понедельник, 17 октября 2005
Тю... копался сегодня на работе в одном старом частном литературно-политическом архиве и все время чихал - от пыли, прослоившей все бумаги. Судя по пылевым залежам, толщу которых я иначе, как археологической, назвать не могу, никто до меня этих бумаг не просматривал - по крайней мере, со дня смерти хозяина архива.
Смерть же его последовала, судя по соответствующей статье в энциклопедии, пятьдесят лет назад. Среди любовной переписки на четырех языках малоизвестного автора, перемежаемой протоколами давно забытых общественных конференций и канувших в лету партийных съездов, на которых он, автор, присутствовал, я обратил внимание на старую фотографию.
Страшного вида худой мужчина в пиджаке, который при советской власти принято было называть допровским, с дикими прозрачными глазами, со скособоченным в судороге ртом. Снимок напоминал питекантропа в обороне. Чем-то знакомым тянуло из-под пыли на фотографии... я вгляделся. Где-то уже я видел это лицо. На обороте, выцветшими фиолетовыми чернилами, написано было ломающимся почерком: "очень до'огому товарищу шпаку шванцу на память о Совместном на углу Невского и Литейного. Петроград Непреображенный, февраль 31".
Древними напластованиями тоски и лирики дуло со старого снимка. И так невозможно совместимой показалась биография известного общественного лидера первой половины прошлого века с дружеским посвящением ему на обороте фотографии, что я мгновенно взмок. Что Совместного между полуподпольным политиком, смотавшим в последний момент в Палестину с её кактусами, и малоофициальным поэтом, никуда не смотавшим и оставшемся в своем Зурбагане и Гель-Гью духа навсегда, - что такого совместного между ними произошло семьдесят четыре года назад, холодным февральским утром - или вечером - на углу Невского и Литейного? Дружеская беседа, обсуждение очередных решений партии и правительства или арестов общих знакомых? Возможно, но маловероятно. Совместное распитие спиртных напитков? Может быть. (Нужно ещё выяснить где-нибудь в советских архивах, что за пивная находилась в вышеупомянутой точке пространства на рубеже первой и второй трети прошлого века).
Снимок я узнал. Его копии фигурировали в разнообразных литературоведческих работах позднейшего времени, в монографиях, журнальных и газетных статьях, а оригинал, покрытый пылью, почему-то хранился в забытом исследователями личном архиве довольно известного общественного деятеля, полагавшего себя по совместительству литератором. Я понятия не имел, что этот деятель был знаком с Поэтом. А может, не очень они были знакомы? Может, просто крепко выпили, и расчувствовавшийся собеседник подарил собутыльнику свой снимок, который случился в кармане? Такое бывает в истории.
У меня есть знакомый Т., который до сих пор дает успешные интервью прессе, вспоминая и обсасывая с разных сторон один и тот же эпизод - как в начале 60-х годов покойный Бродский (с которым они в первый и последний раз в жизни виделись), в скверике на Зверинской улице, где они пили портвейн, начертал на коробке спичек нетвердой рукой: "хорошему человеку Т. на память. И.Б."
Хороший человек Т., нужно сказать, честно сохранил этот коробок и пронес его через все перепетии советской и эмигрантской жизни. Фотографии этого коробка, как вещественное доказательство встречи с будущим лауреатом Нобелевской премии, можно наблюдать иногда до сих пор в русскоязычной прессе Германии и США в разных ракурсах: коробок отдельно, хороший человек Т. отдельно, коробок и хороший человек Т. вместе - коробок на фоне хорошего человека Т. - а также хороший человек Т. на фоне коробка.
Порнография духа, как говаривала покойная тетя Уля, наблюдая интервью какой-то домохозяйки Аделаиды Семеновны из Комарово, демонстрировавшей журналистам - за деньги, естественно - древнюю вставную челюсть без двух зубов, которую она, Аделаида Семеновна, полагала принадлежавшей покойной Ахматовой, но которая по размеру и общей конфигурации могла принадлежать, скорее, гигантопитеку.
...Но успешно бежавший в пампасы и к кактусам политический деятель, видимо, действительно следил за творчеством и жизненным путем навеки оставшегося среди сосен и ёлок поэта: по соседству со снимком я нашел маленькую, сшитую красными нитками тетрадочку в косую линейку, куда незнакомым почерком - не почерком Поэта - были аккуратно вписаны странные стихи. Скажу откровенно: я никогда не думал, что человек, сочинявший абстрактные, в духе Самуэля Баккета, коротенькие пьесы и известный миру диссидентствовавшей интеллигенции шестидесятых в основном как автор рассказов о Льве Толстом, любившем вшивых и кусачих детей, мог писать такие стихи. Впрочем, с другой стороны, человек, разгуливавший по Ленинграду летом сорок первого в немецкой офицерской шинели, не мог не привлечь внимания. Его Пушкин, катавшийся на карете с Достоевским в поисках Петрашевского с совместной целью поджечь Петербург, были бегством от окружающей его дурной действительности - равно как и гигантские огурцы, которыми советские люди убивали друг друга; и совсем не удивительно, что автор однажды поутру вышел из дома и навсегда исчез. Хотелось бы думать - в зазеркальную сказку, которую он творил всю сознательную жизнь, но в действительности, по эту сторону зеркала, - в общую расстрельную яму. Удивительно другое - оригинал культового снимка в пыльной папке частного архива, никоим образом, казалось бы, не связанного с автором стихов про тридцать три веселых чижа.
Ради строгих ревнителей нравственности стихи, найденные в папке, следовало бы законопатить закрытой записью, но так как я закрытых записей не делаю из принципа, то и без стихов обойдемся. Впрочем, ничего колумбово-первооткрывательного в этих стихах нет: я только что обнаружил, что они благополучно висят в сети, и, стало быть, давно известны массам.
Вообще же, в случайности я не верю. Сам факт, что воспоминание о Случившемся многие десятилетия назад на углу Невского и Литейного попало мне в руки, я склонен рассматривать как доказательство того, что парка нить Его тайком по-прежнему прядет.