Воспоминания о Бабеле (сборник).lib.ru/PROZA/BABEL/about_wospominaniya.txt"С юношеских лет я воспринимал произведения некоторых писателей как колдовство. После рассказа "Король" я понял, что еще один колдун пришел в нашу литературу и что все написанное этим человеком никогда не будет бесцветным и вялым.
читать дальше...- Ой, месье Бабель! - сказал он, качая головой. - Вы же сын такого известного папаши! Ваша мама была же красавица!! Поговаривают, что к ней сватался племянник самого Бродского. Так чтобы вы знали, что Молдаванка вам совсем не к лицу, какой бы вы ни были писатель. Забудьте думать за Молдаванку. Я вам скажу, что вы не найдете здесь ни на копейку успеха, но зато сможете заработать полный карман неприятностей.
...Проклятия были ужасны. Вежливый начальник угрозыска даже посоветовал Бабелю:
- Не слушайте эти психические крики. Утром она была еще в уме и дала показания. А теперь за ней приедет фургон из сумасшедшего дома на Слободке-Романовке.
За перегородкой тетя Хава равномерно вырывала седые космы волос из головы, отшвыривала их от себя и кричала, раскачиваясь:
- Чтоб ты опился, Симеон, водкой с крысиной отравой и сдох бы на блевотине; и чтобы ты пинал ногами собственную мать, старую гадюку Мириам, что породила такое исчадие и такого сатану; и чтобы все мальчики с Молдаванки наточили свои перочинные ножички и резали тебя на части двенадцать дней и двенадцать ночей; и чтоб ты, Сенька, горел огнем и лопнул от своего кипящего сала!
...- Вот вы и другие писатели, - сказал Бабель, хотя тогда я еще не был писателем, - умеете обволакивать жизнь, как вы выразились, росой воображения. Кстати, какая приторная фраза! Но что делать человеку, лишенному воображения? Например, мне?
Он замолчал. Снизу пришел сонный и медленный вздох моря.
- Бог знает, что вы говорите! - возмущаясь, сказал я.
Бабель как будто не расслышал моих слов. Он бросал камешки и долго молчал.
- У меня нет воображения, - упрямо повторил он. - Я говорю это совершенно серьезно. Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: "Подлинность!" Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там к черту моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! Я где-то написал, что быстро старею от астмы, от непонятного недуга, заложенного в мое хилое тело еще в
детстве. Все это - вранье! Когда я пишу самый маленький рассказ, то все равно работаю над ним, как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть до основания Эверест. Начиная работу, я всегда думаю, что она мне не по силам. Бывает даже, что я плачу от усталости. У меня от этой работы болят все кровеносные сосуды. Судорога дергает сердце, если не выходит какая-нибудь фраза. А они часто не выходят, эти проклятые фразы...
Я беру пустяк - анекдот, базарный рассказ - и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться. Она играет. Она круглая, как морской голыш. Она держится сцеплением отдельных частиц. И сила этого сцепления такова, что ее не разобьет даже молния. Его будут читать, этот рассказ. И будут помнить. Над ним будут смеяться вовсе не потому, что он
веселый, а потому, что всегда хочется смеяться при человеческой удаче. Я осмеливаюсь говорить об удаче потому, что здесь, кроме нас, никого нет. Пока я жив, вы никому не разболтаете об этом нашем разговоре. Дайте мне слово. Не моя, конечно, заслуга, что неведомо как в меня, сына мелкого маклера, вселился демон или ангел искусства, называйте как хотите. И я подчиняюсь ему, как раб, как вьючный мул. Я продал ему свою душу и должен писать наилучшим образом. В этом мое счастье или мой крест. Кажется, все-таки крест. Но отберите его у меня - и вместе с ним изо всех моих жил, из моего сердца схлынет вся кровь, и я буду стоить не больше, чем изжеванный окурок. Эта работа делает меня человеком, а не одесским уличным философом. Он помолчал и сказал с новым приступом горечи:
- У меня нет воображения. У меня только жажда обладать им. Помните, у Блока: "Я вижу берег очарованный и очарованную даль". Блок дошел до этого берега, а мне до него не дойти. Я вижу этот берег невыносимо далеко. У меня слишком трезвый ум. Но спасибо хоть за то, что судьба вложила мне в сердце жажду этой очарованной дали. Я работаю из последних сил, делаю все, что могу, потому что хочу присутствовать на празднике богов и боюсь, чтобы меня не выгнали оттуда.
Слеза блестела за выпуклыми стеклами его очков. Он снял очки и вытер глаза рукавом заштопанного серенького пиджака".
-----------
В.Шендерович, "Изюм из булки".В сети только обрывки из этой книжки есть -
www.lib.ru/ANEKDOTY/SHENDEROVICH/izyum.txt читать дальше"Год на дворе - семьдесят пятый. Шахматная векция Дворца пионеров оккупирована для читки пьесы Володина "Две стрелы". Читает - Табаков.
Через час я пробит этими стрелами насквозь; целый год сердце бешено колотится при одном упоминании песонажей. Фамилия автора пьесы мне ничего не говорит, но я хорошо представляю себе лицо человека, написавшего такое: Леонардо, Софокл...
Проходит два года, мы уже студенты; место действия - подвал на улице Чаплыгина. Мы репетируем "Стрелы". Однажды в наш двор приходит старичок с носом-баклажаном.
