Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Во мне, как, впрочем, и в любом человеке, живут разные субличности. У некоторых сложных натур их штуки три-четыре, иногда пять (в исключительных случаях - и больше, но тогда уже впору говорить о шизофрении).
Моих субличностей - две. Не знаю, не уверен, что только две, но основных, я полагаю, - именно две.
Штуки.
Не знаю, не уверен, что столь тонкие духовные конструкции можно мерять штуками, как ситец, но пусть пока будет так. Одна читает сонеты навзрыд, гладит по головкам деток, плачет от умиления от красных восходов и розовых закатов, прощает долги - и вообще все прощает; вторая гогочет, матюгается, пристает к дамам, рассказывает непотребные анекдоты и бьет морды.
Позитивная субличность употребляет зеленый чай с капелькой коньяка - как употреблял покойный академик Сахаров; параллельная субличность, как Махно, употребляет лишь самогон с капелькой чая, пьянеет мгновенно, вытаскивает именное оружие и, тыкая им в разные стороны, начинает приставать к окружающим, обвиняя их в конформизме.
Та, что позитивна - несказанно хрупка, дебильно-пассивна, интеллектуально-мандражирующа (пищит от любого матовыражения, так сказать, - и очень любит закатывать очи горе, придавая себе значительный вид). Она любит нежного Блока, романтически-отстраненного Гумилева и философски парящего, бесплотного Павича.
Негативная субличность напоминает Вовочку из школьных анекдотов. Она блеет матом вопреки всем жизненным коллизиям со времен нижнего палеолита и до последней Пасхи включительно; она, дико ржа, цитирует циничные высказывания космополитов средневековья во время судьбоносной битвы на Куликовском поле; она обожает щупать молоденьких девчонок и с наслаждением выслушивать их нарочитый писк; она ненавидит Павича и брюзгливо щурится при упоминании Гумилева; в "Войне и мире" она читает лишь батальные сцены, выискивает лесбийские мотивы в ранней Цветаевой и с наслаждением ржет над ними (над ней? над чем она ржет? будь проклята эта русская лексикомания), - а в графе "произведения любимых писателей и поэтов" безбожно вычеркивает депрессантного Достоевского с философическим Толстым, вставляя туда корявым почерком "Николая Николаевича" от Алешковского и дикие сцены от позднего, сифилитичного, уже вставшего на четвереньки и гавкающего Мопассана.
Позитивная субличность молится на чистые образы княжны Мэри, Катюши Масловой и бедной Лизы; негативная - на Карлссона, который живет на крыше.
Двадцать пять примерно лет назад негативная субличность ездила по отдаленным местам Восточной Сибири. Она желала найти Истину, эта идиотская субличность, с целью чего это турне и предприняла, - но на Востоке она её не нашла; сказать вам по чести, не нашла она её и на Западе. Дико заржав, она перестала её искать вообще и поняла, что Истина, если она есть вообще, кроется не в высказываниях мудрецов, а в полете орла над морем и в скольжении змеи на скале.
Двадцать пять лет тому назад молодой, безбородый и нахальный ещё Дракон пошел искать Правду - именно так, как народники девятнадцатого века её искали. Но народники промахнулись, промахнулись вместе с нигилистами. Пролетариат трансформировался в рабочих-алкоголиков, крестьянство - в алкоголиков-колхозников. Не с кем было преломить хлеб Правды, вы понимаете. Вихри враждебные веют над нами.
И Дракон ушел в народ. В лес. В тайгу. Там, во время своих блужданий, он встретил три группы православного населения, забытых Богом и заброшенных КГБ.
Это были: трезвенники братца Чурикова, девственники и скопцы.
Три экзистенциальные - не по Сартру с Камю - группы прятались в лесах ещё со времен царя-батюшки.
Вполне возможно, их было не три, а гораздо больше. Вполне возможно, что сектанты в цитировании и комментировании Сартра и Камю - современные все ж люди! - дали бы мне сто очков вперед, - но меня в этих общинах, числившихся в реестрике Совета по делам религий под графой "Изуверские секты", привлекали не Сартр и не Камю, которых и о которых я мог бы прочесть и в другом месте, а Дух.
