Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Григорий Трестман
БИБЛЕЙСКИЕ ОТРАЖЕНИЯ
ШЕСТВИЕ
Мы летим в никуда, и до цели осталось немного,
и проросшие крылья успели уже поседеть.
Если веру Господь и вбивал в нас, то веру в дорогу:
в безоглядную каторгу – ныне, и присно, и впредь.
читать дальшеКто встречает рассветы в пути – и по трепету веток,
и по щёлканью рыб на ещё незаметной реке,
и по крику зайчихи, когда её волк-однолеток
неумело дерёт, и по следу слезы на щеке,
и по тёмному шёпоту густо заросшего лога,
и по звёздной холодной росе, и по шороху вод, -
может ведать: каким Откровением дышит дорога,
и догадку таить, что любая дорога – Исход…
И евреи пошли – и качнулась луна, и застыла –
шли евреи вдоль кладбищ и пастбищ по зову Творца,
и глаза египтян, скрытно каждому целясь в затылок,
освещали дорогу, вобравшую тяжесть свинца.
Перед ними копытили землю бараны и кони,
шли евреи, как стадо, и шли перед ними стада.
Шли вперед по холмам и буграм, как по Божьей ладони,
шли, и знали - откуда идут, и не знали – куда.
Шли евреи… не шли, а летели всем скопом к Синаю
по камням и пескам, по пространствам голодных пустынь.
Шли евреи вослед Адонаю и шли к Адонаю,
и вбирали глаза жар песчаный, небесную синь,
желтизну окоема, дрожащие блики светила,
и короткие тени верблюжьих мозолистых ног.
Под ногами дымилась пустыня, и за ночь остыла,
и опять поутру поджигал их дорогу Восток.
И от жара сутулые скалы слоились, как тесто,
И от холода ночи тянулись, как тянется год.
Шли евреи вперед, будто вовсе не трогались с места,
разбивали ночлег и упрямо стремились вперед.
И терпение Божье, и гневные Божии вспышки
усмирить этих вечных скитальцев уже не могли,
словно родина – только движенье, а смерть – передышка,
а привал – это контуры обетованной земли.
И луна по стадам распадалась на жёлтые клочья,
и таинственный свет восставал по обочьям дорог.
И пред ними столп облачный – днём,
и столп огненный – ночью
плыл, и плыл, словно перст путеводный,
и это был – Бог.
Это пасха была –
всем Божественным праздникам праздник!
Веселись, Адонай, и от рабства народ уводи!..
Позади оставался десяток египетских казней,
десять тысяч еврейских толпились, как смерч, впереди.
ИЗГНАННЫЕ ИЗ РАЯ
- Нам возвращен Эдем! Адам, идем! -
смеялось эхо за древесной сенью…
Адам смотрел на яблоко, и в нем
распознавал безгрешное спасенье.
Сомнений нет! Оно упало вниз
из-за того, что послужило пищей,
и потому, что дырочку прогрыз
плодовый червь – копуша, духом нищий!
Червяк не змий, а лишь похож слегка.
И яблоко не грех, а лишь похоже!..
И плод поднял Адам, и червяка
стряхнул в траву, и языком по коже,
по яблоневой гладкой кожуре,
по яблоневой тонкорунной шкурке
провел, и, как в томительной игре,
язык отдернул, словно с плодом в жмурки
он языком играл.
Но млечный сок
омыл небесной влагой купол нёба,
и купол вздрогнул – нежен и высок –
и вздрогнула Адамова утроба.
Адам, едва дыша, настороже
зубами тронул брызнувшее чудо:
еще не ел, но не говел уже
и это равновесье длил покуда,
готовый плод немедля отшвырнуть,
готовый обратить поступок в шутку,
а мякоть совершала райский путь
по языку, гортани, по желудку!
Он чуть поглубже в яблоневый шар
проник пугливо и ошпарил десны
о снежный, терпкий, пламенный нектар,
о вкус невыносимый и несносный…
А женщина под тенью облаков
на изгнанную Еву не похожа:
ни вспышками томительных сосков,
ни матовым влекущим светом кожи,
ни черным долгим пламенем волос,
ни тяготеньем талии осиной,
ни проливнем внезапных светлых слез,
ни этим легким плачем без причины.
Она тряхнула яблочную гроздь -
будто случайно, ни для чьей потребы,
а грудки, словно яблоки, насквозь
сияли солнцем, листьями и небом.
Плоды катились, лопались, текли,
Произрастали семена садами.
Казалось: чрево девственной Земли
рождает свой Эдем под небесами…
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Кровоорошение –
черная трава.
Жертвоприношение –
Божия жратва.
