Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Я человек тихий, мирный, хоть иногда во хмелю и делаюсь буен. В ранней юности из отрицательных качеств человеческой натуры более всего мне было присуще патологическое упрямство. О других своих негативных качествах говорить не буду, так как, во-первых, их слишком много, а во-вторых - потому что никому, кроме близких людей, качества эти не мешают - следовательно, упоминание их здесь было бы чистейшей воды бахвальством.
С большим трудом я исправил некоторые негативные черты, коими страдал в детстве и отрочестве, но упрямство осталось. Вероятно, это пожизненное явление, врученное мне при рождении ангелом Господним и зафиксированное в генофонде; возможно - эхо моей предыдущей реинкарнации. Так или иначе, оно неискоренимо.
В связи с присущим подросткам вообще молодежным максимализмом (который я склонен оценивать как разновидность инфантилизма, сохраняющуюся у многих до глубокой старости), я истово верил в непогрешимую святость обобщений. До определённого возраста я не считал стыдным говорить "немцы" вместо "нацисты" применительно к истории Великой войны, искренне полагал, что в Западной Европе жизнь по определению хуже, чем в нашем пролетарском социалистическом отечестве, был глубоко уверен, что все верующие - дураки - ввиду того элементарного факта, что Гагарин летал на небо и никакого Бога, оседлавшего облако, не повстречал; ржал над чукчами, глобально экстраполируя персонажа распространенных анекдотов на народный образ в целом, - а также полагал слово "еврей" выражением в высшей степени неприличным, могущим вызывать в качестве естественной реакции лишь сдержанное хихиканье (во втором классе я был неприятно поражен, когда узнал от разъяренной бабушки, что сам имею к этому слову непосредственное отношение).
В возрасте десяти - пятнадцати лет я свято верил, что лучше Ленинграда объективно нет и не может быть в мире городов. Подобная точка зрения нормальна для любого человека, любящего то место, где он родился, но тут имел место нюанс. Некоторые окружающие истово убеждали меня в том, что основным оппонентом Ленинграду в духовном и физическом смысле является Москва - город, как известно, гигантский, страшный, наполненный мятущейся толпой неких безликих существ, пассивно равнодушных к друг другу, а приезжих - активно презирающих. Столица представлялась в виде безглазого чудовища с огромной разинутой пастью. Одноклассники, бывавшие в Первопрестольной на каникулах вместе с родителями, с видом знатоков снисходительно объясняли мне прописные истины: что москвичи украли у нас столицу, что место это, по сути, является большой деревней, что там царят азиатчина и великодержавные амбиции, что рядовые жители заносчивы и агрессивны, при том что город этот ни фига не производит, а лишь жирует на крови совхозников (почему на крови? почему совхозников - а не колхозников?), что москвички капризны и взбалмошны, что мужская часть городского населения (почему именно мужская?) говорит чрезмерно быстро, глотая слоги, падежи, безграмотно изменяя склонения, префиксы и даже суффиксы. Некоторые собеседники доходили до утверждения, что жители столицы часто путают мужской и женский род имен существительных. Наиболее активно эту странную идею выдвигал наш школьный сторож, любитель выпить и спеть хором - крепкий, восьмидесятилетний старик, приехавший в город на Неве из аджарского села лет шестьдесят назад, но так и не научившийся отличать в русском языке мужской и женский род этих самых существительных.
По мере взросления я обратил внимание на то, что наиболее бескомпромиссными критиками явления под названием "Москва" были те родители и знакомые моих одноклассников, которым самим по той или иной причине не удалось в Москве устроиться и прописаться. Лет до четырнадцати, тем не менее, я склонен был следовать некоторым распространенным имиджам и доверять антимосковской фронде - ввиду того, что сам в столице побывал лишь однажды, когда мне было двенадцать лет, вместе с родителями, и ни с одним москвичом, кроме мумии в Мавзолее, знаком не был.
Уставшие после работы родители вечерами объясняли мне пагубность ксенофобии любого толка и опасность любых обобщений, кроме математических. Постепенно я стал прислушиваться к их тихим речам, но врожденное упрямство в московском вопросе начало сдавать позиции кардинально лишь после встречи с Е. - урожденной, в пятом поколении, петербурженки из интеллигентной семьи, пережившей революцию, тридцать седьмой год и блокаду. Старушка, подруга моей бабушки, привела меня к своим древним товаркам, объяснявшимся между собой по-французски. Это был единственный раз, когда я увидел Фаину Раневскую. Великая актриса не общалась с подругами на французском (кажется, она его и не знала) - зато, сидя на теплом кожаном диване под канделябрами, в гигантской квартире Старого фонда, она выслушала сетование моей бабушки на дурное влияние улицы на её внука. Раневская поинтересовалась, в чем оно выражается и, глядя на меня, долговязого подростка, сверху вниз, вне всякой связи с предметом обсуждения неожиданно изрекла - довели большевики страну до ручки.