...Трезвенники полагали, что Он нисходит на тех, кто категорически воздерживаются от употребления спиртных напитков. Я встретил убогих старушонок в Вырице, под Ленинградом, употреблявших на Пасху вместо кагора хлебный квас, и понял, что это - не для меня.
...В Сибири, под Иркутском, в двухстах верстах от ближайших железнодорожной и автобусной станций, в глухой таежной деревне, на протяжении пяти дней я зрел сектантскую общину девственников. Я был бы счастлив вырваться оттуда раньше, чем через пять суток, - но до ближайшей станции, как было уже сказано, было пять суток пешего хода. Девственники полагали, что чистота духовная неразрывно связана с чистотой телесной, и подразумевали под оной отсутствие интимных контактов с лицами противоположного пола; в качестве доказательства они цитировали невнятные строки Писания, повыдергав их из двадцати разных мест - как мне показалось, безо всякой связи между ними. В общину принимались лишь те, кто дал публичный обет отказа От.
Все пять суток в благоухающей кедрами таежной долине мне было не по себе, хотя кормили и, главное, поили меня - в отличие от подленинградских трезвенников - на славу. Дело в том, что среди престарелых девственников с постными минами, заимствованными у Учителей ещё в девятнадцатом веке, я встретил двух очень симпатичных девиц лет семнадцати-двадцати. Кто их там разберет, сколько лет им было на самом деле и какие обеты они там давали, но выражение лиц у этих девственниц было самым что ни на есть блудливым, и в этом я ручаюсь. Выпив на свежем воздухе кедрового самогону с-под-орешков, я прочел на пробу пару стихов ранней Цветаевой; девицы внимали. Я выпил ещё стакан и, не переводя дыхания, перешел к Баркову. Девицы лукаво щурились, посмеиваясь невзначай. Проходившие мимо вынесенного из избы на бугор деревянного стола, за которым мы сидели, девственники - престарелые члены общины - крестились ненароком. Я хватил ещё чарку и, умилившись, прочел послание Вертера к Шарлотте - девицы неожиданно заржали. Я махнул рукой на приличия и, встав из-за стола в полный рост, рассказал одними цитатами из Гомера о цели и сути Троянской войны. Я сказал, что, по последним данным историков, Джульетте было тринадцать лет, а Елене Прекрасной - вообще десять, так что всех участников этого педофилического действа нужно было пересажать к чертям свинячьим ещё в эпоху раннего средневековья. Девицы зааплодировали. Я рассказал о Шечикетсаль - шестнадцатилетней любовнице престарелого Кетсалькоатля - и девицы пригорюнились.
Решив поднять им настроение и совершенно потеряв ориентацию в физическом времени и в духовном пространстве под воздействием пятой порции кедрового самогона, я, сбросив порты и приплясывая, стал распевать народные частушки про топор, плывущий по реке из города Чугуева. Я, видите ли, решил, что эти куплеты как нельзя больше подходят к моменту, который я полагал посконно и сермяжно народным. В плясе я продвигался к обрыву реки. Кажется, это была Лена не то Иртыш. У девиц сияли лучистые глаза. Они повскакали со скамей и двинулись за мной.
...Очнулся я утром, как Остап Бендер - без штанов, без самогона, без документов, без миллиона. Мой рюкзак валялся поодаль, с Лены несло свежим ветром, мое нутро выворачивалось наизнанку, и дико болела голова. Я не помнил, чем закончился день. Помню лишь хилые воздетые кулаки и полыхающие очи девственных с рождения и до пенсии старцев, истошные женские крики и - кажется - себя, летящего кувырком с откоса.
Ползая по кочкам, я собрал небогатое свое имущество и искупался в реке. Потом, покачиваясь, я сориентировался по компасу и направился по следующему известному мне адресу. Этот адрес, подпольно данный мне в ленинградском Институте этнографии, был адресом последней в Восточной Сибири деревни скопцов, заменявших физическое воздержание под воздействием Духа воздержанием, искусственно, но накрепко закрепленным под воздействием нехитрой, но болезненной хирургической операцией.
То, что было со мной в этой деревне, я расскажу в следующий раз.
Вместо обещанного рецепта - Биовизирю, и - с благодарностью - Мантикоре, натолкнувшей меня на археологические россыпи воспоминаний из прошлой жизни.