- Саша, - говорит старичку Табаков, - проходи...
Это - Володин? Я страшно разочарован.
С тех пор, время от времени, он приходит и сидит на репетициях, в уголке. Иногда Табаков просит его что-то дописать: своими словами рассказывает искомое, и Володин тут же начинает диктовать, а мы записываем. Каким-то до сих пор непостижимым для меня образом диктуемое оказывается не скелетом будущего диалога, а сразу - частью пьесы, без швов, с характерами и даже с репризами. Он не сочинал, ей-богу - просто герои жили в нем и там, внутри, разговаривали. Надо было только позволить им выйти наружу... Это поразительное качество володинской драматургии - прорастание пьсы из жизни и обратно в жизнь - делало ее совершенно уникальной.
Там же, в чаплыгинском дворе, Володин рассказывал мне своими словами "Осенний марафон". Я пристал к нему со своим школярским любопытством - что пишете сейчас? - и он обрадовался моим случайным ушам и вдруг начал подробно и взволнованно рассказывать эту, теперь уже классическую, историю. Он рассказывал ее, как жалуются на жизнь. Не на свою, а - вообще... На жизнь как источник несуразицы, несвободы, несчастья... И я очень хорошо помню, что в володинском изложении главным героем той истории был не Бузыкин, а две его несчастливые женщины.
Он вообще умел жалеть и любить. Других - больше чем себя: ведь Бузыкиным был он сам. Бузыкиным в кубе! Его неумение сказать "нет" приводило в отчаяние. Много лет спустя после тех встреч в чаплыгинском дворе я был несколько раз вынужден брать на себя эту функцию "отказника".
Однажды Александра Моисеевича, насквозь больного, не удосужившись даже прислать машину, тянули на ночь глядя на спектакль какого-то погорелого театра, потому что туда должно было прийти некое начальство и решался вопрос о дотациях. Присутствие в зале Володина, по мысли приглашавших, помогло бы решить вопрос положительно. Он понимал, что его используют, но сказать "нет" не мог.
Говорили минут пятнадцать. Пообещали, что будут звонить еще. Брали измором.
- А что, хороший театр? - спросил я.
- Отвратительный! - крикнул Володин. - Они меня так мучают...
Я сказал все, что думаю про это драматическое искусство.
- Я скажу, что вы мне запретили, ладно? - обрадовался Володин.
Но это было уже очень много лет спустя".-------------
Картины Даниэля Герхарца.www.danielgerhartz.com/paintings.aspxчитать дальшеСпасибо Carnivor'е.-------------
А также спасибо
llam'е за цитаты из Тибетской Книги жизни и смерти Согьяла Ринпоче.
читать дальше«Часто мы забываем, что умирающий человек теряет весь свой мир — свой дом, свою работу, свои отношения, своё тело и свой ум — он теряет абсолютно всё. Все потери, какие мы только могли бы испытать в течение жизни, объединяются перед смертью в одну непреодолимую и громадную потерю...
Как духовный практик, я считаю, что умирание является великой духовной возможностью для осознания своей жизни; и я видел многих, многих людей, которые воспользовались этой возможностью самым вдохновляющим образом для того, чтобы изменить себя и подойти как можно ближе к собственной внутренней истине. Поэтому, если мы сразу скажем людям мягко и по-доброму о том, что они умирают, то дадим им шанс подготовиться и найти в себе источник силы и смысл прожитой жизни.
Иногда, я думаю, не существует более эффективного способа ускорить своё собственное развитие в качестве разумного существа, чем работа с умирающими. Забота об умирающем сама по себе является глубоким созерцанием и размышлением о собственной смерти. Это помогает ясно её разглядеть и поработать с ней. Когда вы ухаживаете за умирающими, вы можете прийти к осознанию и чёткому пониманию того, что является наиболее важным в жизни.
Научиться оказывать реальную помощь умирающим — значит прекратить бояться и начать ответственно относиться к собственной смерти, а также раскрыть безграничное сострадание, о котором мы даже и не подозревали.
Осознание собственных страхов смерти поможет вам чувствовать и понимать страхи умирающего. Попробуйте чётко представить себе, как это может быть: страх нарастающей, неконтролируемой боли; страх страдания; страх пренебрежения; страх зависимости; страх того, что прожитая жизнь бессмысленна; страх разлуки с теми, кого мы любим; страх потери контроля; страх потери уважения; и, возможно, наш самый огромный страх — это страх собственного страха, который всё больше и больше усиливается и обретает над нами могущество, когда мы стараемся избежать его.
Обычно, когда нам страшно, мы чувствуем себя изолированными и одинокими. Но когда кто-нибудь по-дружески поговорит с нами о наших страхах, мы поймём, что страх универсален, и "жало", личная боль, будет вынута. И это осознание своих страхов раскроет их общечеловеческую и универсальную основу. Помня об этом, вы сможете быть более сострадательными и обращаться со своими страхами более позитивно и вдохновляющее».------------
Настроенчески же, увязываемое со всеми предыдущими ссылками, -
Новый альбом "Аквариума" 1000plastinok.info/album8216_26.htmlчитать дальшеЗа что спасибо Клавиатурной мыши. Равно как и за первые две ссылки - спасибо ей тоже.
Прости.
Правда, я уже понял, что дело в новых веяниях на нашей почте: из девяти писем и бандеролей, отправленных мне из разных стран начиная с октября месяца, дошло только одно послание.