Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
...потому что связно писать уже не выходит.
Прошлой ночью опять был совершенно дикий сон, но это от расстройства, как я понимаю. Жена, правда, считает, что это оттого, что я выпил залпом перед сном две банки немецкого пива, пятнадцатиградусного, темного, бархатного, или как оно там характеризуется? Да, я его выпил. Уже семь лет я пива не пил, и хлеба не ел, и мяса; и сладости я не ел, и торт шоколадно-вафельный, который люблю, и сам шоколад - горький, черный, который обожаю, и сыр я не ел тоже.
Ничего из того, что вкусно, я не ел, потому что от всего, что вкусно - толстеешь, так сказал мне очкастый и носатый врач с труднопроизносимым именем, родившийся в горной курдской деревне, в кисло пахнущих овечьих овинах, росший на берегу ледяного ручья, звонко текущего со снежных вершин, со своими девятнадцатью братьями и сестрами - босоногими и грязными, но тихими, потому что - патриархат, авторитет папы с мамой, черные платки на голову до замужества и бритая голова после. Он рос с овцами и тихими своими братьями и сестрами, среди мычанья, блеянья и горных закатов. Почему - закатов? И восходов тоже. Были же у него в жизни восходы - в самых разных смыслах... Они вдруг в 48-м - бах, и улетели на ковре-самолете в Иерусалим, в город из их дедовских молитвенников. Всей деревней - бах, и улетели. Нет, не сразу, не бах - а после того, как в иракском Курдистане произошла революция, - а революция сладкой не бывает никогда, это напрасно бабелевский Арье-Лейб сладкой революции возжелал, ишь ты - "революции мы скажем "да", но разве субботе мы скажем - "нет"? Деревня не хотела говорить "нет" субботе - и они улетели. Так как были они люди дикие, надевали рваные халаты и даже чалмы, мылись не очень часто, социализм не строили, писать-читать в школе не обучались, только старейшины учили детей и внуков священным текстам, и вот эти тексты трехтысячелетней давности они читать и писать умели, - вот только эти тексты, и только тот язык они знали, а современный - ни в зуб ногой, и ещё субботничать любили, так потому и был их первый культурный шок на родине предков, сразу с трапа шок, сразу после того, как спустились они из нутра невиданной стальной птицы, сразу после того, как старики благоговейно нагнулись у трапа и землю эту поцеловали - нет, не землю, а бетонку взлетной полосы, землей там и не пахло. А шок был, в частности, потому, что выяснилось, например - на современном языке, из того ветхого, священного недоразумением века сварганенного, слова "порядочность" вообще не существует, зато существуют три разновидности слова "блядь". И дрогнули устои, и рухнула размеренная жизнь, и научились горцы пользоваться унитазом - пользоваться по назначению, а не огурцы, скажем, в нем солить, как аналогичные приехавшие беженцы из, скажем, Марокко. И был это первый закат земляков нашего доктора с труднопроизносимым именем, но затем наступил и рассвет, потому что в школе на новой, хоть и древней земле, оказался вася силен в математике и был послан в Европу, и учился в Оксфорде, и стал чумазый пастушонок доктором, и стал уже говорить по-английски лучше, чем на своём родном курдском диалекте новоарамейского языка. И приехал обратно, и вот - лечит.
А я всё худел с маниакальностью гипертоника. А тут - выпил. Ну и что, что выпил, и что, что пиво, спросите вы, и будете опять в корне правы: если вы помните, я гораздо большее количество других, более крепких и менее полезных напитков выпивал цистернами, и ничего. А тут - развезло. И сон приснился. Приснился мне набор бессвязных сюжетов, по каждому из которых можно писать сценарий документальных или художественных фильмов, и даже целых сериалы можно ставить.
Совсем не понимаю я, что пишу, но ведь так и договорено было - обрывки, мол, писать буду. Вот и пишу.
Приснилась мне, значит, Taine в виде пергаментного свитка, или берестяной грамоты, или это грамота свернулась в свиток - не помню я. Помню, что свиток был озаглавлен "Жизнь комсомолки", и так, знаете, этому факту удивился я, что другим фактом - что писан тот свиток был на старославянском - я удивлен вовсе не был.
