Разумейте, языцы

Не в попад. С лева. С права. В расплох. В догонку. В друг. На зад.
В сад! В сад! - кричали чеховские сестры.

*вспомнил анекдот:
- Милый, как ты думаешь, мне пойдет, если я зачешу волосы назад?
- Окстись! Где - волосы и где - зад?*

О языке в разных ракурсах и не только:

О сборнике статей Ирины Левонтиной «Русский со словарем» -
http://www.stengazeta.net/article.html?article=7469

“D!RTY RUSSIAN” или, осторожно, ненормативная лексика -
http://www.realchina.ru/archives/2412

*А о таком я вообще еще не слышал* -
http://capadosia.livejournal.com/12904.html

@темы: нотабене

---

Сегодня исполняются 92 года со дня рождения Александра Галича.
1918, Екатеринослав - 1977, Париж.

www.ruthenia.ru/60s/galich/ja_vybiraju.htm


(На фотографии: Галич, Иосиф Бродский, Галина Вишневская, Михаил Барышников, Мстислав Растропович. Нью-Йорк, середина 1970-х.)

Последняя песня: web.ru/bards/Galich/part102.htm

alexandrgalich.ru/ - сайт памяти Галича.

Был поздний вечер. Я сидел за столом в своей комнате и слушал по старому приемнику Би-Би-Си. За окном крупными хлопьями шел снег. Верхний свет был погашен, горела настольная лампа, шторы были отдернуты, от оконной рамы тянуло холодом, хотя батареи работали на полную мощность. Радио ужасно завывало, хрипело и, казалось, временами сморкалось. Кончилась какая-то передача, начали передавать выпуск новостей, голос диктора все время уплывал. Я услышал: "Сегодня в Париже умер... поэт... Александр Галич..." Голос потонул в зубном скрежете, вое и реве глушилок. Помню, я посмотрел налево, в окно - снег повалил еще гуще. Я встал и пошел на кухню, там мама мыла в раковине посуду. "Мама, сказали - Галич умер". Она повернула ко мне голову, и вдруг все тарелки полетели на пол.

Кончалось пятнадцатое декабря 1977 года. Мне было пятнадцать лет.

@темы: гебуртстег ун йорцайтн

---

Глава «О Бродском» из книги Андрея Сергеева «Omnibus: Альбом для марок. Портреты. О Бродском. Рассказики.»
М.: Новое литературное обозрение, 1997.

noblit.ru/content/view/469/1/

При копировании ссылки прежде всего имел в виду Риту Taknebivaet, как интересантку всего, связанного с личностью И.А.

@темы: книги

---

*Интересно, вернулся ли из Канады Губерман? Он летал туда на прошлой неделе и выступал, в том числе, в Торонто. Он вообще большую часть года проводит в поездках за границу, и энергии этого семидесятичетырехлетнего человека мог бы позавидовать любой юнец. Сегодня утром Софа была по делам в нашем бывшем районе, где он живет и где мы были соседями много лет. Она рассказала, что в районе тихая паника, что публика утверждает, что видела Губермана там трижды в день его торонтского выступления - он заходил в магазины, покупал сигареты, огурцы и соленую рыбу, общался с районными старичками и беседовал с продавцами. Один из наших тамошних пенсионеров, Изя из Барановки, ежедневно читает русские газеты. Читал он газету и утром того дня. Все равно делать ему нечего, вот он ее и читал, сидя на лавочке у супермаркета. Из газеты он узнал, что Губерман в этот день выступает с чтением своих стишков перед русскоязычной публикой в Торонто. Изя удовлетворенно кивнул головой и, гордясь высоким знакомством, сказал по-русски вслух грузчику-эфиопу: "Я знаю Губермана. Мы все здесь его знаем. И тещу его покойную я знал, она дышала воздухом здесь, на этой скамеечке. И он теперь на этой скамеечке часто сидит тоже. У него болит нога, вот он на ней и сидит. Да. А сегодня он выступает в Торонто. А вчера он выступал в Монреале". Эфиоп с недоумением вытаращился на Изю, белки глаз его отсвечивали голубым. Изя был польщен вниманием. Он хотел сказать еще что-то умное в том же роде и даже открыл рот. Потом он хотел его закрыть, но не смог, потому что к стойке соседнего ларька, прихрамывая, подошел Губерман и стал покупать яйца и помидоры. - Аыыаы, сказал Изя, - Мироныч, ты того, этого, типа, в Канаде или тут?.. - Типа, в Канаде, - ответил Губерман, прищурился и исчез. Клянусь мамой, торопливо сказал Изя моей жене, которая проходила мимо. Что это - раздвоение (растроение) его астрального тела или очередное массовое явление иерусалимского синдрома? Черт возьми, я вот так не умею.*

---

Несколько ссылок

Несколько дней назад в Иерусалиме умер писатель, литературовед Илья Захарович Серман.
xviii.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4910

Памяти Ильи Сермана (1913 - 2010) - www.openspace.ru/literature/events/details/1824...

Несколько лет назад я писал в дневнике о своем знакомстве с ним и его женой Руфой -
www.diary.ru/~libdragon/p40031541.htm

@темы: гебуртстег ун йорцайтн

---

Похвала глупости

Нет. Я решительно не в силах предодолеть соблазн переписать для моих читателей еще кое-что из этой прекрасной книги, явившейся иностранным подарком к моему дню рождения. Все же я зарыл в землю свой талант: я утверждал и продолжаю утверждать, что по качествам своего глубинного "Я" должен, обязан был заниматься в этой жизни трудом переписчика. Быть писцом. Как Акакий Акакиевич. Писец. Воистину - писец.

"Своими знаниями о прошлом мы обязаны кретинам, имбецилам либо врагам. Мы живем среди развалин. Многие и многие из фрагментов прошлого дошли до нас лишь благодаря комментариям к ним, написанным порой спустя много веков. Огромное количество вещей о народах и учениях известны нам благодаря свидетельствам их врагов. О богомилах и павликианах со слов их врагов известно, что они поедали детей. Но то же самое говорили и о евреях. Все враги - неважно, чьи это враги - всегда пожирали детей.
Прошлое доходит до нас искаженным всеми возможными способами, в особенности когда в этот процесс вмешивается глупость.

Первое, что для себя открываешь, изучая глупость, - это то, что ты сам имбецил. А как же иначе. Нельзя безнаказанно считать других имбецилами, не отдавая себе отчета в том, что их глупость и есть то зеркало, в котором мы сами отражаемся. Зеркало вечное, точное и верное.
Меня всегда интересовал диагноз: тупоумие или кретинизм? Случай эпифании имбецильности описывается Джойсом, когда он рассказывает об одном разговоре с мистером Скеффингтоном. "Я узнал, что брат ваш умер", - говорит Скеффингтон. - "Ему было всего десять лет", - отвечают ему. Скеффингтон говорит: "Всё равно печально".

Библиотеки переполнены книгами, написанными сумасшедшими. Работая над книгой о поисках совершенного языка в европейской культуре, я натолкнулся на сумасшедших лингвистов, авторов бредовых теорий о происхождении языка, среди которых самыми забавными оказались националисты - по их мнению, язык их страны и был языком Адама. По Горопию Бекану все языки ведут свое происхождение от от первоначального языка, которым является антверпенский диалект. Абрахам Милиус также доказал, что древнееврейский язык породил тевтонский, наиболее чистую форму фламандского диалекта. Барон де Рикольт утверждал, что фламандский был единственным языком, на каком человчество говорило с колыбели. Улоф Рудбек в своей книге "Atlantica sive Mannheim vera Japheti posterorum sedes et patria" (три тысячи страниц!) утверждал, что Швеция была родиной Иафета, а шведский язык изначально был языком Адама.
Вообще, этот жанр - сумасшедшие ученые, пишущие и печатающие труды - весьма обширен, а сегодня эстафету подхватил Интернет.

Во Франции некоторые задаются вопросом, не был ли Миттеран реинкарнацией Тутмоса II. Перечень глупостей можно продолжать бесконечно. Один автор, имени которого я сейчас не помню, в своем ученом произведении утверждал, что сифилис - весьма опасная болезнь, ибо она может вызвать туберкулез.
Господин Экошоар в XIX веке писал о различных техниках сажания на кол. Другой автор, г-н Фурнель,в 1858 году выпустил труд о пользе наказания палками, приведя список знаменитых писателей и художников, которых в детстве били палками, от Буало и Вольтера до Моцарта.
Нужно не забыть Эдгара Берийона, члена Французской академии, который в 1915 году написал работу, посвященную актуальнейшей проблеме: оказывается, немцы испражняются обильнее, чем французы, и по объему их экскрементов можно даже сказать, в каких местах они побывали. Таким образом, путешественник может узнать, что он пересек границу, оценив размеры фекалий на обочине дороги. Берийон говорит о "гипертрофированной потребности в опорожнении кишечника у немецкой расы". Господин Шенье-Дюшен в 1843 году разработал систему перевода французского языка на египетские иероглифы, "чтобы он стал доступен всем народам". В 1779 году некий месье Шассеньон выпустил четырехтомник, озаглавленный "Нарывы воображения, разлитие графомании, литературная рвота, энциклопедическая геморрагия, парад уродов".
Но наиболее любопытный феномен - это сумасшедшие, пишущие о сумасшедших.

