавалер Ордена Святого Духа. Полковник гвардии)". (АБС)
Вспомнилось:
-Великий человек валял дурака, а потом приходят дети и роняют розовые слюни.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
В плане профилактики постепенно, но перманентно и неуклонно съезжающей крыши на (в?) будке Либертарного Дракона, добрые люди обязались ему, дракону, в течение двух недель поставить на домашний компьютер программу Skype, при помощи которой вышеупомянутое чешуйчатокрытлое перепончатозадое иногда вечерами сможет общаться с желающими через микрофон, в режиме прямого телефонного разговора.
Желающие разговорного общения с летающим динозавром обладатели программы Skype приглашаются в комменты или на у-мэйл для составления синодика.
P.S.: соответствующая программа скачивается из сети бесплатно. Для реализации разговора остается только купить микрофон с наушниками.