Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Двадцать пять лет сегодня, как я в Израиле. И двенадцать лет из них на дневниках. Даже когда меня на дневниках нет, я всё равно здесь.
В этот день, 21 октября, пять лет назад, я написал... м-м-м, рассказом это не назвать... Ну, пост я написал и озаглавил его "Моя тропка на путях к Сиону". Как резюме итогов четверти века, что ли. Название - перефраз из почти одноименного эссе Сильвы Капутикян.
Я его, тот пост, вывешиваю снова - в нём за прошедшие годы ничего не изменилось, кроме одного слова, - не изменилось даже, а добавилось, и слово это - "пять" .
читать дальше
В этот день, 21 октября, пять лет назад, я написал... м-м-м, рассказом это не назвать... Ну, пост я написал и озаглавил его "Моя тропка на путях к Сиону". Как резюме итогов четверти века, что ли. Название - перефраз из почти одноименного эссе Сильвы Капутикян.
Я его, тот пост, вывешиваю снова - в нём за прошедшие годы ничего не изменилось, кроме одного слова, - не изменилось даже, а добавилось, и слово это - "пять" .
читать дальше
Двадцать пять лет назад, день в день, я прилетел жить в Израиль. Ехал я не за колбасой; покидал Питер еще в тот год, когда моей зарплаты учителя и библиотекаря вполне хватало – ну, если и не на кусок хлеба с маслом, то на туристские походы в любимые карельские леса, зеленую бутылку "горбачевки" и покупку пары-тройки хороших книг – уж точно. Рассказывать, как долго я шел к тому, чтобы решиться на переселение в Иерусалим, сейчас не буду: пользуясь выражением Сильвы Капутикян, те из моих близких и дорогих, кто хотел знать о "моей тропке на путях к Акрополю", и так читали мои воспоминания о восьмидесятых.
Мы выехали с Варшавского вокзала на международном поезде "Ленинград – Будапешт". Водитель из Публички, с которым мы были знакомы много лет, Володя, довез нас на своем микроавтобусе до перрона. Ехали мы, оставив незапертой дверь квартиры в доме у станции метро Академическая, через Кировский мост; глядя во все глаза на "знакомый до слез" город моего детства, я, помню, думал одно только: "Это в последний раз… в последний раз". Володя всю дорогу молчал. На перроне собралась небольшая кучка родных. Перед тем, как зайти в вагон, мы обнялись и расцеловались. Поезд тронулся, и я увидел в последний момент, как моя мама, стоявшая до тех пор со слепым каменным лицом, резко отвернулась и зашагала к зданию вокзала. Она не хотела голосить, как родственники жены, приехавшие прощаться с нами с Украины. Мы уезжали в полную неизвестность; железный занавес еще существовал, и не было еще дипломатических отношений между СССР и Израилем. Те, кто покидал Россию в 1990-м году, уезжали навсегда, без малейшей надежды увидеться с родными и друзьями вновь.
Когда мы пересекали советско-венгерскую границу, я смотрел в окно и вспоминал строки из вычитанного в самиздате стихотворения поэта Камянова, которого я тогда лично не знал и даже не мог предположить, что пройдут годы, и когда-нибудь в Иерусалиме он станет для меня Борей, Председателем и другом:
Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
...Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.
На третьи сутки путешествия, после прибытия в Будапешт, нас отвезли в аэропорт и велели ждать самолета. Автоматчики закрыли за нами двери. В зале отправления, в зале прибытия, во всех залах, коридорах, комнатах, переходах сидели, лежали, разгуливали тысячи людей – мужчины, женщины, дети. Стоял страшный шум, какие-то океанские волны, валы шума, стихающие и вновь набирающие силу. Люди разговаривали, спорили, ругались, ели и спали прямо на полу. Дети бегали взапуски, младенцы на руках матерей визжали. Лишь тогда, находясь в аэропорту без права выхода из него в город, глядя на вселенский этот бедлам, я вдруг понял – это Исход. Идет настоящий исход, как в тогда, в Египте. И, так же, как в древнем Египте, половина находящихся здесь не знали, куда, зачем и для чего едут. Что-то большее, чем логика, голод, страх, любовь заставляло эти орды бросать дома, родные могилы, копившееся веками и поколениями имущество, выбивало почву из-под ног и устремляло их в путь. В полную и бесповоротную неизвестность.