В своей книге о литературных безумцах Блавье называет (среди тысячи пятисот наименований!) последователей новых космогонических теорий, гигиенистов, пропагандирующих хождение задом наперед, некоего господина Мадроля, разработавшего подробнейшую теологию железных дорог, а также Пассона, опубликовавшего в 1829 году "Наглядное доказателство неподвижности Земли", и работу какого-то Тарди, который в 1878 году доказал, что Земля поворачивается вокруг своей оси за сорок восемь часов.

А вот великий Джулио Сер Джакоми. Он издал книгу в 1500 страниц - свою переписку с Эйнштейном и Пием ХII, книгу, в которой содержатся только письма, написанные автором тому и другому, потому что, по всей видимости, ни тот ни другой ни разу ему не ответили.

Впрочем, не только академические ученые и профессионалы пера, но даже и такие ответственные люди, по долгу службы работающие с письменным словом, как редакторы, порой бывают удивительно глупыми и отвергают шедевры. Это еще одна глава в истории невежества.
Давайте поиграем в загадки и отгадки. Фраза - автор. Фраза - автор.

"Я, наверное, чего-то недопонимаю, но у меня в голове не укладывается, зачем этому господину нужно на тридцати страницах описывать, как он ворочается в кровати перед сном".
(Это - первый отзыв о романе "В поисках утраченного времени" Пруста.)

"Не думаем, чтобы эта вещь пользовалась спросом на рынке детской литературы".
(Первый отзыв профессональных критиков по поводу "Моби Дика".)

"Сударь, вы похоронили ваш роман в ворохе деталей, хорошо выписанных, но совершенно излишних".
(Ответ Флоберу по поводу "Госпожи Бовари".)

"Каким человеком был бы этот автор, если бы умел писать!"
(А это уже - сам Флобер. О Бальзаке.)

Ответ Эмили Дикинсон, поступивший от профессионального литературного критика:
"Сомневаюсь. Все рифмы неправильные".
Джорджу Оруэллу по поводу повести "Скотный двор": "Истории о животных в США будет невозможно продать".
Касательно "Дневника" Анны Франк: "Кажется, эта девушка не видит и не чувствует, как можно поднять эту книгу над уровнем обыкновенного курьеза".

"Гремучая похабщина и закат музыки!" - это Пятая симфония Бетховена.
Хула всегда звучит гораздо громче, чем похвала. Это необходимо признать и понять. Настоящий поэт прокладывает себе дорогу сквозь шквал ругательств. При этом сейчас мы даже не догадываемся, какими прославленными именами украшались эти гирлянды из ругательств, висевшие на шее людей, которых мы считаем ныне великими писателями и художниками.
Нужна такая лакмуслвая бумага, которая позволяла бы нам установить в кажом из этих случаев, с кем мы имеем дело - с дураком или имбецилом. От всего этого списка и впрямь голова идет кругом. Но у нас слишком возвышанные представления о книге, мы охотно ее боготворим. На самом же деле, если присмотреться, гигантскую часть наших библиотек составляют книги, написанные людьми совершенно бесталанными, откровенными кретинами или помешанными. Мы знаем, что огонь уничтожает не только шедевры. И это, как нам кажется, может служить утешением."

@темы: книги

---

Нам-Бок - лжец

Известным образом, я был плохим педагогом. То есть все, включая учащихся и коллег по школьной работе, полагали, что я хороший учитель; я же скромно отмалчивался. Я не считал и не считаю нужным объяснять всем и каждому, что ненавижу воспитывать, не знаю, не умею, не понимаю, как это можно - дидактически макаренковать или сухомлинничать. Я боялся учеников до судорог и ежедневно шел в школу, как на плаху - какое счастье, что они об этом не догадывались. Я допускаю, что скрыть такое довольно сложно; возможно, во мне умер великий актер. Правда, думаю, что он никогда и не рождался, но книгам виднее. Я имею в виду, что ученые книги по психологии и психитатрии, которые пишет мой двоюродный дядя Иля, и которые однозначно утверждают, что такое скрыть можно один, два, ну - три раза от силы, а дальше в силу вступает закон... забыл, как он называется. Но вот факт: дети не догадывались о том, что я был хреновым педагогом. Допускаю, что учителя, завуч, директор не замечали этого в силу собственных, взрослых забот; но ведь известно, что нет никого наблюдательнее детей, что обмануть их действительно можно - один или несколько раз, однако в процессе... нет.
В армии я тоже был плохим солдатом, но и об этом почему-то никто не догадывался - ни друзья-товарищи, ни офицеры. То есть они знали, что я ничего не понимаю в азбуке морзе и с трудом сумею включить переносную рацию, но мне все как-то сходило с рук. Перед демобилизацией мне подарили наградные грамоты, значок отличного связиста и даже хотели дать медаль за отличное несение караульной службы. На самом деле, и значок, и медаль мне дали, я только не помню, где они теперь находятся. То есть я обманул и товарищей по службе, и начальство. Поразительно. В пионерском лагере "Зеленый огонек", где мы проходили педагогическую практику, я обманул и детей, и начальника лагеря, и всех пионервожатых (главным для меня до сих пор остается то, что я обманул лагерную повариху Валю, которая хотела меня, и я поселил в ее глазах устойчивый образ ловеласа и дон Жуана, после чего малодушно сбежал, но она так и не догадалась, что это - от страха).

Когда я пришел в первый раз в школу давать урок, то начал с того, что заявил, что я знаю, что ничего не знаю. Дети вошли в ступор, никто из них и не слышал о Сократе. Тогда я рассказал им о нём, а заодно, подумав - о Платоне и о Солоне. Когда я рассказал о них, то машинально перескочил на Атлантиду. И дети пали к моим ногам, и уроки у меня проходили образцово, и в школу в конце концов нагрянула объединенная комиссия из Роно и нашего пединститута, которая хотела наградить меня именной тетрадкой, или сборником работ Ленина о педагогике, или еще какой-то чепухой. То есть вы уже поняли, что не только детей, но и все комиссии я обманывал самым беспардонным образом, не поясняя ни тем, ни другим, что во время ведения первого в моей жизни урока трясся от ужаса и потому нес ахинею. У меня начался словесный понос от страха, - доверился я однажды школьной завхозихе Наде, и она мне не поверила. Нужно ли добавлять, что и Надю, таким образом, я обманул тоже. Не только таким, впрочем. Ну, это ладно.

Вообще говоря, сам не очень понимаю, для чего сейчас это рассказываю. Я уже рассказал обо всем этом давным-давно, нкаписав рассказ "Педагогическое недоразумение". Хотя я, садясь за письменный стол, вовсе не намеревался распространяться о педагогике, которую как не понимал, сидя на студенчексой скамье, так и не понимаю до сих пор. Помню только имя: Ян Каменский. И ведь был еще Стеблин-Каменский, и актер Стеблов, который играл доктора Мортимера из "Собаки Баскервилей", - но это совершенно уже ни в какие ворота. Я ведь и ни о каких Баскервилях говорить не собирался. Другое дело, я всегда мечтал иметь такой замок, как Баскервилль-холл и жить на болотах Девоншира, и собирать бабочек... нет, я не Стэплтон, я другой... лучше бы я гонялся за окрестными девицами, как сэр Хьюго, и обманывал бы их своей кажущейся грубостью, беспардонностью и развратом.

На самом же деле (говорил я ученикам), я совершенно не уверен, что стал бы учителем, родись я в древнем Египте или в верхнем палеолите. Скажем, меня звали бы... ну, скажем, Нам-Бок. Кто такой Нам-Бок? - перебили меня дети, и я с места в карьер понесся пересказывать им рассказ Лондона. ...Одно знаю, - сокрушенно продолжал я через час, перед самым звонком, - что неандертальцем бы я был очень плохим. Ну, кроманьонцем - еще куда ни шло, но неандертальцем... нет уж, увольте. Главное, я не умею владеть дубиной, из меня куда как плохой охотник, и как бы я сумел прокормить свою женщину? Ого-го, сколько женщин было бы у нашего Михал Маркыча в верхнем палеолите! - заулюлюкал Митрофанов, известный всей школе и даже всему району двоечник и хулиган, а классная красавица Нинель Сидорова томно вздохнула и пристально посмотрела на меня из-под приопущенных ресниц (не беспокойтесь, это было в выпускном классе).