Стихи там ещё были, совершенно сумасшедшие и даже обидные, и тоже старославянскими такими буквами, как, знаете, в новгородских грамотах встречаются, но только на современном русском языке - целый свиток стихов, целая поэма, но я ничего не помню, кроме первых четырех строк, представляющих издевательство над поэзией или пародию на Багрицкого; я не тому даже удивился, что Багрицкий, а тому, скорее, что никаких стихов сам отроду не писал, даже пародий, и даже ернических. "Валя, Валентина..." - так "Жизнь комсомолки" и начиналась, классически, а дальше не скажу, хоть режьте.
Дальше ещё кое-кто приснился, вот, например, жена мне приснилась - и это, пусть и с двух банок пива, но явление поразительное - редко бывает, в смысле. И даже не сама жена приснилась, а ассоциация с ней, хотя, мысля логически, ничего тут ассоциативного и нет; но это - если рассуждать логически, а какая логика во снах, я сны потому и люблю, что нет в них никакой логики. Фраза приснилась - "счастье сидело в ней пушистым котенком", и я во сне вообразил, что это из "Кошки под дождём" Хемингуэя, и при чем здесь счастье, спорил я сам с собой, но только когда проснулся, устыдился - потому что это совсем никакого отношения к папе Хему не имеет, из гриновских "Алых парусов" эта фраза. Видите - логика лишь по просыпании вернулась, я же говорю - нет во снах никакой логики.
Дальше ещё был отрывок - я пытался перевернуть текст 101-го псалма на современный лад, как и обещал, но ничего не вышло, потому что текст был не поддающийся обработке - висел в мониторе в виде сканированной картинки, и я ничего с ним поделать не мог, только экран ногтями царапал - отросшими, как у Кащея, ногтями, но лишь ноготь сломал. И оказался рядом со мной eggog в странном таком виде, с раковиной подмышкой - тяжелой такой раковиной, фарфоровой - и он, глядя на экран с вывешенным на нём псалмом, кричал шепотом - "дивное художественное полотно!", и я обернулся посмотреть на него, и понял, что никогда он Эггогом не был, а был он всегда Летикой из тех же "Алых парусов".
Ну, а потом явилась ещё публика, и всё разная, умная, как на подбор ученая публика, эстетствующая, завывающая, как закатившие перед трапезой глаза вурдалаки, в ухо мне такие мысли, что мне самому в голову никогда и придти не смогут, хоть сто лет учись, хоть Сорбонну кончай - кончай, да тут же по новой тот же самый курс, как круговорот воды в природе, и начинай - всё равно такие мысли в голову не придут.
И лишь те, кого я ждал во сне, всегда ждал, никто не пришёл - ни он, ни она, ни они, ни оно.
Единственным отрадным впечатлением от сна, из того, что я помню, была Язва, руку свою через всю географическую карту на стене в комнате моей дочки протянувшая - с напряженным лицом, помню, тянулась, и рука её всё удлиннялась и удлиннялась, как у той девицы или старушки, я уж не помню, из сказки Бажова, что из утреннего тумана была соткана. Помню - схватил я руку, потому что дотянулась она до меня всё же, но туман лишь клочьями разлетелся по комнате, и пропала рука, и сама Язва пропала, как и не было её вовсе.
Ещё что-то снилось такое, как дьявольский или ангелський приворот, и я мог бы соврать, что приснились те, кого я ещё хотел увидеть, и наплести с три короба, что всё было с ними путём - хотя бы во сне - но они не приснились, вот беда. Просто - не приснились, и всё.
Зато приснилось под конец, совсем уже под утро, когда я царапал в удушье когтями простыню, ещё одно стихотворение, и я понял, что это Осень на стене прозвенела гитарой, и зацвели на обоях цветы, и помню середину стихотворения, которое, как всегда, не моё:
И тогда, как свеча в потёмки,
вдруг из дальних приплыл годов
звук пленительный и негромкий
тростниковых твоих ладов.
А дальше - плохо было всё, и дальше я не помню.
Прошлой ночью опять был совершенно дикий сон, но это от расстройства, как я понимаю. Жена, правда, считает, что это оттого, что я выпил залпом перед сном две банки немецкого пива, пятнадцатиградусного, темного, бархатного, или как оно там характеризуется? Да, я его выпил. Уже семь лет я пива не пил, и хлеба не ел, и мяса; и сладости я не ел, и торт шоколадно-вафельный, который люблю, и сам шоколад - горький, черный, который обожаю, и сыр я не ел тоже.