Когда разогнали овец по загонам,
и пятились тени, чернея, к углам,
и лисы насытились лаем и стоном,
и шел звездопад за невидимым склоном,
очнулся в шатре праотец Авраам.
Всё умерло: запахи, пастбища, реки,
безмолвное время упало к ногам,
созвездья подняли дырявые веки,
один только слух обитал в человеке,
и Голос нездешний возник: “Авраам!”
Заблеял баран, заскулила собака,
метнулась полевка из тесной норы.
И вздрогнул родитель от Божьего знака:
«Очнись, и пожертвуй Мне сына Ицхака
на каменном пике алтарной горы».
Он сына окликнул и без промедленья
промолвил Ицхаку: “Со мною пойдёшь,
и мы совершим с тобой богослуженье”.
На отрока вскинул вязанку поленьев,
и в руки взял факел и жертвенный нож.
И двинулись оба неторной тропою:
отец впереди, а Ицхак позади,
и скрылись за склоном – стопа за стопою –
и шли по долине, и перед собою
глагол услыхал Авраам: «Погоди!»
И вскинул глаза Авраам на дорогу,
и путника встретил взыскующий взгляд:
“Куда ты?”
“Молиться единому Богу”.
«Назад возвращайся, к родному порогу!
Назад, Авраам, возвращайся назад!”
“Изыдь, Сатана!”
“Авраам, неужели
Всеблагий бы требовал жертвы такой?!
И сердце, и ум в тебе осатанели,
ужели и вправду ты вздумал на деле
свой род оборвать богохульной рукой?!”
И странный был облик у странника: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и в лике зеркальном его и бескровном
весь мир отразился и сыном, и овном,
и Богом, и ангелом, и Сатаной.
И сын к роднику наклонился напиться,
и ключ окаймил его слёзным венцом –
ягнячья мордашка светлела в кринице
и голос журчал из хрустальной водицы:
“Куда ты спешишь поутру за отцом?”
“Молиться!» - видению отрок ответил.
И дрожью вокруг отозвались кусты.
И агнец шепнул: “А на этом ли свете?
Ты знаешь, что ты у отца на примете,
и жертвенный агнец не кто-то, а ты?!”
И странный был облик животного: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и в лике зеркальном его и бескровном
весь мир отразился и жертвенным овном,
и Богом, и ангелом, и Сатаной.
И сын обратился к отцу: «А кого же
пожертвуем Богу в назначенный срок?”
И тот отвернулся: “Нет жертвы дороже,
но ведать об этом до срока негоже,
Господь себе жертву усмотрит, сынок”.
Уже наливалась гора желтизною
и вольные тени пошли по горам,
и веяло в лица прохладой ночною,
и оба на гору взошли под луною,
и жертвенник стал возводить Авраам.
И молвил отец обреченному сыну:
“О, если б Всевышний натешился мной!
Потребен безгрешный Ему и безвинный,
нам избранность в дар предлагает Единый
единственной, неоспоримой ценой.
Но ты предо мною и Богом свободен,
и долю свободно свою выбирай.
Коль жертвенный жребий тебе неугоден –
живи и владычествуй в нашем народе,
будь мне утешеньем сердечным, но знай:
наш род среди многих племён и народов
исчезнет безродной пылинкой в пыли,
пускай не сейчас – через многие годы
сгорит, как трава, испарится, как воды.
Мы наше избранье сберечь не смогли.
Но если решишься пойти на закланье,
то семя моё – умирающий злак –
покроется плотью, оденется тканью,
вновь сына Господь мне пошлёт в оправданье,
и я нареку его снова Ицхак”…
И лезвие к Богу неспешной дугою
взошло, и, набрав над плечом высоту,
сходило на сына дорогой крутою,
пока Авраам под привычной рукою
не шею почувствовал, а пустоту.
Над щуплой, цыплячьей сыновней гортанью
застрял обагрённый восходом клинок.
И в узком, невидимом оку зиянье –
меж горлом и лезвием – плыло сиянье,
и нож превозмочь промежуток не мог.
И взгляд патриарха, родителя, мужа –
затмился – и умер, прозрел – и воскрес
нелепо, беспомощно и неуклюже,
как будто случайно, как будто бы вчуже
уткнулся в пустыню прозрачных небес:
“Я сына в душе пожалел!.. Всё пропало!..
Что я натворил, вероломный дурак!
Отныне Господь объявил нам опалу!
И честь, и величие нам не пристало!..
А может…Сыночек! Родимый! Ицхак!
Давай Милосерду докажем на деле,
что слабость невольная – временный срам!”
И нож подхватил, и воздел на пределе
отчаянья… корни ногтей побелели…
Но ангел открылся: “Не смей, Авраам!”