...Главное (вот слово-паразит!), - говорил я, - тогда не было книг и никто не подозревал даже, что умеет писать. И читать. Как бы я мог прокормить своих женщин в древней Греции? Я не воин, не крестьянин, не торгаш, и египетские "Жалобы Ипувера", рвно как и "Речи красноречивовго земледельца" не про меня писаны. Когда же наконец изобрели алфавит (вот радость была, наверное!) сразу стало ясно, что писательством ни себя, ни семью не прокормишь. Почти как и сейчас, впрочем. Разве что я был бы жрецом. Ведь владение письменностью в те благословенные времена являлась признаком элитарности и носило сакральные черты применения. Но вы посмотрите (вдохновенно врал я ученикам) - какой из меня жрец?! Никакой. Я бы не смог стращать безграмотных, нищих, забитых работяг Ваалом и Бел-Мардуком, я от такого вранья бы не мог им потом в глаза смотреть (кому? Ваалу или нищим работягам? - спросила вдумчивая Бетти Крук. - Обоим, - ответил я).

Так что, знаете, скорее всего я был бы писцом. Просто переписчиком. Ей-богу, в древности и в раннем средневековье это тоже было почетным делом. Во-первых, свитки, рукописи под боком, всякие там кодексы, инкунабулы. Я именно это люблю. Потом, как рассказывает храмовый писец Шедсу в "Одном дне египетского мальчика", писец всегда при кухне и вообще в почете. "И руки у него всегда белые, мягкие, а не как у рыбака или гончара. Зарплата хорошая, опять же. Никто вокруг тебя ни читать, ни писать не умеет, все к тебе бегут стройной колонной. Нет, беспорядочной толпой (так мне больше нравится). Всей работы - вести переписку. Фараон в восторге. Мне - одни награды. Пишешь, как читаешь, читаешь как пишешь. Чего мне еще надо, в самом деле? Если в Египте - ну, иероглифы с иератикой выучил бы, а для дипломатической переписки с Аккадом пришлось бы еще немного овладеть клинописью. А если бы я в Аккаде жил - то наоборот. Делов-то. От перемены сумм слагаемых место не меняется... как это там?
Видите, как вдохновенно врал я своим ученикам, и как почтительно они глядели мне в рот. Точно как земледелец в каком-нибудь Мемфисе заглядывал в рот почтенному писцу, которому принес устную просьбу, чтобы тот переформатировал ее в демотическое письмо.

Все дело в том, что я очень люблю читать. Писать я люблю тоже. Конспектировать, излагать в сжатом (и не в сжатом) виде прочитанное на бумаге. Кроме того, я очень люблю выпить. Я все это так люблю, что всегда при удобном (равно как и при неудобном) случае цитирую кусок из покойного Ерофеева:

"- Да, да! Я очень люблю читать! В мире столько прекрасных книг! - продолжал человек в жакетке. - Я, например, пью месяц, пью другой, потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен кажусь я сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой, а потом..."

Кстати, насчет того, что я так уж беспредельно люблю выпить - вранье тоже. Это просто имидж. Видите, как я вру? Чисто машинально, механически, просто для собственного удовольствия. Я всю жизнь вру: устно, на листе бумаге, на странице экрана монитора. Своим почерком, и на машинке, и на клавиатуре компьютера. Учителям и ученикам, взрослым и детям, мужчинам и женщинам, товарищам по армейской и гражданской службе, офицерам и начальникам (последним вру с особенным удовольствием). За это вранье меня считают хорошим человеком, награждают именными значками и литературными премиями, приглашают на конференции и симпозиумы. Вокруг моей лжи слагаются легенды, и в глазах простодушных псевдонимы и ники мои постепенно становятся синонимами таланта, душевного трепета, отзывчивости и даже мудрости. Порядочные люди приходят ко мне со своими проблемами - советоваться о вещах, в которых я ровным счетом ничего не понимаю. Нужно ли пояснять, что я испытываю глубочайшие муки совести, но так вжился в своё вранье, что начинаю глубокомысленно изрекать в ответ какую-то чушь, и меня немедленно записывают в оракулы.
Если я, положив руку на сердце, честно и откровенно признаюсь, что вру и вам тоже, потому что просто я вас до дрожи боюсь, - надеюсь, вы мне поверите. Хотя нет. Надеюсь, вы мне не поверите. Хотя нет. Наоборот.

---

- Один итальянский автор афоризмов говорил, что нельзя быть великим болгарским поэтом. Сама по себе эта мысль как будто проникнута презрением к малым нациям. Вероятно, он хотел сказать (вместо Болгарии он мог бы взять любую из маленьких стран) - даже если великий поэт и был, его язык недостаточно известен, а значит, наши с ним дороги никогда не пересекутся. Так что если "великий" означает "знаменитый", то можно быть хорошим поэтом и не быть знаменитым. Однажды я был в Грузии, и мне сказали, что их национальная поэма "Витязь в тигровой шкуре" Шота Руставели - это величайший шедевр. Верю, но она не имела такого резонанса, как пьесы Шекспира!

- Сколько Хемингуэев родилось в Парагвае? Возможно, от рождения они были способны создать великое по своей оригинальности и силе произведение, но они не сумели сделать. Они были не в состоянии это сделать, потому что не умели писать, или потому что не было издателя, которого заинтересовало их творчество. А может, они даже не знали, что могут писать, что могут быть "писателями".

- В "Поэтике" Аристотель называет около двадцати трагедий, неизвестных нам. Истинная проблема состоит в следующем: почему только произведения Софокла и Еврипида дошли до нас? Были ли они лучшими, наиболее заслуживающими того, чтобы войти в историю? Или просто их авторы плели интриги, чтобы получить одобрение современников и задвинуть конкурентов, то есть тех, кого называет Аристотель?..

- Не забывайте, что и некоторые произведения Софокла утрачены. Были ли утраченные произведения лучше, чем те, что сохранились? Может быть, дошедшие до нас произведения предпочитала афинская публика, но они не были самыми интересными... Сколько было великих авторов, о которых мы так ничего и не узнали?

- ...Шедеврами не рождаются, шедеврами становятся. Великие произведения влияют друг на друга через нас. Да Винчи написал много картин, которые, на мой взгляд, лучше "Джоконды": например, "Мадонну в скалах" или "Даму с горностаем". Но "Джоконда" получила больше интерпретаций, которые, как слои осадочных пород, со временем покрывали это полотно, меняя его. Обо всем этом написал Элиот в своем эссе "Гамлет и его проблемы". "Гамлет" не является шедевром, это довольно бессвязная трагедия, в которой автору никак не удается свести воедино различные начала. По этой причине она и стала загадкой, над которой не перестают биться. По своим литературным качествам "Гамлет" не является шедевром - он стал шедевром потому, что не поддается нашим интерпретациям. Иногда достаточно произнести несколько бессмысленных слов, чтобы войти в историю.



В сети она, кажется, (еще?) не появилась. Жаль, что при всей моей любви к конспектированию прочитанного, невозможно подробно законспектировать всю эту книгу. Например, я был поражен фактом (на самом деле, я был поражен многими фактами), что до Святого Амвросия читали, оказывается, только вслух. Он первым начал читать, не произнося вслух слова. И это повергло Святого Августина в крайнее замешательство.

@темы: книги

---

Сверхзадача

Даже для глупой Овцы
Есть у тебя леденцы.

(с)

Schreiben, schrieb, geschrieben...