Тысячи день за днем прибывали из-за советской границы в Будапешт и в Вену, поезда и самолеты не справлялись с нагрузкой, рейсов не хватало.
Мы легли спать на наших баулах. Прошла кошмарная ночь, наступило утро – день пятый по еврейскому календарю - открылись двери, в зал вошли венгерские солдаты с автоматами наизготовку (террористов, что ли, опасались? Впрочем, в те дни угрозы взорвать самолет, перевозящий репатриантов в Тель-Авив, раздавались почти ежедневно), а вместе с солдатами – две израильские стюардессы совершенно неземного вида. Девушки встали по обе стороны прохода и, улыбаясь, одинаковым жестом показали - на выход.
Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
...Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.
На третьи сутки путешествия, после прибытия в Будапешт, нас отвезли в аэропорт и велели ждать самолета. Автоматчики закрыли за нами двери. В зале отправления, в зале прибытия, во всех залах, коридорах, комнатах, переходах сидели, лежали, разгуливали тысячи людей – мужчины, женщины, дети. Стоял страшный шум, какие-то океанские волны, валы шума, стихающие и вновь набирающие силу. Люди разговаривали, спорили, ругались, ели и спали прямо на полу. Дети бегали взапуски, младенцы на руках матерей визжали. Лишь тогда, находясь в аэропорту без права выхода из него в город, глядя на вселенский этот бедлам, я вдруг понял – это Исход. Идет настоящий исход, как в тогда, в Египте. И, так же, как в древнем Египте, половина находящихся здесь не знали, куда, зачем и для чего едут. Что-то большее, чем логика, голод, страх, любовь заставляло эти орды бросать дома, родные могилы, копившееся веками и поколениями имущество, выбивало почву из-под ног и устремляло их в путь. В полную и бесповоротную неизвестность.
Тысячи день за днем прибывали из-за советской границы в Будапешт и в Вену, поезда и самолеты не справлялись с нагрузкой, рейсов не хватало.
Мы легли спать на наших баулах. Прошла кошмарная ночь, наступило утро – день пятый по еврейскому календарю - открылись двери, в зал вошли венгерские солдаты с автоматами наизготовку (террористов, что ли, опасались? Впрочем, в те дни угрозы взорвать самолет, перевозящий репатриантов в Тель-Авив, раздавались почти ежедневно), а вместе с солдатами – две израильские стюардессы совершенно неземного вида. Девушки встали по обе стороны прохода и, улыбаясь, одинаковым жестом показали - на выход.
Толпа вырвалась из здания аэропорта на поле. Вдалеке, на взлетной полосе, стоял гигантский пассажирский "Боинг". Я никогда еще не видел такого самолета. Больше всего поразили синие полосы и магендавиды на фюзеляже и крыльях.
Молча, с сосредоточенными лицами, сжав челюсти, толпа рвалась к трапу. Стюардесс оттеснили в стороны. Накануне прошел нелепый слух, что, если сейчас все не поместятся в самолет, то следующий рейс будет только через неделю. Мужчины тащили чемоданы, волокли по земле баулы, женщины поднимали младенцев над головой. Помню: восходящее солнце над необъятным полем, огромный "Боинг" с крыльями, нависающими над нашими головами, тяжелое дыхание толпы, и один только отчетливый, конкретный звук - стук об асфальт палки старика, тащившегося рядом со мной.