Ничего из того, что вкусно, я не ел, потому что от всего, что вкусно - толстеешь, так сказал мне очкастый и носатый врач с труднопроизносимым именем, родившийся в горной курдской деревне, в кисло пахнущих овечьих овинах, росший на берегу ледяного ручья, звонко текущего со снежных вершин, со своими девятнадцатью братьями и сестрами - босоногими и грязными, но тихими, потому что - патриархат, авторитет папы с мамой, черные платки на голову до замужества и бритая голова после. Он рос с овцами и тихими своими братьями и сестрами, среди мычанья, блеянья и горных закатов. Почему - закатов? И восходов тоже. Были же у него в жизни восходы - в самых разных смыслах... Они вдруг в 48-м - бах, и улетели на ковре-самолете в Иерусалим, в город из их дедовских молитвенников. Всей деревней - бах, и улетели. Нет, не сразу, не бах - а после того, как в иракском Курдистане произошла революция, - а революция сладкой не бывает никогда, это напрасно бабелевский Арье-Лейб сладкой революции возжелал, ишь ты - "революции мы скажем "да", но разве субботе мы скажем - "нет"? Деревня не хотела говорить "нет" субботе - и они улетели. Так как были они люди дикие, надевали рваные халаты и даже чалмы, мылись не очень часто, социализм не строили, писать-читать в школе не обучались, только старейшины учили детей и внуков священным текстам, и вот эти тексты трехтысячелетней давности они читать и писать умели, - вот только эти тексты, и только тот язык они знали, а современный - ни в зуб ногой, и ещё субботничать любили, так потому и был их первый культурный шок на родине предков, сразу с трапа шок, сразу после того, как спустились они из нутра невиданной стальной птицы, сразу после того, как старики благоговейно нагнулись у трапа и землю эту поцеловали - нет, не землю, а бетонку взлетной полосы, землей там и не пахло. А шок был, в частности, потому, что выяснилось, например - на современном языке, из того ветхого, священного недоразумением века сварганенного, слова "порядочность" вообще не существует, зато существуют три разновидности слова "блядь". И дрогнули устои, и рухнула размеренная жизнь, и научились горцы пользоваться унитазом - пользоваться по назначению, а не огурцы, скажем, в нем солить, как аналогичные приехавшие беженцы из, скажем, Марокко. И был это первый закат земляков нашего доктора с труднопроизносимым именем, но затем наступил и рассвет, потому что в школе на новой, хоть и древней земле, оказался вася силен в математике и был послан в Европу, и учился в Оксфорде, и стал чумазый пастушонок доктором, и стал уже говорить по-английски лучше, чем на своём родном курдском диалекте новоарамейского языка. И приехал обратно, и вот - лечит.
А я всё худел с маниакальностью гипертоника. А тут - выпил. Ну и что, что выпил, и что, что пиво, спросите вы, и будете опять в корне правы: если вы помните, я гораздо большее количество других, более крепких и менее полезных напитков выпивал цистернами, и ничего. А тут - развезло. И сон приснился. Приснился мне набор бессвязных сюжетов, по каждому из которых можно писать сценарий документальных или художественных фильмов, и даже целых сериалы можно ставить.
Совсем не понимаю я, что пишу, но ведь так и договорено было - обрывки, мол, писать буду. Вот и пишу.
Приснилась мне, значит, Taine в виде пергаментного свитка, или берестяной грамоты, или это грамота свернулась в свиток - не помню я. Помню, что свиток был озаглавлен "Жизнь комсомолки", и так, знаете, этому факту удивился я, что другим фактом - что писан тот свиток был на старославянском - я удивлен вовсе не был.
Стихи там ещё были, совершенно сумасшедшие и даже обидные, и тоже старославянскими такими буквами, как, знаете, в новгородских грамотах встречаются, но только на современном русском языке - целый свиток стихов, целая поэма, но я ничего не помню, кроме первых четырех строк, представляющих издевательство над поэзией или пародию на Багрицкого; я не тому даже удивился, что Багрицкий, а тому, скорее, что никаких стихов сам отроду не писал, даже пародий, и даже ернических. "Валя, Валентина..." - так "Жизнь комсомолки" и начиналась, классически, а дальше не скажу, хоть режьте.