- Сударь, в каждом произведении должна быть сверхзадача. Вы знаете, что такое сверхзадача, сударь?
- Я знаю, что такое сверхзадача. Дальше.
- Очень хорошо. А теперь скажите...
- Подождите. Что - в каждом произведении?
- В каждом, сударь, в каждом...
- В туалете типа "сортир" сверхзадача должна быть тоже?
- Гм... Признаться, сударь, я никогда не думал о таких низменностях... о низинах, то есть...но...
- А о возвышенностях?
- Вот-вот! Мы хорошо понимаем друг друга. Но, сударь, мы говорим не об архитектуре. Мы говорим о литературе.
- Что, только в литературном произведении должна быть сверхзадача?
- Ну... в науке тоже.
- В живописи? В музыке?
- Вероятно. Но мы...
- Мы говорим о литературе. Я хорошо это усвоил. Сударь.
- Да. Так вот. ...так что? Вы меня постоянно сбиваете с мысли. Вы все время влезаете и не даете продолжить (какое отвратительное свойство характера!) Так. Да. Вот, скажем, Свифт. Почему это произведение стало, не побоюсь слова, великим произведением? На все века, можно так выразиться. Гениальным произведением. Потому как...
- Какое произведение?
- Свифта! Сударь, у вас что, чесотка? Почему вы вертитесь? Вам не сидится на месте? Мы...
- У Свифта было много произведений. И у Дефо.
- Боже, вы невыносимы!
- Всевышний невыносим? Знаете, а это идея!
- Свифт! Дефо! Вы... я...
- Дефо точно невыносим. Правда, у него была сверхзадача...
- Вы! Вы невыносимы! Вы пришли слушать лекцию или чесать в... в носу?
- Иногда так, иногда этак. В зависимости от ситуации.
- Дефо... то есть, я хотел сказать, Свифт хотел показать - и показал, сударь, талантливо показал! - уродливость общества той эпохи, в которой жил. Это была его - что?
- Сверхзадача.
- Вот! И посему его произведения остаются актуальными до сего дня, их читают и будут читать. Вы понимаете, сударь?
- А Дефо?
- Что - Дефо? О, Дефо! У Дефо была куда более скромная сверхзадача - показать трудолюбие отдельно взятой личности, попавшей в экзистенциальную ситуацию. Вы понимаете, о каком произведении мы рассуждаем. Не так ли?
- Довольно нудная сверхзадача, по-моему. И в первоначальном варианте "Робинзона" было еще в пять раз больше текста, чем в том, который все мы читали в детстве. Меня всегда куда больше интересовал вопрос - как он, проведя столько десятилетий на уединенном острове, справлялся с проблемами инстинкта продолжения рода. По-моему, режиссер одной из старых экранизаций романа довольно двусмысленно показал этот момент - так, что зрители в зале переглянулись.
- Вы имеете в виду вечерний эпизод с Пятницей?
- Я имею в виду утренний эпизод с козами.
- О Боже!
- Впрочем, вернемся к нашим буридановым баранам.
- К ослам!
- Нет, именно к баранам. Итак, Дефо. Да, Дефо... кстати, Свифт искренне ненавидел своего выдающегося современника. Он считал его автором-приспособленцем, земледельческие и ремесленные потуги, равно как и праведная жизнь героя которого не стоят кучки дерьма последнего из йэху.
- Тем не менее он выполнил свою сверхзадачу!
- Несомненно.
- Вот - Горький.
- Чего - Горький?
- Вы "Мать" читали, сударь?
- Я читал даже Умберто Эко!
- Я спрашиваю вас о Горьком. Обратите внимание, что в своем романе поставленную сверхзадачу выполнил и этот автор. Куда более скромную, чем у Свифта и тем более у Дефо, но - выполнил. Он схематически избразил язвы современного ему капитализма. И бичевал их. На примере одной отдельно взятой трудовой семьи.
- Поэтому этот роман сейчас решительно никто не читает. Это ужасный роман.
- Возможно; однако свою сверхзадачу Горький выполнил.
- Где же логика? Автор выполнил сверхзадачу в произведении - а в итоге никто этого произведения не читает. Оно ушло и, скорее всего, уже не вернется к читателю. Я предпочитаю произведения, написанные Бог весть когда, в которых нет никакой видимой сверхзадачи, но которые читаемы до сих пор. И, между прочим, будут читаемы, сударь.
- Нет и не может быть вечным произведение, лишенное сверхзадачи!
- Какая сверхзадача стояла перед Хармсом? Наглядно показать, какие большие огурцы продаются в советских магазинах?
- Наверняка стояла. Может быть, он сам для себя ее не сформулировал, но, будучи автором с большой буквы, будучи мастером (тоже с большой), выполнил ее a priori.
- Сколько сегодня больших и маленьких букв...
- А Джанни Родари? Вот пример увлекательнейшего чтения якобы для маленьких, на самом же деле - для взрослых. И Карло Коллоди. Бог ты мой, Карло-то Коллоди! Ведь "Пиноккио" - нравоучительная повесть с ярко выраженной сверхзадачей.
- По-моему, в "Буратино" нет никакой особой сверхзадачи, а дети читают его больше, чем классического "Пиноккио". И Волкова со всей его серией.
- Слушайте, вот тексты Шевчука, наконец. Гражданственность позиции...
- А строчку другого автора "я целовал ее в рот, а она меня - наоборот" молодежь распевает вот уже тридцать лет. И будет еще распевать.
- Что это за мерзость?
- Это Майк. Вы знаете Майка? Я его очень люблю. Он нежный.
- Поговорим о чем-нибудь другом. Например, в чем заключается сверхзадача ваших собственных произведений, сударь?
- Понятия не имею.
- Подобного ответа следовало ожидать...
- Я как тот в телеге: что увижу, о том пою. Когда сажусь и начинаю писать, никогда не знаю, что выйдет и выйдет ли вообще. И о чем именно, не знаю тоже.
- Понятно. Критический реализм, постепенно вытесняемый сюрреализмом.
- Опять большие и маленькие буквы.
- Как?
- Неважно. Я понятия не имею, какая у меня сверхзадача. Я беру тему и начинаю ее крутить между пальцами. Иногда возникает желание описать ситуацию. По ходу возникает невнятное ощущение идеи, которую хочется донести до читателя. Иногда возникает. А иногда нет. Когда не возникает, я знаю, что написанная вещь может понравиться чисто с технической точки зрения, но в дальнейшем - как самодостаточное произведение - умрет. Мало ли кругом покойников. Вот и всё. Правда, обычно находятся профессионалы литкритики, которые выкапывают эту вашу сверхзадачу буквально в любой моей вещи. Я читаю и диву даюсь. И Довлатов тут, и Бабель, и Фицжеральд, и даже Фолкнер.
- Дорогой мой! У литературных критиков - своя сверхзадача, и именуется она литературной критикой. Это их хлеб. Плевать им на вас. Им нужно выполнить свою сверхзадачу... Итак, мы подошли к закономерному выводу, следующему из нашей увлекательной беседы. У вас нет сверхзадачи. Печально, но факт. По крайней мере, вы сами утверждаете это.
- Слушай, ты вообще меня читал?
- Нет. А это необходимо?
- Знаешь, я напишу о нас с тобой зарисовку.
- Разве мы перешли на "ты"?
- Простите, сударь. Поскольку я мыслю почти исключительно ассоциациями, то обещаю, что литературная сторона этой зарисовки навеки останется для вас несформулированной.
- А именно?
- Именно - что?
- Какую ассоциацию порождает ваше творческое "я" как отражение нашей увлекательной и, не побоюсь этого слова, поучительной беседы?
- "Тут голос раздался Кокоши:
- А можно мне кушать калоши? -
Но Ваня ответил: - Ни-ни,
Боже тебя сохрани!"

---

12.10.2010 в 00:05

Пишет  Nosema:

У дракона нет сокровищ, кроме золотого пламени. Вся пещера наполнена красным огнем, желтым огнем, белым огнем; рыцарь заглядывает в пещеру, и дракон заслоняет вход.
- Кто там движется? - спрашивает рыцарь.
- Тени, - отвечает дракон.

Рыцарь подпрыгивает и до того, как дракон вышвыривает его, видит в языках пламени крошечную саламандру.
- Я мог бы догадаться, - говорит рыцарь. - Она всегда...

Дракон ломает ему ребро и руку.