В самолет поместились все. Целая армия стюардесс, стюардов и запасных летчиков принялась развозить по проходам на тележках еду. Напряжение немного спало, но большинство лиц оставалось хмурыми. Чтобы поднять настроение, нам включили фильм. Его мало кто смотрел. Какие-то деды в зимних шапках с ушами, в пиджаках с орденскими колодками приложились к бесплатным виски, бренди и джину, без ограничений раздававшимся ничего не подозревавшим персоналом. Вскоре многие, и я в том числе, задремали. На третьем часу полета мы были разбужены перебранкой в среднем ряду, недалеко от нас: деды перепились и вцепились друг другу в бороды. Черная ругань слетала из искаженных ртов, понять, чего они не поделили, не было решительно никакой возможности, и самолет уже шел над сиявшим бликами Средиземным морем. Стюардессы, растерянно улыбаясь, пытались успокоить разбушевавшихся ветеранов. Я захотел в туалет. Собрав все знания, полученные на уроках библейского иврита в подпольном ульпане, я напрягся и сказал ближайшей стюардессе:
- О госпожа моя милая, приятная очень, не соблаговолит ли она указать путнику краткий путь к дому стула, без сомнения имеющимся в чреве сей чудесной летающей стальной птицы?
Стюардесса была рада, что среди пассажиров этого летающего паноптикума, равного которому она не не видела, вероятно, в жизни, нашелся хоть кто-то, говорящий на языке праотцев, но никак не могла уразуметь, чего я, собственно, от нее хочу. Наконец, не выдержав, я сказал простыми словами, что хочу пи-пи, и даже показал, как. Чудеса – не понимая моих вычурных, цветастых оборотов устарелого и практически мертвого языка, она с легкостью догадалась, что я сейчас описаюсь. - Пи-пи! – заверещала она с жизнерадостной улыбкой на голливудском лице, - пи-пи! Разумеется, о господин мой! Господин мой желает в туалет?
Это был мой первый опыт живого общения на языке забытых предков с его природным носителем.
Когда море стало уходить назад под крыло, и впереди стеной поднялся равнинный желтый берег, вдалеке на востоке расцвеченный синими горами, я понял, что мы приближаемся к цели. Тель-Авив, - сказал я негромко, - подлетаем к Тель-Авиву… Кто-то из услышавших меня выглянул в иллюминатор, но реакция пассажиров, в общем, была слабая. Далеко внизу был город - узенькая полоска пляжа с ниткой прибоя, игрушечные домики, крошечные машинки-жуки ползли по переполненным трассам. Турбины завыли натужно, самолет, медленно развернувшись в воздухе, пошел на посадку.
Мы спускались по трапу. Бортпроводница, первой из израильтян указавшая мне дорогу в туалет, помахала на прощание. Мы были одеты в зимние пальто, толстые свитера, плащи из кожзаменителя, на многих были лыжные шапочки и ушанки. На улице было тридцать градусов жары. Я вдохнул воздух – он пах непривычно странно, это были запахи раскаленного камня, солнца и апельсинов. Я сошел с трапа и ступил на землю Эрец Исраэль. Предки, благочестивые предки, молившиеся об этой земле ежедневно, на протяжении двух тысячелетий своего изгнания, не удостоились побывать здесь, а я, их задрипанный ассимиляцией потомок, с совершенно незаслуженной легкостью проделал то, что веками было невозможно совершить обитателям средневековых гетто Труа, Венеции, Майнца.
Во всем самолете не было никого с кипой на голове. Я припас кипу заранее и надел ее, когда мы подлетали с Святой земле. Это была черная ермолка, которую я принес давным-давно домой из ленинградской синагоги, после какого-то праздника. Я читал, что по этой земле запрещено Господом и Талмудом пройти с непокрытой головой больше, чем четыре локтя. Я осмотрелся – потная толпа в одежде, казавшейся здесь дикой, валила к зданию аэропорта, не глядя по сторонам, не пытаясь прикоснуться рукой к земле, как заповедано в священных книгах и как рассказывал мой дед. Тогда, невзирая на сутолоку вокруг, я встал на колени и поцеловал бетон посадочной полосы. Спешивший за мной споткнулся об меня, и мне ощутимо поддали под зад.
Эти двадцать лет прошли, как один год. Это правда. Я сделал лучшее, что мог сделать – я принял эту страну сердцем, и тогда страна приняла меня. Я знаю, что бывает иначе.
Я живу в этой сумасшедшей стране. Я полюбил ее. Это тоже правда.