Моих субличностей - две. Не знаю, не уверен, что только две, но основных, я полагаю, - именно две.
Штуки.
Не знаю, не уверен, что столь тонкие духовные конструкции можно мерять штуками, как ситец, но пусть пока будет так. Одна читает сонеты навзрыд, гладит по головкам деток, плачет от умиления от красных восходов и розовых закатов, прощает долги - и вообще все прощает; вторая гогочет, матюгается, пристает к дамам, рассказывает непотребные анекдоты и бьет морды.
Позитивная субличность употребляет зеленый чай с капелькой коньяка - как употреблял покойный академик Сахаров; параллельная субличность, как Махно, употребляет лишь самогон с капелькой чая, пьянеет мгновенно, вытаскивает именное оружие и, тыкая им в разные стороны, начинает приставать к окружающим, обвиняя их в конформизме.
Та, что позитивна - несказанно хрупка, дебильно-пассивна, интеллектуально-мандражирующа (пищит от любого матовыражения, так сказать, - и очень любит закатывать очи горе, придавая себе значительный вид). Она любит нежного Блока, романтически-отстраненного Гумилева и философски парящего, бесплотного Павича.
Негативная субличность напоминает Вовочку из школьных анекдотов. Она блеет матом вопреки всем жизненным коллизиям со времен нижнего палеолита и до последней Пасхи включительно; она, дико ржа, цитирует циничные высказывания космополитов средневековья во время судьбоносной битвы на Куликовском поле; она обожает щупать молоденьких девчонок и с наслаждением выслушивать их нарочитый писк; она ненавидит Павича и брюзгливо щурится при упоминании Гумилева; в "Войне и мире" она читает лишь батальные сцены, выискивает лесбийские мотивы в ранней Цветаевой и с наслаждением ржет над ними (над ней? над чем она ржет? будь проклята эта русская лексикомания), - а в графе "произведения любимых писателей и поэтов" безбожно вычеркивает депрессантного Достоевского с философическим Толстым, вставляя туда корявым почерком "Николая Николаевича" от Алешковского и дикие сцены от позднего, сифилитичного, уже вставшего на четвереньки и гавкающего Мопассана.
Позитивная субличность молится на чистые образы княжны Мэри, Катюши Масловой и бедной Лизы; негативная - на Карлссона, который живет на крыше.
Двадцать пять примерно лет назад негативная субличность ездила по отдаленным местам Восточной Сибири. Она желала найти Истину, эта идиотская субличность, с целью чего это турне и предприняла, - но на Востоке она её не нашла; сказать вам по чести, не нашла она её и на Западе. Дико заржав, она перестала её искать вообще и поняла, что Истина, если она есть вообще, кроется не в высказываниях мудрецов, а в полете орла над морем и в скольжении змеи на скале.
Двадцать пять лет тому назад молодой, безбородый и нахальный ещё Дракон пошел искать Правду - именно так, как народники девятнадцатого века её искали. Но народники промахнулись, промахнулись вместе с нигилистами. Пролетариат трансформировался в рабочих-алкоголиков, крестьянство - в алкоголиков-колхозников. Не с кем было преломить хлеб Правды, вы понимаете. Вихри враждебные веют над нами.
И Дракон ушел в народ. В лес. В тайгу. Там, во время своих блужданий, он встретил три группы православного населения, забытых Богом и заброшенных КГБ.
Это были: трезвенники братца Чурикова, девственники и скопцы.
Три экзистенциальные - не по Сартру с Камю - группы прятались в лесах ещё со времен царя-батюшки.
Вполне возможно, их было не три, а гораздо больше. Вполне возможно, что сектанты в цитировании и комментировании Сартра и Камю - современные все ж люди! - дали бы мне сто очков вперед, - но меня в этих общинах, числившихся в реестрике Совета по делам религий под графой "Изуверские секты", привлекали не Сартр и не Камю, которых и о которых я мог бы прочесть и в другом месте, а Дух.
...Трезвенники полагали, что Он нисходит на тех, кто категорически воздерживаются от употребления спиртных напитков. Я встретил убогих старушонок в Вырице, под Ленинградом, употреблявших на Пасху вместо кагора хлебный квас, и понял, что это - не для меня.