@темы: в мире сказок тоже любит булочки гном

---

Не поеду я больше в мертвоморские отели. По крайней мере, в ближайшие год-два - точно не поеду. Там коммунизм, царская пятиразовая жрачка, бесплатная выпивка двадцать четыре часа в сутки, и, в конце концов, нужно же было показать маме с папой, что такое цивилизованный капитализм. Но это же совершенно невозможно, этак и лопнуть недолго. Жрачка - выпивка - бассейн. Бассейн - выпивка - жрачка. Выпивка, бассейн, жрачка. Господи, если таков рай для праведников, то я предпочитаю быть грешником. Праведники, правда, на то и праведники, что вкушают яства умеренно, а потом, подкрепившись, начинают тусоваться в великих потусторонних библиотеках, где собраны все шедевры мировой литературы. Не знаю, не знаю. Я великий грешник, ибо искренне не понимаю, как можно тусоваться на интеллектуальные темы после такой жрачки. Я чувствовал себя каким-то Собакевичем на приеме у губернатора. Нет, на завтраке у полицмейстера. Я уже забыл, у кого там конкретно собирались мертводушечные герои. К исходу вторых суток мне уже не хотелось не только жрать,мне уже даже и выпить не хотелось - можете себе представить? Еле живой после ресторана, я доходил до бассейна, с кряхтеньем взгромождался на лежак и открывал Умберто Эко. И чувствовал, что не в силах сосредоточиться на открытой странице. Я испытывал сильнейший позыв ко сну и с большим трудом лупал глазами по сторонам. Тогда я сползал со своего места и погружался в воду, чтобы немного освежиться. Божечка мой, как эти праведники в состоянии при таком раскладе сидеть в раю вечность, - бурчал я под нос, - ведь я пришел в совершенно животное состояние уже на вторые сутки. Я вылезал из воды и тащился к своему месту под тентом. В голове не было никакого Умберто Эко, в голове бродили не имеющие никакого отношения к Эко ассоциации: типа, я - зверь, именуемый кот. Почему кот? К чему - кот? При чем здесь кот? К тому, бормотал я, что до кормления он издавал звуки противные, а после кормления уже никаких звуков не издавал, а только лупал глазами. Как я. И вылизывал шерсть. Я скоро тоже буду вылизывать шерсть. Потому что я дошел до скотского состояния. Я открывал рот, из него свешивался длинный розовый язык, и я начинал пищать и мурлыкать. От меня шарахались. У меня не было сил объяснить соседям, что просто я лишился потенций для членораздельного выражения своих чувств. Я жалобно пищал и смотрел по сторонам. От меня отодвигались. У меня не было сил закрыть рот. У меня не было сил встать. У меня было не больше сил, чем у вымершей стеллеровой коровы, которую вытащили на сушу. Остатки мыслей бездумно бродили в голове, как обезумевшие тени в царстве Аида. Они натыкались друг на друга и не узнавали, с кем имеют дело. Логические цепочки ассоциаций - хлеб писателей, поэтов, мыслителей и теологов - разомкнули свои связи. Ы-ы-ы-ы-ы-ы, говорил я тихо и добавлял - Ма-ма. Одна из последних мыслей на исходе того дня связала моё небытие с понятием "элои". Кто такие элои, вяло удивился я сам себе. Потом на память пришло второе слово - "морлоки". Минут через пятнадцать я понял, что я - элой, что так раскармливать свои стада могут только морлоки. Еще минут через пять я соотнес оба слова друг с другом и понял, что напоминаю сам себе строчку из Уэллса - о безоблачном времяпровождении выродившегося человечества в восемьсот с каким-то тысячелетии нашей эры. Как безоблачен был их день, - пробормотал я, тупо глядя на голубую воду бассйна - как день скота, пасущегося перед бойней. Тут я вспомнил, что пришло время закапать глаза. У меня пять сортов глазных капель, и я обязан капать их в определенной последовательности. Хрипя, я перевалился через свой живот и дотянулся до сумки с бутылочками капель. В последнее время я стал чувствовать странное неудобство, когда надеваю солнцезащитные очки. Непонятно, в чем тут дело, бормотал я, закапывая, щурясь, альфаган, глаутан и прочий косопт. Барон я Апельсин этакий, бормотал я, промаргиваясь после капель. Еще немного (бормотал я), и передвигаться я смогу лишь при помощи тачки, на которую взгромоздю свой живот, и которую будет двигать этот... тряпичник. Как его звали-то? Господи, уже и это забыл. Папа Карло, что ли? А! Фасолинка, кажется. Мистер Фасолинка. Или нет? Еще был Лук Порей, на его усах жена вывешивала сушиться белье. Герцог Мандарин еще был, скотина этакая. Мне больше нравится барон Апельсин. Он чем-то похож на Портоса... При чем здесь Портос?
- Дяденька, дай подержаться! - услышал я звонкий девичий голос и открыл глаза.
Рядом с моим лежаком стояли две симпатичнейшие девицы лет семнадцати от роду. Я сразу же увидел себя со стороны - гора жира и мяса, полуживой кит, втащенный на палубу траулера перед разделкой туши. Я задвигался, стараясь втянуть живот и расправить плечи. Чего они попросили? Подержаться... Подержаться? За что подержаться?!
Я хрюкнул и сделал неуклюжую попытку привстать. Да не надо вставать, сказала одна из девиц, - мы так подержимся, все о-кей.
Они так подержатся, медленно проявилась мысль, не надо вставать. Господи, что это такое? За что они подержатся? Я беспомощно хрюкнул еще раз и затравленно огляделся. Никто на нас, кажется, не обращал внимания. Может, вправду дать им подержаться? Почему бы одному благородному дону не дать подержаться двум благородным донам... Тьфу, что за... Расслабься и получай удовольствие, сказала вторая девица. Я задвигался по лежаку. Мне было очень неуютно. С одной стороны, умом я понимал, что я - мужчина видный, отчего бы посторонним девицам не воспылать ко мне неожиданной страстью... С другой стороны, это было как-то чудно: ну, не настолько же я Аполлон Бельведерский, что двум совершенно незнакомым девицам, втрое младше меня, которые и видят-то меня впервые в жизни и ничего про меня не знают, вдруг взбрело на ум хватать меня, и не в укромном уголку, и не ночью, а прямо под полуденным солнцем, на берегу многолюдного бассейна... Что за чушь, нимфоманки они, что ли? Надо с ними поосторожнее, а то еще поднимут визг, и меня арестуют... За приставание к несовершеннолетим... Господи боже мой! И меня с позором уволят с работы, на которой я честно отработал вот уже двадцать лет! И лишат пенсии и выходного пособия! Двадцать лет - псу под хвост! И Софа! Самое главное-то я и забыл! Где-то рядом, на недальнем лежаке, должна лежать моя законная жена! Какой ужас! Мне ни за что не удастся доказать ей, что я тут ни при чем! Софа, запищал я и стал затравленно озираться по сторонам. Мне никак не удавалось встать. Девицы одновременно протянули ко мне руки. С задавленным воплем я заколыхался всем туловищем, извиваясь на лежаке. Держи его крепче, быстро сказала грудастая блондинка. Ишь ты, какой шустрый дяденька, ответила худощавая брюнетка, и они схватили меня за руки с двух сторон.
Я завыл и машинально закрыл глаза. Я почувствовал, что меня ухватили за ресницы... Вот, удовлетворенно заявила блондинка, я такого еще в жизни не видела! Да-а-а-а... - отвечала брюнетка. Зажмурившись, я трясся, как студень. Эй, - деликатно произнесла первая. Меня похлопали по облупившемуся плечу. Всё уже? - тонким голосом, жалобно спросил я. - Ну да... - ответили мне. - Так быстро? - поразился я и приоткрыл левый глаз. - Может, Софа не успела заметить... Быстрые они какие, ишь ты... успели... - Какая Софа? - удивились девицы. Я приоткрыл второй глаз. Солнце брызнуло мне под веки. Девицы одновременно протягивали ко мне карманные зеркальца. На! - сказала брюнетка. Чего это? - испуганно, но уже с некоторым облегчением, чувствуя, что всё окончилось сравнительно благополучно, спросил я. Да посмотри же, какие у тебя ресницы! - сказала блондинка. Я тупо посмотрел в зеркальце. Сначала в одно, потом в другое.
И тут я все понял. Я вспомнил, как доктор, прописавший мне разнообразные капли для глаз, сказал еще полгода назад, что побочным, но приятным действием траватана, глаутана и альфагана, если их капать одновременно, является ускоренный рост ресниц, а они у меня и так не короткие. Я гляделся сразу в два в зеркальца. Ресницы, на которые я никогда не обращал особенного внимания, выросли сантиметра на два и изгибались к бровям. Я лупал глазами. Во! - сказала брюнетка. - Как Мальвина! - Как Пьерро, - поправила ее блондинка. - Не, Пьерро был дурачком, - возразила брюнетка, - я этот дяденька не производит впечатления дурачка... Вишь, какую умную книжку читает... - и она указала на Умберто Эко, от стыда свалившегося под лежак. - У Дуремара тоже глаза были красивые, - задумчиво добавила она. - У Басова, а не у Дуремара! - возразила первая. Мне удалось сесть. Пыхтя, я перегнулся через живот и стал шарить ногами под лежаком в поисках сандалий. - Дуремар! - Басов! - Мальвина! - Нет, Пьерро! - Что вам нужно от моего мужа?! - раздался пронзительный голос моей жены. Я втянул голову в плечи. - У вашего мужа очень длинные ресницы! - приветливо сказала блондинка,- я впервые такие вижу! - Мне бы такие, - добавила брюнетка. Я нашарил, наконец, сандалии. - Это мой муж, вот что! - Ну и хорошо... - Конечно, хорошо! А вот вы кто такие? - Басов! Дуремар! - Нет, как у Мальвины! - Как у Карабаса-Барабаса, - сказал я, с натугой оторвал зад от лежака и потащился на обед.