Дальше ещё кое-кто приснился, вот, например, жена мне приснилась - и это, пусть и с двух банок пива, но явление поразительное - редко бывает, в смысле. И даже не сама жена приснилась, а ассоциация с ней, хотя, мысля логически, ничего тут ассоциативного и нет; но это - если рассуждать логически, а какая логика во снах, я сны потому и люблю, что нет в них никакой логики. Фраза приснилась - "счастье сидело в ней пушистым котенком", и я во сне вообразил, что это из "Кошки под дождём" Хемингуэя, и при чем здесь счастье, спорил я сам с собой, но только когда проснулся, устыдился - потому что это совсем никакого отношения к папе Хему не имеет, из гриновских "Алых парусов" эта фраза. Видите - логика лишь по просыпании вернулась, я же говорю - нет во снах никакой логики.
Дальше ещё был отрывок - я пытался перевернуть текст 101-го псалма на современный лад, как и обещал, но ничего не вышло, потому что текст был не поддающийся обработке - висел в мониторе в виде сканированной картинки, и я ничего с ним поделать не мог, только экран ногтями царапал - отросшими, как у Кащея, ногтями, но лишь ноготь сломал. И оказался рядом со мной eggog в странном таком виде, с раковиной подмышкой - тяжелой такой раковиной, фарфоровой - и он, глядя на экран с вывешенным на нём псалмом, кричал шепотом - "дивное художественное полотно!", и я обернулся посмотреть на него, и понял, что никогда он Эггогом не был, а был он всегда Летикой из тех же "Алых парусов".
Ну, а потом явилась ещё публика, и всё разная, умная, как на подбор ученая публика, эстетствующая, завывающая, как закатившие перед трапезой глаза вурдалаки, в ухо мне такие мысли, что мне самому в голову никогда и придти не смогут, хоть сто лет учись, хоть Сорбонну кончай - кончай, да тут же по новой тот же самый курс, как круговорот воды в природе, и начинай - всё равно такие мысли в голову не придут.
И лишь те, кого я ждал во сне, всегда ждал, никто не пришёл - ни он, ни она, ни они, ни оно.
Единственным отрадным впечатлением от сна, из того, что я помню, была Язва, руку свою через всю географическую карту на стене в комнате моей дочки протянувшая - с напряженным лицом, помню, тянулась, и рука её всё удлиннялась и удлиннялась, как у той девицы или старушки, я уж не помню, из сказки Бажова, что из утреннего тумана была соткана. Помню - схватил я руку, потому что дотянулась она до меня всё же, но туман лишь клочьями разлетелся по комнате, и пропала рука, и сама Язва пропала, как и не было её вовсе.
Ещё что-то снилось такое, как дьявольский или ангелський приворот, и я мог бы соврать, что приснились те, кого я ещё хотел увидеть, и наплести с три короба, что всё было с ними путём - хотя бы во сне - но они не приснились, вот беда. Просто - не приснились, и всё.
Зато приснилось под конец, совсем уже под утро, когда я царапал в удушье когтями простыню, ещё одно стихотворение, и я понял, что это Осень на стене прозвенела гитарой, и зацвели на обоях цветы, и помню середину стихотворения, которое, как всегда, не моё:
И тогда, как свеча в потёмки,
вдруг из дальних приплыл годов
звук пленительный и негромкий
тростниковых твоих ладов.
А дальше - плохо было всё, и дальше я не помню.
-
-
24.02.2005 в 16:32-
-
24.02.2005 в 18:58-
-
24.02.2005 в 20:07-
-
24.02.2005 в 21:03Он спустился в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный, жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустился сам, наладил уключины и сунул мешок с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к рулю.
- Куда прикажете плыть, капитан? - спросил Летика, кружа лодку правым веслом.
Капитан молчал. Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слова, и поэтому, замолчав сам, стал сильно грести.
Пиво, вообще, магический напиток. Мне опосля оного сны те еще снятся. И, кстати, в них куда более логики, нежели в других каких присутствует.
-
-
25.02.2005 в 13:07Хотя, я не сильна в Багрицком.
А также на эту тему вспоминается анекдот - жизнеутверждающий, но пошлый и избитый. И потому ему здесь не место. Я все равно не скажу лучше Драконовых сонных скабрезных стихов - точно в этом уверена, хоть их и не знаю.
-
-
25.02.2005 в 13:11Вот в том-то всё и дело.
Драконовых скабрезных стихов
И ничуть они не скабрезные...
-
-
25.02.2005 в 13:21вот только, чтоб одновременно, мне почему то никто не пишет.
а насчет Жизни-Смерти, так ерунда все это.