Один журналист написал о ней так (я подписываюсь под каждым его словом) :
Страна, жаждущая мира и не перестающая воевать.
Страна святых мест для трех религий, две из которых вцепились в глотки друг другу мертвой хваткой.
Богатая страна с бедным населением.
Страна репатриантов, которая борется с эмиграцией.
Западная страна восточного происхождения.
Образованная страна, в которой необразованность угробила систему образования.
Страна иврита, изувеченного его носителями.
Страна, где Конституцию заменили Десять заповедей, которые нарушают каждый Божий день.
Трезвая страна, принявшая «сухой закон».
Безопасная страна, где опасно заходить в некоторые районы.
Страна вечного лета, где дожди называют «зимой».
Страна еврейских мозгов, страдающая от безмозглости.
Страна, до того зарывшаяся в своем настоящем, что больше не помнит прошлого и не видит будущего.
Страна чудес, поставленных на конвейер.
Короче, во всех смыслах слова совершенно уникальная страна, в которой так хорошо жить (что можно считать пятнадцатым парадоксом).
Молча, с сосредоточенными лицами, сжав челюсти, толпа рвалась к трапу. Стюардесс оттеснили в стороны. Накануне прошел нелепый слух, что, если сейчас все не поместятся в самолет, то следующий рейс будет только через неделю. Мужчины тащили чемоданы, волокли по земле баулы, женщины поднимали младенцев над головой. Помню: восходящее солнце над необъятным полем, огромный "Боинг" с крыльями, нависающими над нашими головами, тяжелое дыхание толпы, и один только отчетливый, конкретный звук - стук об асфальт палки старика, тащившегося рядом со мной.
В самолет поместились все. Целая армия стюардесс, стюардов и запасных летчиков принялась развозить по проходам на тележках еду. Напряжение немного спало, но большинство лиц оставалось хмурыми. Чтобы поднять настроение, нам включили фильм. Его мало кто смотрел. Какие-то деды в зимних шапках с ушами, в пиджаках с орденскими колодками приложились к бесплатным виски, бренди и джину, без ограничений раздававшимся ничего не подозревавшим персоналом. Вскоре многие, и я в том числе, задремали. На третьем часу полета мы были разбужены перебранкой в среднем ряду, недалеко от нас: деды перепились и вцепились друг другу в бороды. Черная ругань слетала из искаженных ртов, понять, чего они не поделили, не было решительно никакой возможности, и самолет уже шел над сиявшим бликами Средиземным морем. Стюардессы, растерянно улыбаясь, пытались успокоить разбушевавшихся ветеранов. Я захотел в туалет. Собрав все знания, полученные на уроках библейского иврита в подпольном ульпане, я напрягся и сказал ближайшей стюардессе:
- О госпожа моя милая, приятная очень, не соблаговолит ли она указать путнику краткий путь к дому стула, без сомнения имеющимся в чреве сей чудесной летающей стальной птицы?
Стюардесса была рада, что среди пассажиров этого летающего паноптикума, равного которому она не не видела, вероятно, в жизни, нашелся хоть кто-то, говорящий на языке праотцев, но никак не могла уразуметь, чего я, собственно, от нее хочу. Наконец, не выдержав, я сказал простыми словами, что хочу пи-пи, и даже показал, как. Чудеса – не понимая моих вычурных, цветастых оборотов устарелого и практически мертвого языка, она с легкостью догадалась, что я сейчас описаюсь. - Пи-пи! – заверещала она с жизнерадостной улыбкой на голливудском лице, - пи-пи! Разумеется, о господин мой! Господин мой желает в туалет?
Это был мой первый опыт живого общения на языке забытых предков с его природным носителем.
Когда море стало уходить назад под крыло, и впереди стеной поднялся равнинный желтый берег, вдалеке на востоке расцвеченный синими горами, я понял, что мы приближаемся к цели. Тель-Авив, - сказал я негромко, - подлетаем к Тель-Авиву… Кто-то из услышавших меня выглянул в иллюминатор, но реакция пассажиров, в общем, была слабая. Далеко внизу был город - узенькая полоска пляжа с ниткой прибоя, игрушечные домики, крошечные машинки-жуки ползли по переполненным трассам. Турбины завыли натужно, самолет, медленно развернувшись в воздухе, пошел на посадку.