@темы: психические заметки

---

- Бля-бля-бля, - отдаленно квакало в трубке. - Алё, але!.. - безрезультатно надрывался я. Потом трубку повесили. Через минуту снова раздался звонок. Я потянулся к телефону. На другом конце провода увлеченно разговаривали друг с другом. Мужчина, чей далекий голос показался мне смутно знакомым, обращался к женщине, которую совсем почти не было слышно. Похоже, что трубку держали на отлете. Бля-бля, сыпалось как из рога изобилия. Я подержал трубку, поплотнее прижав ее к уху - речь шла не обо мне. Пожав плечами, я снова отложил телефон и вернулся к работе. Как только я на ней сосредоточился, телефон грянул. Бля-бля-бля, сказал я сквозь зубы и, рывком сорвав трубку, крикнул в нее:
- Да!!!
- ...Ля! Миша, дорогой, вы ли это? - громко и отчетливо послышался знакомый голос.
- Да, Игорь, - сбавил я обороты.
Игорь Миронович не пользуется интернетом. Кажется, он даже не умеет его включать. - Мне жалко на это времени, говорит он, - вместо того, чтобы читать новости, от которых портится настроение, и читать новые вещи, которые мне присылают разнообразные сочинители, и от которых настроение портится иногда еще больше, я предпочитаю заниматься своим прямым делом - писать. У меня не так уж много времени осталось.
- ...Я не пользуюсь интернетом, мне жаль на него времени, которого у меня и так не очень много осталось, но тут сдуру включил этот сундук и вдруг увидел, что опубликовали мое старое интервью. Поразительная новость, и я немедленно решил ею поделиться, вот в чем дело!..
- И вы решили поделиться ею именно со мной, - удовлетворенно констатировал я, немного раздуваясь от гордости.
- Напрасно вы, батенька, раздуваетесь от гордости, как рыба-луна, - немедленно почувствовал он мое настроение, - я просто случайно открыл записную книжку на букву "Гэ" и наугад ткнул пальцем, потом надел очки, и выяснилось, что это ваш номер. Здорово, правда?
- Какая незаслуженная радость! - поджав губы, немного упавшим голосом ответил я. - Так что за интервью?
- А я его читал, что ли? Чукча не читатель, чукча писатель... хер его знает, что за интервью. Интервью... Если я буду читать всё, что про меня пишут, у меня не останется вемени на то, чтобы самому писать, а я полагаю, что именно это является моим основным делом. Впрочем, я, кажется, вам об этом уже как-то говорил...
- Да-да, конечно, - несколько недоуменно сказал я. - А...
- Да это же я в первый раз включил интернет! - крикнул он. - И сразу увидел себя, и я себе понравился.
- Понравились? Так вы же не читали, чего там написано... - сказал я.
- Да на фотографии я себе понравился! Господи боже мой! - крикнул он, теряя терпение. - Интервью - чепуха собачья на постном масле, мало ли что про меня пишут, они всегда всё перевирают ради красного словца, - а фотография хорошая! Ну, что вы, честное слово... не проснулись еще, что ли? Я там сижу такой самодовольный, такой даже, знаете, упитанный, в моем любимом кресле, с сигаретой... Да вы сами посмотрите! Ну, смотрите? А? Каково, а?!
- Да как же я посмотрю, - крикнул я, заражаясь его оптимизмом, - если не знаю, о каком интервью идет речь! Дайте мне ссылку!
- Ссылку? Чего... Как?
- Ссылку!
- Я был в ссылке, - неуверенно произнес он.
- Ну! И дайте мне ее, - сказал я, поражаясь стремительному ухудшению его русского языка. - Мне дайте.
- Чего? - растерянно спросил он.
- Ссылку! Мне ссылку! Дайте!
- Так это того... не ко мне, - упавшим голосом отвечал он.
- Как не к вам? Интервью-то ваше? Вы же видите адрес? Скопируйте его и пришлите мне...
- Жарко сегодня, - помолчав, он неожиданно сменил тему.
- Чего жарко? Ничего не жарко... Сегодня как раз температура упала, на улице вполне пристойно.
- Да, - покорно согласился мой собеседник.
- И при чем здесь погода? Ссылочку-то пришлите...
- Миша, - решительно сказал он, - вы, если у вас совесть неспокойна, лучше сразу же идите сдаваться. Покайтесь. На собственном опыте говорю. Увидите, вам скидка выйдет... Все-таки в еврейской стране живем...
Я промолчал. Я чувствовал, что вхожу в пике. Что это с ним? - подумал я обеспокоенно. - Господи, уж не инсульт ли это? Я знал, я чувствовал...
- Лапа, скажи ему, чтоб шел на хуй!! - вдруг заорал он. Я вздрогнул.
- Игорь, что с вами?!
- Да нет, я это не тебе... Это водопроводчик пришел. У нас сортир течет, соседи снизу приходили скандалить... Но я вижу, что настоящие проблемы-то - не у меня, а у вас, и я его отсылаю. Я буду с вами, не беспокойтесь! Ничего, соседи потерпят. Если надо, я сам пойду свидетелем... Я сам им скажу, что вы талант, каких мало, что жалко зарывать такой талант в землю. Я уверен, скидка выйдет! Не переживайте так!
Я вытер мокрый лоб. У меня тряслись руки. Я с отчаянием посмотрел в окно. По улице проезжала полицейская машина с мигалкой.
И вдруг меня осенило.
- Погодите его отсылать! - отчаянно закричал я. - Ссылка - это не ссылка! Это не тюрьма! Не зона это!
- Не крутите мне яйца, как говорила моя бабушка, - успокаивающе проворковал он. - Мы - свои люди. Сразу на попятный... Или... или вы просто выпили с утра? Скажите правду.
- Да это я думал, что это вы с утра выпили! Ссылка - это термин такой...
- Термин?
- Термин.
- Какой термин?
- Компьютерный! Адрес у вашего интервью, если вы им делитесь, называется - ссылка.
Мы помолчали.
- Уффф. Я-то думал... в натуре... Господи. Ничего я в этом не понимаю...
- Водопроводчик ушел?
- Топчется в коридоре... Тата ему буквально перевела, чтоб он пока не уходил на хуй. Он в недоумении.
- Позовите его!
- Вам тоже нужен водопроводчик?
- Нет, но что такое ссылка, знает каждый водопроводчик! Дайте его мне! Нет, спросите его сперва, есть ли у него компьютер?
- Зачем вам его компьютер?..
- Он даст мне ссылку!!! - завыл я. - Он подойдет к вашему компьютеру и продиктует мне ссылку! Давайте его, пока он не ушел! Ё...
- Да вы же знаете, что я не умею нормально разговаривать на иврите, - удрученно ответил он, и я услышал, что на той стороне щелкнули зажигалкой. - Я даже не знаю, как будет компьютер на иврите...
- Так дайте мне его, дайте! Я сам его спрошу! - вопил я. - Дайте! Мне!
В трубке послышалось какое-то бурчание. Водопроводчик объяснял на иврите с индийским акцентом, что его пригласили для починки унитаза, а не компьютера. Игорь спорил и пытался объяснить, что, с его точки зрения, это одно и то же. Дайте мне его, дайте, - стонал я. Наконец что-то зашуршало, и я услышал басовитое:
- Халлоууу...
Совместными усилиями мы выяснили проблему. Водопроводчик, услышав, что, если он продиктует мне ссылку английскими буквами, то ему заплатят за визит как водопроводчику, заметно повеселел. Конечно, он знал английский, и, конечно, дома у него был компьютер. У него было даже два компьютера, на одном из них играет его маленькая дочь. Пока он диктовал ссылку, в промежутках между буквами, цифрами и прочими компьютерными символами он рассказывал о дочке - какая она хорошая, как старательно учится, как ею довольны в школе, и что сам он приехал в Иерусалим из Мадраса, и что здесь у нас ужасно холодно, он до сих пор не может привыкнуть к нашему климату... Я записывал, вытирая ладонью вспотевший лоб. Потом я услышал, как в отдалении бормочет Игорь - частично матом, частично на пиджин-иврите. Судя по звукам, он ходил, спотыкаясь, по комнате. Потом что-то забулькало, и водопроводчик из Мадраса очень оживился. Ооооууу, виски! - благосклонно говорил он, и Игорь подтверждал в том смысле, что да, это виски из Шотландии, настоящее, то есть, шотландское виски, которое ему прислали читатели из Эдинбурга. - Оуууу, - так ты - писатель? - говорил водопроводчик, смачно причмокивая. Я даже ему позавидовал, пока набирал адрес в строке браузера. - Оуууу, да, я - писатель, - подтверждал Игорь и тоже чмокал. - Я тоже читал одного писателя, - говорил размякший водопроводчик, - это был ваш писатель... ммм-мм... этот самый... русский писатель... ммм...
- Джавахарлал Неру, наверное, - подсказал Игорь и взял трубку.
- Вот, - сказал я, - открылось ваше интервью. Таки вы мне здесь нравитесь.
- Таки да? - счастливо спросил он.
- Таки да, - подтвердил я, любуясь фотографией. - Класс! А вы сейчас в этом кресле и сидите? Которое на фотографии?
- Сейчас я стою, - возразил он, - стою, разговариваю с тобой и наливаю виски этому парню в чалме. А он сидит в моем кресле.
- В чалме? - удивился я.
- В кресле, а не в чалме! А-а... Ну, в тюрбане. Хороший парень. И погода сегодня на редкость хорошая, верно? И совсем не так уж жарко. А чего этот дравид говорил о холоде, я не понял?
- Он жаловался на холод, - объяснил я, любуясь фотографией на экране.
- Да-а? Слушай, а правда, я здорово на снимке вышел! Ты потом его отпечатай и принеси мне, я себя на стену повешу. Ну ладно, мне пора работать, а то если я начинаю квасить с утра, то потом не могу остановиться до вечера, и не выполняю завет Олеши. Ты знаешь, какой у Олеши был завет?
- Ни дня без строчки! - отчеканил я.
- Да. Кажется, я зря налил этому славному парню. Он, кажется, не собирается уходить.
- А что он сейчас делает? - спросил я. - Дайте мне его, я ему объясню, что такое завет Олеши, данный писателям на все времена...
- Тсссс! - вдруг зашипел он. - Это интеллигентный человек, сейчас я это вижу. Его нельзя спугнуть. Давай не будем ему мешать. Нельзя мешать человеку, когда он ебётся и читает. Он шарил в книжном шкафу и теперь сидит в моем кресле и читает мою "Бхагаватгиту". Тсссссс.