И странный был облик у ангела: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и шел к Аврааму он с ликом бескровным,
и шел к Аврааму он с жертвенным овном,
и ангел был Саррой – законной женой…
Ужели и впрямь отменилась кончина,
и небо довольно таким платежом,
и нас вдохновляет веками картина,
где видит родитель под лезвием - сына,
и ангела – сын над отцовским ножом?
И с радостью нам повторяет преданье
седого сюжета лихой поворот…
…Но если пошел Авраам на закланье,
восприняв без спора Господне заданье,
то, значит, он сына убил наперед.
И Бог приговор свой не переиначит,
не мучают Бога кошмарные сны,
и срок наш земной – от заклания сдача,
и каждого жертвой Всевышний назначит
за горечь Своей изначальной вины.
И слово Господне, и букву Закона
жена не исправит по воле своей.
Не ведает Бог материнского лона.
И матери вечно несут отрешенно
Всевышнему пепел своих сыновей.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ БОГА
Зачем на трон стремится Зевс попасть?
Затем, что людям приглянулась власть,
и Зевс за всех безвластных под луною
пирует и уходит от жены,
и с ним людские дочери нежны,
и ласки горячи порой ночною.
Зачем ревнива Гера? Да затем,
что ревность суждена девицам всем,
в особенности благоверным женам.
Смотри, неверный муж или жених,
как беспощадно Гера мстит за них –
Неистово! По-женски! Изощренно!
Не потому сдирает Аполлон
живую шкуру с Марсия, что он –
сатир провинциальный, музыкантик –
бросает гордый вызов богу муз,
а потому, что нас подводит вкус,
и в гений мы возводим свой талантик.
Себе самим всегда мы сами всласть,
и в нашем сердце вспыхивает страсть,
когда соперник встанет на дороге.
Не просто утвердиться – посрамить,
загнать в ловушку, поубавить прыть,
чтоб знал, откуда вырастают ноги.
И мнится нам: с веселостью богов
небрежно и легко, без лишних слов
осуществить скорее справедливость
такой и так, как требуется нам,
чтоб трепетал пред нами дерзкий хам,
и соблюдал законную стыдливость.
Конечно, боги могут нам помочь,
ослушаемся – навредить не прочь:
и выгодны нам боги, и опасны,
но от судьбы нас боги не спасут,
ибо они не компетентны тут,
ибо и сами ей сполна подвластны.
А почему так вышло, господа?
А потому, что человек всегда
рад помощи и рад спихнуть несчастья
на козни злой судьбы с невинных плеч,
и может даже выгоду извлечь
из положенья своего отчасти.
Но главное в Судьбе – не страх пред ней,
а неизвестность - суть ее сутей:
Загадка! Тайна! Храмина Секрета!
И значит: как бы не приперло нас,
но можно даже в самый страшный час
надеяться на Неизвестность эту!..
Весь коммунальный божий пантеон
естественен с обеих был сторон:
людей и Адоная…
Для пролога
длиннейшую избрал Он из дорог,
и пред людьми таким являлся Бог,
каким они могли увидеть Бога,
и полюбить могли бы без затей,
и Бог дробился на черты людей,
на то, что детям понимать под силу:
“Зевс?.. Гера?.. Крон?..- пожалуйста, изволь!” –
себя Он резал поперек и вдоль,
чтобы вживиться в крохотный затылок.
Но истинный свой облик, а верней
свою бесплотность, изначала дней
Бог и Адаму не являл…Тем паче,
что ждал рожденья нового ума –
такой души, которая сама
постигла бы Господню сверхзадачу,
и потому дерзнула бы Его –
Всевышнего и Бога самого
расчеловечить…
Жажда дерзновенья –
одна из самых важных Божьих черт,
поэтому Господь и милосерд,
но – и жесток, примите уверенья!
Расчеловечить Бога!.. Меж собой
И Богом создавать совсем иной,
неведомый тип связи двуединой,
где в непостижных замыслах Творца
не видно ни начала, ни конца,
где меж судьбой твоей и Властелина
таинственным путем нет ничего,
за что бы человечье существо
могло бы уцепиться – кровью, глазом,
иль разумом, иль опытом своим,
или моралью, или чем другим:
всем кругом чувств и ощущений сразу,
где человек пытаться только мог,
словно дикарь незрячий между строк
упавшей с Ориона книги некой,
вне опыта, вне мозга, взаперти
угадывать Господние пути,
где мог лишь человек вне человека
/хотя такого люди не могли/,
вне воздуха земного, вне земли,
и, главное, вне внутреннего слуха,
вне голоса живых и мертвецов
отважиться вступить, в конце концов,
с пути своей души на тропку Духа!..