Не найдя ничего лучшего, я в смущении вдруг выпалил ей то, что знал о Москве по рассказам наперсников детских игр. Почему именно о Москве? Я не знаю. Я стеснялся. На лице Раневской изобразилось недоумение, и она выразительно постучала пальцем по лбу: "если, Кира, даже Ваши внуки повторяют то, что я услышала сейчас, то конец времен недалек". И вдруг всплакнула - Боже, что сказала бы Анна Андреевна! - и тут же повернулась ко мне всем корпусом: "А если я - из Таганрога, то что можно сказать о типичных чертах моей личности?.. А Анна была из Одессы - что ты думаешь в связи с этим об Анне?" - И в пространство, совсем неожиданно, грустно произнесла: "Легко на сердце от песен весёлых..."
Этот, единственный в моей жизни диалог с нею, так и остался в памяти. Я так и не понял за давностью лет, что именно взволновало её, и до сих пор не понимаю, отчего она отреагировала на глупый рассказ неумного подростка так резко. Кажется, мы не касались ни национального вопроса, ни вопросов религии, ни классовой борьбы...
К жизни же вынырнувшее из подсознания воспоминание было вызвано вот этим обсуждением у Пчелы:
http://diary.ru/~pchi/?comments&postid=3338373
А также выражаю Deo искреннюю признательность за вот эту ссылку -
http://www.gotango.ru/forum/viewtopic.php?t=85 , - которая напомнила мне о безвозвратно ушедших днях моей золотой, глупой юности.
С большим трудом я исправил некоторые негативные черты, коими страдал в детстве и отрочестве, но упрямство осталось. Вероятно, это пожизненное явление, врученное мне при рождении ангелом Господним и зафиксированное в генофонде; возможно - эхо моей предыдущей реинкарнации. Так или иначе, оно неискоренимо.
В связи с присущим подросткам вообще молодежным максимализмом (который я склонен оценивать как разновидность инфантилизма, сохраняющуюся у многих до глубокой старости), я истово верил в непогрешимую святость обобщений. До определённого возраста я не считал стыдным говорить "немцы" вместо "нацисты" применительно к истории Великой войны, искренне полагал, что в Западной Европе жизнь по определению хуже, чем в нашем пролетарском социалистическом отечестве, был глубоко уверен, что все верующие - дураки - ввиду того элементарного факта, что Гагарин летал на небо и никакого Бога, оседлавшего облако, не повстречал; ржал над чукчами, глобально экстраполируя персонажа распространенных анекдотов на народный образ в целом, - а также полагал слово "еврей" выражением в высшей степени неприличным, могущим вызывать в качестве естественной реакции лишь сдержанное хихиканье (во втором классе я был неприятно поражен, когда узнал от разъяренной бабушки, что сам имею к этому слову непосредственное отношение).
В возрасте десяти - пятнадцати лет я свято верил, что лучше Ленинграда объективно нет и не может быть в мире городов. Подобная точка зрения нормальна для любого человека, любящего то место, где он родился, но тут имел место нюанс. Некоторые окружающие истово убеждали меня в том, что основным оппонентом Ленинграду в духовном и физическом смысле является Москва - город, как известно, гигантский, страшный, наполненный мятущейся толпой неких безликих существ, пассивно равнодушных к друг другу, а приезжих - активно презирающих. Столица представлялась в виде безглазого чудовища с огромной разинутой пастью. Одноклассники, бывавшие в Первопрестольной на каникулах вместе с родителями, с видом знатоков снисходительно объясняли мне прописные истины: что москвичи украли у нас столицу, что место это, по сути, является большой деревней, что там царят азиатчина и великодержавные амбиции, что рядовые жители заносчивы и агрессивны, при том что город этот ни фига не производит, а лишь жирует на крови совхозников (почему на крови? почему совхозников - а не колхозников?), что москвички капризны и взбалмошны, что мужская часть городского населения (почему именно мужская?) говорит чрезмерно быстро, глотая слоги, падежи, безграмотно изменяя склонения, префиксы и даже суффиксы. Некоторые собеседники доходили до утверждения, что жители столицы часто путают мужской и женский род имен существительных. Наиболее активно эту странную идею выдвигал наш школьный сторож, любитель выпить и спеть хором - крепкий, восьмидесятилетний старик, приехавший в город на Неве из аджарского села лет шестьдесят назад, но так и не научившийся отличать в русском языке мужской и женский род этих самых существительных.