А вот злополучное интервью:
www.antho.net/interview/guberman_09_2007.html

@темы: Губерман

---

Член ПЕН-клуба

Был, есть, будет поэт Владимир Салимон, когда-то комсомольский лауреат, нынче - автор элитарных литературных журналов. Тридцать лет, тут и там натыкаясь на его имя и новые вирши, я испытываю какое-то мистическое отчаяние. Это вечный автор, дрейфующий от тоненьких сборников в мягком переплете к собраниям сочинений в суперобложках. Сперва мы думали, что он пишет пародии. Потом поняли, что всё, им сочиненное, написано без намека на пародийность и на полном серьезе. Его стихи публикуют "Новый мир", "Октябрь", "Арион", "Дружба народов", "Интерпоэзия", "Вестник Европы" и даже "Континент". Что сказал бы Владимир Максимов, если бы дожил до этого? Впрочем, возможно, как раз до этого он и дожил. Дожил, прочел - и умер. Я не читал ни одной разгромной рецензии на поэтическое творчество толстого, добродушного поэта, большого любителя пива. Говорят, он хороший человек, рубаха-парень, всем готовый помочь и при случае даже отдать последнее. Ни у редакторов, ни у литкритиков, глядящих в честное, улыбчивое лицо лауреата, не поднимется рука отказать ему в его притязаниях на журнальную страницу. Никто за тридцать с лишним лет одолевающего Вову поэтического зуда еще не сделал так, как хозяин лунного магазина, к которому зашли в поисках работы Незнайка и Козлик. Они еще не успели открыть рта, когда хозяин поднял глаза к двери и, указав на нее пальцем, коротко сказал:
- Вон! И чтобы больше я вас здесь не видел.
Нет, не это суждено Вове. Ему суждены презентации книг, большие тиражи, премии и бидоны фирменного пива "Лауреатское". И к чему писать об этом? (К чему мне об этом писать?) Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Полтора года назад я уже написал о нем - www.diary.ru/~libdragon/p69577177.htm

И не писал бы больше, и забыл бы, благо таких авторов встречаю каждый божий день на всевозможных окололитературных мероприятиях. Они всегда на подхвате, они преданно заглядывают в глаза и готовы по первому требованию сбегать в магазин, когда нужно добавить, они вечно гонимы, ругаемы и неунываемы. Они пишут стихи тоннами и километрами. Эти стихи невозможно читать. Их авторы не могут не писать. Страшный, но сердобольный литературный критик Копелиович написал о них книгу - "В защиту графомана". Но это - они, а они - не Салимон. Салимона никто не гоняет в магазин за добавкой, он сам кого хочешь погонит. Чудовишные вирши Софронова, опубликованные в многотомном собрании сочинений, вышедшем в пятидесятых годах и с того момента никем, кроме автора, не читаемых, по сравнению с Вовиными стихами - вершина поэзии Серебряного века.
Я совсем почти уже забыл о нем... Но он пишет! Он продолжает писать. Он пишет быстрее, чем я в состоянии прочитать. Эту истину я узнал сегодня от Тани из Москвы. Денно и нощно, с усердием Сизифа, он выполняет поставленную классиком задачу: ни дня без строчки.

И вот эти строчки.

В конечном счете листья пожелтели.
И стало жалко мне моих приятелей
тех, у которых перья заржавели,
разнообразных премий соискателей.

Мне стало за товарищей обидно,
которые не вышли в победители,
мне почему-­то стало очень стыдно,
что даром цацкались со мной родители.

Я подбородком в край стола уперся
и осторожно, словно бы играючи,
щекой о груди девичьи потерся
нежнейшие, как будто уши заячьи.


Вот еще шедевр:


* * *
Сорока проявляет интерес
к бессмертному роману Льва Толстого.
Война и мир для птицы — темный лес,
она не ощущает силы слова.

Она клюет и топчет переплет.
Нещадно рвет страницу за страницей.
Так и останется неграмотной, умрет
в конце концов тупой и злобной птиц.


Вот что получается, если вовремя не дать туркменке молока, заметила Таня.

---

Обнаружили и прислали ссылку.
www.alib.ru/bs.php4?uid=2167c1834b8a7c21e2e4551...

Недешево же оценивают мои опусы. Восемь лет назад, мне рассказывали, в Москве одна из моих монографий стоила 600 рублей, а теперь вот этот ее первоначальный вариант, куда хуже изданный, подорожал в шесть раз. Впрочем, в любом случае я ни копейки с этого не имею. И вообще я не люблю продавать книжки. Я люблю их дарить.

---

Господа!
У меня затяжной творческий кризис, который я в очередной раз отправляюсь лечить на Мертвое море, в ту самую гостиницу, о которой два года назад написал рассказ "Три дня в Содоме" - www.diary.ru/~libdragon/p53009413.htm

Из всех гостиниц Святой земли я предпочитаю именно и только эту. Не из-за гурманских изысков тамошнего ресторана - хотя ресторан этот великолепен и навевает воспоминания о пирах в райском Эдеме, садах Аллаха (гурий тоже хватает), Вальхалле и застольях олимпийцев одновременно. Нет, раз и навсегда я избрал этот отель по причине бесплатного круглосуточного бара и бочек с красным и белым вином, подающегося в ресторане в неограниченных количествах за завтраком, обедом и ужином. Сам же ресторан напоминает тот, что описан у Стругацких в "Хищных вещах века".
Порядки и меню, полагаю, не изменились, - и слава Богу: я страшно консервативен и ненавижу революционные нововведения в любой области и форме. Со времен моего последнего визита в отеле, надеюсь, всё осталось по-прежнему, кроме того разве, что поменялось название - бывшая "Нирвана" стала "Голден тулип", а тот превратился в "Леонардо клаб". В принципе, я противник переименовывания чего бы то ни было. Я чту Стивенсона, а он устами одного из героев сказал: "...и погибли они потому, что меняли названия своих кораблей".

---

Осень прислала мне ссылку на парадоксальные изречения о драконах, и я, будучи человеком существом, педантичным до занудливости, попытался вжиться в образ моих тезок и примерить сии изречения на себя. По ходу дела я почему-то подумал, что некоторые из них смогут пригодиться нашей Кате для написания новых опусов из серий веток о драконах и принцессах. В конце концов, бубнил я, оглядывая книжные шкафы в моем кабинете, зря, что ли, на верхней полке стоит присланный мне благодарными читателями со снежного Севера сюда, в иссушающую жару Юга, трактатус доктора Эрнеста Дрейка "Драконоведение"?

www.diary.ru/~Dea-siderea/p126162698.htm

Я так разволновался (драконы синтементальны), что даже расправил в кресле горбатую спину и пару раз, развернув вялые крылья, легонько хлопнул ими. Взвилась пыль и взлетела моль, и я грустно чихнул. Потом на память пришла фраза из другого трактатуса: "Взвилося солнце и погасла заря любви, но".
В общем, спасибо, Осенька.

Кстати, о трактатусах, продолжающих поступать в мою домашнюю библиотеку с далекого Севера. Только что я получил посылку с подарком от Чайной ложечки - страшно интеллектуальную книгу. Вот эту: www.openspace.ru/literature/events/details/1722...
Я - ископаемое не только сентиментальное, как Портос, но и упрямое, как осел. Всю жизнь я с подозрением относился к модным авторам, слывущим интеллектуалами. Раз это - модный автор, говорил я себе всякий раз, когда с журнальных страниц и с экрана начинали расхваливать того или иного писателя, то дело тут нечисто; не буду читать. Потом, конечно, любопытство все равно брало свое, и я фланировал вдоль полок в книжных магазинах, сунув руки в карманы брюк и стараясь не коситься по сторонам, надменно пыхтя, как буйвол Рама - пока все же не покупал модных авторов; тем не менее, этот процесс всякий раз брал годы и годы. Таким образом, лишь в весьма почтенном возрасте я ознакомился с творчеством Джойса, Кастанеды, Павича и Сорокина. Когда-то, в пору глупой юности, подобный ступор случился у меня со Стендалем. Я лишь тогда решился взять в руки его том, когда один мой друг и учитель, алкаш с бакалеи сообщил, что "это был такой писатель, который пил красное по-черному". Разумеется, как я мог не открыть книгу после такой рекламы?
Итак, я впервые открыл книгу Умберто Эко. ("О, какой же ты примитив, Веничка!" - застонали ангелы"). И, кажется, ушел в нее по уши, как тот спикировавший к поверхности океана альбатрос у Майн Рида, который вцепился когтями в рыбу, оказавшуюся сильнее и утащившую его на дно морское.
Итак, погасло солнце и взвилася заря любви, но.