...В Сибири, под Иркутском, в двухстах верстах от ближайших железнодорожной и автобусной станций, в глухой таежной деревне, на протяжении пяти дней я зрел сектантскую общину девственников. Я был бы счастлив вырваться оттуда раньше, чем через пять суток, - но до ближайшей станции, как было уже сказано, было пять суток пешего хода. Девственники полагали, что чистота духовная неразрывно связана с чистотой телесной, и подразумевали под оной отсутствие интимных контактов с лицами противоположного пола; в качестве доказательства они цитировали невнятные строки Писания, повыдергав их из двадцати разных мест - как мне показалось, безо всякой связи между ними. В общину принимались лишь те, кто дал публичный обет отказа От.
Все пять суток в благоухающей кедрами таежной долине мне было не по себе, хотя кормили и, главное, поили меня - в отличие от подленинградских трезвенников - на славу. Дело в том, что среди престарелых девственников с постными минами, заимствованными у Учителей ещё в девятнадцатом веке, я встретил двух очень симпатичных девиц лет семнадцати-двадцати. Кто их там разберет, сколько лет им было на самом деле и какие обеты они там давали, но выражение лиц у этих девственниц было самым что ни на есть блудливым, и в этом я ручаюсь. Выпив на свежем воздухе кедрового самогону с-под-орешков, я прочел на пробу пару стихов ранней Цветаевой; девицы внимали. Я выпил ещё стакан и, не переводя дыхания, перешел к Баркову. Девицы лукаво щурились, посмеиваясь невзначай. Проходившие мимо вынесенного из избы на бугор деревянного стола, за которым мы сидели, девственники - престарелые члены общины - крестились ненароком. Я хватил ещё чарку и, умилившись, прочел послание Вертера к Шарлотте - девицы неожиданно заржали. Я махнул рукой на приличия и, встав из-за стола в полный рост, рассказал одними цитатами из Гомера о цели и сути Троянской войны. Я сказал, что, по последним данным историков, Джульетте было тринадцать лет, а Елене Прекрасной - вообще десять, так что всех участников этого педофилического действа нужно было пересажать к чертям свинячьим ещё в эпоху раннего средневековья. Девицы зааплодировали. Я рассказал о Шечикетсаль - шестнадцатилетней любовнице престарелого Кетсалькоатля - и девицы пригорюнились.
Решив поднять им настроение и совершенно потеряв ориентацию в физическом времени и в духовном пространстве под воздействием пятой порции кедрового самогона, я, сбросив порты и приплясывая, стал распевать народные частушки про топор, плывущий по реке из города Чугуева. Я, видите ли, решил, что эти куплеты как нельзя больше подходят к моменту, который я полагал посконно и сермяжно народным. В плясе я продвигался к обрыву реки. Кажется, это была Лена не то Иртыш. У девиц сияли лучистые глаза. Они повскакали со скамей и двинулись за мной.
...Очнулся я утром, как Остап Бендер - без штанов, без самогона, без документов, без миллиона. Мой рюкзак валялся поодаль, с Лены несло свежим ветром, мое нутро выворачивалось наизнанку, и дико болела голова. Я не помнил, чем закончился день. Помню лишь хилые воздетые кулаки и полыхающие очи девственных с рождения и до пенсии старцев, истошные женские крики и - кажется - себя, летящего кувырком с откоса.
Ползая по кочкам, я собрал небогатое свое имущество и искупался в реке. Потом, покачиваясь, я сориентировался по компасу и направился по следующему известному мне адресу. Этот адрес, подпольно данный мне в ленинградском Институте этнографии, был адресом последней в Восточной Сибири деревни скопцов, заменявших физическое воздержание под воздействием Духа воздержанием, искусственно, но накрепко закрепленным под воздействием нехитрой, но болезненной хирургической операцией.
То, что было со мной в этой деревне, я расскажу в следующий раз.
Вместо обещанного рецепта - Биовизирю, и - с благодарностью - Мантикоре, натолкнувшей меня на археологические россыпи воспоминаний из прошлой жизни.
-
-
22.09.2005 в 10:19Настоящее и просто нет достойных слов.