По мере взросления я обратил внимание на то, что наиболее бескомпромиссными критиками явления под названием "Москва" были те родители и знакомые моих одноклассников, которым самим по той или иной причине не удалось в Москве устроиться и прописаться. Лет до четырнадцати, тем не менее, я склонен был следовать некоторым распространенным имиджам и доверять антимосковской фронде - ввиду того, что сам в столице побывал лишь однажды, когда мне было двенадцать лет, вместе с родителями, и ни с одним москвичом, кроме мумии в Мавзолее, знаком не был.
Уставшие после работы родители вечерами объясняли мне пагубность ксенофобии любого толка и опасность любых обобщений, кроме математических. Постепенно я стал прислушиваться к их тихим речам, но врожденное упрямство в московском вопросе начало сдавать позиции кардинально лишь после встречи с Е. - урожденной, в пятом поколении, петербурженки из интеллигентной семьи, пережившей революцию, тридцать седьмой год и блокаду. Старушка, подруга моей бабушки, привела меня к своим древним товаркам, объяснявшимся между собой по-французски. Это был единственный раз, когда я увидел Фаину Раневскую. Великая актриса не общалась с подругами на французском (кажется, она его и не знала) - зато, сидя на теплом кожаном диване под канделябрами, в гигантской квартире Старого фонда, она выслушала сетование моей бабушки на дурное влияние улицы на её внука. Раневская поинтересовалась, в чем оно выражается и, глядя на меня, долговязого подростка, сверху вниз, вне всякой связи с предметом обсуждения неожиданно изрекла - довели большевики страну до ручки.
Не найдя ничего лучшего, я в смущении вдруг выпалил ей то, что знал о Москве по рассказам наперсников детских игр. Почему именно о Москве? Я не знаю. Я стеснялся. На лице Раневской изобразилось недоумение, и она выразительно постучала пальцем по лбу: "если, Кира, даже Ваши внуки повторяют то, что я услышала сейчас, то конец времен недалек". И вдруг всплакнула - Боже, что сказала бы Анна Андреевна! - и тут же повернулась ко мне всем корпусом: "А если я - из Таганрога, то что можно сказать о типичных чертах моей личности?.. А Анна была из Одессы - что ты думаешь в связи с этим об Анне?" - И в пространство, совсем неожиданно, грустно произнесла: "Легко на сердце от песен весёлых..."
Этот, единственный в моей жизни диалог с нею, так и остался в памяти. Я так и не понял за давностью лет, что именно взволновало её, и до сих пор не понимаю, отчего она отреагировала на глупый рассказ неумного подростка так резко. Кажется, мы не касались ни национального вопроса, ни вопросов религии, ни классовой борьбы...
К жизни же вынырнувшее из подсознания воспоминание было вызвано вот этим обсуждением у Пчелы:
http://diary.ru/~pchi/?comments&postid=3338373
А также выражаю Deo искреннюю признательность за вот эту ссылку -
http://www.gotango.ru/forum/viewtopic.php?t=85 , - которая напомнила мне о безвозвратно ушедших днях моей золотой, глупой юности.
-
-
23.12.2004 в 15:01Спасибо за воспоминания...
Я же как придерживалась точки зрения, что если человек - говно, то говном останется в любой точке мира, а если человек - то им и будет всегда - так и придерживаюсь.
Вне зависимости от того говорит он "батон" или "булка".
-
-
23.12.2004 в 15:30И почему - "же?"
Кажется, тут идёт некое противопоставление наших позиций? Возможно, я не очень четко выразил свою мысль. Мне показалось, что мы - вполне единомышленники. В этом вопросе, по крайней мере.
По поводу белого хлеба, я, кстати, действительно всегда говорил булка.
А вот слышал ещё, что ленинградцы говорят "ручка", а москвичи - "вставочка".
Или наоборот.
Не разберёшь вас.
-
-
23.12.2004 в 15:34"Же" по привычке. Противопоставления не заметила))
А что такое "вставочка"?
-
-
23.12.2004 в 15:40-
-
23.12.2004 в 15:44-
-
23.12.2004 в 15:51Слово "карандаш" не предлагать.
-
-
23.12.2004 в 15:57-
-
23.12.2004 в 16:02-
-
23.12.2004 в 16:03Спасибо.
Я не могу подобрать соответствующего оборота в выражении благодарностей, ибо пью вторую бутылку "Сливовича особого" - сербско-югославской сливовой водки-самогона.
С горя, конечно. А как иначе вы полагаете, что будет произведён достойный Духовный Продукт?
-
-
23.12.2004 в 16:14это называется: растление малолетних )) ну что, мне тоже за самогонкой пойти? ))
-
-
23.12.2004 в 16:17Перо. Пером не бъют, пером суют...
-
-
25.12.2004 в 00:51