Мы спускались по трапу. Бортпроводница, первой из израильтян указавшая мне дорогу в туалет, помахала на прощание. Мы были одеты в зимние пальто, толстые свитера, плащи из кожзаменителя, на многих были лыжные шапочки и ушанки. На улице было тридцать градусов жары. Я вдохнул воздух – он пах непривычно странно, это были запахи раскаленного камня, солнца и апельсинов. Я сошел с трапа и ступил на землю Эрец Исраэль. Предки, благочестивые предки, молившиеся об этой земле ежедневно, на протяжении двух тысячелетий своего изгнания, не удостоились побывать здесь, а я, их задрипанный ассимиляцией потомок, с совершенно незаслуженной легкостью проделал то, что веками было невозможно совершить обитателям средневековых гетто Труа, Венеции, Майнца.
Во всем самолете не было никого с кипой на голове. Я припас кипу заранее и надел ее, когда мы подлетали с Святой земле. Это была черная ермолка, которую я принес давным-давно домой из ленинградской синагоги, после какого-то праздника. Я читал, что по этой земле запрещено Господом и Талмудом пройти с непокрытой головой больше, чем четыре локтя. Я осмотрелся – потная толпа в одежде, казавшейся здесь дикой, валила к зданию аэропорта, не глядя по сторонам, не пытаясь прикоснуться рукой к земле, как заповедано в священных книгах и как рассказывал мой дед. Тогда, невзирая на сутолоку вокруг, я встал на колени и поцеловал бетон посадочной полосы. Спешивший за мной споткнулся об меня, и мне ощутимо поддали под зад.
Эти двадцать лет прошли, как один год. Это правда. Я сделал лучшее, что мог сделать – я принял эту страну сердцем, и тогда страна приняла меня. Я знаю, что бывает иначе.
Я живу в этой сумасшедшей стране. Я полюбил ее. Это тоже правда.
Один журналист написал о ней так (я подписываюсь под каждым его словом) :
Страна, жаждущая мира и не перестающая воевать.
Страна святых мест для трех религий, две из которых вцепились в глотки друг другу мертвой хваткой.
Богатая страна с бедным населением.
Страна репатриантов, которая борется с эмиграцией.
Западная страна восточного происхождения.
Образованная страна, в которой необразованность угробила систему образования.
Страна иврита, изувеченного его носителями.
Страна, где Конституцию заменили Десять заповедей, которые нарушают каждый Божий день.
Трезвая страна, принявшая «сухой закон».
Безопасная страна, где опасно заходить в некоторые районы.
Страна вечного лета, где дожди называют «зимой».
Страна еврейских мозгов, страдающая от безмозглости.
Страна, до того зарывшаяся в своем настоящем, что больше не помнит прошлого и не видит будущего.
Страна чудес, поставленных на конвейер.
Короче, во всех смыслах слова совершенно уникальная страна, в которой так хорошо жить (что можно считать пятнадцатым парадоксом).
-
-
21.10.2015 в 13:14Это срок. Даже два)
Желаю вам мира, это сейчас самое главное.
-
-
21.10.2015 в 13:54Хорошо, что больше нет железного занавеса и навсегда.
Хорошо, что однажды дневники крепко соединили две любимые земли - Израиль и Петербург, став добрым поводом возвращаться, куда не надеялся вернуться, и вместе с тем образовали новую - третью землю, превратившуюся в дом для нас всех )
-
-
21.10.2015 в 14:15Света, насчёт "навсегда" - это, в свете происходящих событий, ещё бабушка надвое сказала.
-
-
21.10.2015 в 15:37-
-
21.10.2015 в 18:35-
-
12.12.2015 в 02:58-
-
28.04.2017 в 14:14-
-
16.02.2023 в 07:24Боги, как грустно, что дневник не ведётся.
можно я только буду верить, что вы есть и есть хорошо?
-
-
02.09.2023 в 21:59мира, дорогих и родных в безопасности, согласия с собой.