---

Сегодня у моих родителей золотая свадьба. Папа говорит: пятьдесят лет - как один день. Мама говорит: помню свадьбу - как будто вчера была.
Не было ни ресторана, ни свадебного кортежа, ничего из современных прибамбасов, - не те времена, не те доходы; студенты-третьекурсники; пошли в загс, расписались, по дороге домой зашли в магазин, купили бутылку красного вина, колбасы и конфет. Дом был - девятиметровая комната в коммунальной квартире, населенной бесчисленными родственниками невесты. Глава клана, прабабка моя Буся, поджав губы, всю ночь фланировала по гигантскому коридору - ревниво и ответственно прислушивалась к звукам из-за двери спальни молодоженов.






И я родился в той девятиметровке. И до сих пор эту комнату и эту квартиру, в коридоре которой учился кататься на трехколесном велосипеде, считаю своим родовым гнездом. Гнезда давно уже нет, а я всё считаю.
Петроградская сторона, Каменноостровский проспект, 26/28 - дом Бенуа. Знаменитый дом, о котором есть статьи в энциклопедиях, о котором написаны книги.



И папа с мамой для меня - не только любимые, но и молодые. И я как чувствовал, так и чувствую себя рядом с ними маленьким мальчиком.





Папа и мама приехали ко мне в гости, и, как пятьдесят лет назад, в этот день не захотели никаких ресторанов. Хорошо, сказала Софа, тогда будем жарить шашлыки. И пить ледяную водку, добавил я. И папа, всегда беспокоящийся о моем здоровье, сокрушенно покачал головой. Какую ледяную водку? - горестно сказал он, - ты забыл, как в детстве болел ангиной?!
Папа всегда был самым ревнивым ценителем моих книг. Почти все они ему не нравились. Есть отдельные рассказы, - без энтузиазма говорит он, - которые мне понравились, но...
Мнения официальных литкритиков для него ничего не значат. Они - не твой папа, - говорит он. И с ним трудно не согласиться.
Набычась и сопя, я смотрю на него, нервно крутя пуговицу на штанах, и жду вердикта. Он покачивает в руках новый журнал, или альманах, или рукопись, и вздыхает. Вздохи - это наше всё. Мой папа похож на папу Давида из "Матросской тишины" - с той только разницей, что тот был брюнетом, а мой папа - рыжий. Глупый малыш, - наконец говорит он и, подойдя ко мне, ласково обнимает. В последние годы для этого ему приходится привстать на цыпочки. Продолжая сопеть, я кладу ему голову на плечо и блаженно закрываю глаза.

@темы: фотографии, семья

---

Моя старая аська ушла в вечность вместе со старым компьютером. Дай Бог ей там здоровья.
Новая аська - 491922371. Вернее, это очень старая аська, о существовании которой я давно уже забыл, но которая неожиданно для меня вернулась. Ибо неисповедимы пути.
Скайп остался прежним, ибо я сумел его восстановить.

---

Ко мне в гости из СПб прилетели мои папа, мама и сын Митя. Тот сын, который от первой жены, но это уже частные подробности, которые могут заинтересовать немногих.
Зеленый тигр по кличке Наташа, моя бывшая одноклассница, соседка и первая школьная любовь, имя которой - в буквальном, косвенном, равно как и аллегорическом виде - встречалось на страницах этого дневника неоднократно, передала с ними для меня, среди прочего, книгу Андрея Аствацатурова "Люди в голом".
Во-первых, большое спасибо, такое же большое и шумное, как прибой Атлантического океана у берегов Рио де Жанейро, где все люди в белых штанах. Во-вторых, тем, кто книжку эту не читал, настоятельно рекомендую в обозримом будущем сделать это.
Я полюбил автора уже на второй странице. Иногда мне кажется, что роман написан моим двойником. Хотя всем известно, что, несмотря на усиленные рекомендации литературных критиков (и особенно почему-то - критикесс) романы я не пишу.



Отрывки из книги и информация об авторе:
www.sobaka.ru/index.php?path=magazine/article/m...

- - - - - - - -
В связи с приездом папы, мамы и сына, а также по поводу ухода в отпуск сообщаю, что на некоторое время могу пропасть из сети, ибо нам с родственниками предстоят разнообразные, длительные, ознакомительные поездки по стране - примите во внимание, что сын мой находится в Израиле впервые, и мне нужно успеть впихнуть в него максимум историко-культурной информации. Если, паче чаяния, вы не увидите меня в @дневниках ни завтра, ни послезавтра, ни даже через неделю, не стоит бить в колокола и трубить подобно Хатхи и его сыновьям, - пусть не волнует вас этих глупостей, как сказал классик.

@темы: книги

---

Когда Илья Беркович под гром аплодисментов спустился со сцены, то подошел прямо ко мне и сунул в руки листы с распечатками стихов, которые читал. Это новые стихи, которые войдут в новый его сборник. Все давно привыкли, что стихи нужно после публичной читки сразу отдавать мне, потому что слышали, что я вставляю их в какой-то мифически-легендарный дневник для последующей популяризации автора.
Это они правильно привыкли.


Цветы нужны и хороши.
А вот печаль: зачем она
В зелёном зеркале души
Как тень горы отражена

Только два дня жары -
А цвет травы уже не тот

Но если не любить печаль -
Она сгущается в коров,
Вопьётся в поле, как печать
Десяткам ржавых тракторов

Она отравит вкус во рту,
Погонит мысли по трубе
И нечем будет вспомнить ту,
Вчера шепнувшую тебе:

"Только два дня жары -
А цвет травы уже не тот"


* * *
Глухо хлопая словами
Посреди ночных огней,
Мы сидели на диване
В детской комнате моей.

Перепутанные части
Двух распиленных колец
Заставляют повстречаться
Чтоб расстаться, наконец.

Отражает подоконник
Белым пластиком кассет
Но босойотец-покойник
В коридоре гасит свет.

Мрет фонарь, Селена прячет
Свой рефлектор в облака
И такси зелёный зайчик
Уплывает с потолка.

Глядя в бархатную стену,
В страхе, что за ней не ты,
Я лицо твоё одену
Тонким слоем черноты

И шампанское для слуха,
И струны тупой укол
Голос твой, звучащий глухо,
Как гитара сквозь чехол.

Штора хлопнула, жестянка
Покатилась со стола.
Мне приснилась негритянка -
Это молодость была.


* * *
Нелепый мы, нелепый мы,
Нелепый мы народ:
Наш долгожданный рыжий царь
Танцует и поёт,
а самый дохлый наш Орфей,
Плюгав и плодовит
Предатель матери своей,
И недоцарь Давид.

Я знаю, грек, твоя жена
Ужалена змеёй,
Но ты спускаешься до дна
В подвал земли сырой,
Чтоб возвратившись, ярче петь
Янтарь и зелень дня.

Но для чего три раза в век
Гоняют в ад меня?
Зачем безличен, как трепанг
И оглушён, как псих,
Ползу по скользким черепам
Племянников моих?

Какие ветру и лесам
Я вынесу слова,
Когда я сам, когда я сам -
Сожженная трава?

На сером выступе стены
Поток кудрявый спит,
Из завитка морской волны
Выскакивает кит.
И, затаившийся в груди,
Слежавшийся, как куль,
Я слышу голос: "Выходи.
Попей. Садись за руль".

О город! Слякоть серых зим,
Сапожек узкий след,
Весь твой лирический бензин,
Зелёный, красный свет.
Но прорастает мой народ
Не здесь, а на холмах
И кто-то рупор мне сует,
Выносит ствол впотьмах,
Как окончательный вердикт,
Обоймою скрепя
Тринадцать медных эвридик,
Последнюю - в себя.

Над чёрным морем светлый дым,
Волна, обрыв, волна,
И голос прыгает по ним,
Как полная луна.
"Пеките все, кладите все
Дорожный хлеб в сумы,
Бегите все, теките все
На желтые холмы
От южных мам, восточных лам,
От северных морей,
и верьте, что вернётся к нам
Наш царь Давид-Орфей".




"Илью (Бориса) Берковича в равной степени можно назвать и петербургским - точнее, ленинградским, - и израильским поэтом. В Ленинграде он родился и провел первые 30 лет, а с 1990 года живет в городе Кирьят-Арба, неподалеку от Хеврона.
Пишет стихи и прозу. Автор трех поэтических сборников, первый из которых вышел в Москве в 1990 году, второй - в Иерусалиме в 2006 году, третий - в Санкт-Петербурге в 2008-м. Его произведения также публиковались в рижском журнале "Родник", в альманахах "Васильевский остров" и "Русский разъезд", в поэтической антологии "Поздние петербуржцы" (СПб, 1995). Постоянный автор "Иерусалимского журнала".

Для меня Илюша - прежде всего, бывший коллега по Публичной библиотеке в Ленинграде и собутыльник по полуподпольным кухонным застольям восьмидесятых. У нас много общих воспоминаний, общих литературных и прочих пристрастий - и одна весна на всех. Из-за внешнего сходства люди, не очень близко знающие нас лично, на разнообразных творческих вечерах иногда нас путают - ко мне обращаются "Илья", к нему - "Михаил". Мы никогда не спорим.

@темы: Илюша Беркович, содружники