Готовность превозмочь порог судьбы,
свой опыт и свою мораль, дабы
Всевышнего без облика и храма
постичь в непостижимости Его,
или хотя бы с Ним войти в родство –
и было дерзновеньем Авраама.
XI. ЧАСЫ ПЕСОЧНЫЕ ПУСТЫНИ
Есть теченья у времени
сквозь океанский простор,
есть высоты у времени
в пиках заснеженных гор:
если смотришь оттуда –
заметишь его скоротечность.
Два народа поднялись
из дикой пустынной земли,
две породы людей
по кругам очищения шли:
осуждённые на смерть
несли осужденных на вечность…
Дом их будущей жизни
был заперт на крепкий засов:
не на год, не на пять, не на десять –
на сорок годов,
время тронулось вместе с народом,
и тронули с ними,
и зажили Пустыни
Песочные Божьи часы,
и грехи по песчинке
ложились на Божьи весы…
шёл народ, как по Лете,
детей не рождённых во имя.
Старики умирали –
песчинки ложились на счёт,
нарождался ребёнок –
вышагивал время народ,
пожилые мужчины старели,
сходили в могилы.
А детишки росли –
И в часах подымался песок,
смотришь:
время избыло от срока
изрядный кусок,
и последней песчинке
неспешно пора подходила.
И с последней песчинкой,
с последней слезой похорон,
когда воины молча стояли
с обеих сторон,
и внимали молитве
почти отрешённые лица,
Моисея Всевышний призвал
на вершину горы,
показал ему будущей родины
Божьи дары,
и вручил ему райский покой
и бессмертья частицу…
И окончился очередной
предречённый Исход,
а в исходах убытки
всегда превышают доход,
и евреи в убытках
побольше других наторели.
Но с исходной поры
сквозь убытки и беды свои
мы сильнее всех прочих расчётов
проносим в крови
смертью неистребимое
чувство
поставленной
цели…
А преемник пророка
повёл молодые полки,
и в порядке военном,
и с помощью Божьей Руки
разорил, и разграбил, и вырезал
царства и царства:
города, племена и народы
покрылись золой,
и войска овладели
завещанной Богом землёй…
И окончились временно,
с Божьей подачи, мытарства…
И страну дал народу Господь,
чтоб, утратив страну,
он из воздуха мог воздвигать
крепостную стену,
и сумел вновь и вновь
изживать в себе
рабское иго,
чтобы сам превозмог себя в будущем
Божий народ
по тому образцу и подобию, кои даёт
до конца исчисленья времен
Моисеева Книга…
АТЛАНТИДА
Вспоминают прародины славное лоно
в мифологии множества стран –
Март ведийский и Посейдониду Солона,
мексиканский Ацтлан и твердыню Аммона,
и Аменти былых египтян.
Ах, преданья народные – разве не странно:
все грустят об одной стороне…
Выплывает навстречу земля из тумана,
колосится пшеница, пасутся бараны,
и теряется лес в вышине.
Атлантида! Праматерь культуры! Жилище
ненавязчиво добрых богов.
Рай земной, где счастливчиков – тыща из тыщи,
где вовек не бывало богатых и нищих,
где не знает никто докторов.
Атлантида, вспоенная млеком и медом,
перевитая золотом троп,
вознесенная сразу к семи небосводам,
Атлантида - пример современным народам,
ты за что претерпела потоп?
“Потому, - раскрывает легенда загадку, -
чтобы люди блаженной страны
расселились по миру, где все не в порядке
и пути указали к добру и достатку,
а другой не ищите вины”.
И с началом потопа Атлантские Нои
повели кто куда корабли
Через все океаны ночною порою,
через все океаны дневною порою
в заселенные зоны земли.
И на дальних и ближних чужбинах осели,
и зажгли просвещенья огни.
Кто направил на север стопы – побледнели,
на восток – пожелтели,
на юг – почернели,
но у всех у нас мифы – одни…
хххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Ты вези, вези меня, лошадка,
с родиной покончены дела.
Я тебя кнутом огрею сладко,
чтобы поскорее увезла.
Мы, похоже, пьесу доиграли,
разобрали скудный реквизит.
В родину другую не пора ли
нанести сомнительный визит?
Мы в родных пенатах только гости.
Трогай с Богом… Что нас ждет?.. Бог весть…
Пожируем вместе на погосте
между адом – там, и плахой – здесь.
БИБЛЕЙСКИЕ ОТРАЖЕНИЯ
ШЕСТВИЕ
Мы летим в никуда, и до цели осталось немного,
и проросшие крылья успели уже поседеть.
Если веру Господь и вбивал в нас, то веру в дорогу:
в безоглядную каторгу – ныне, и присно, и впредь.
читать дальшеКто встречает рассветы в пути – и по трепету веток,
и по щёлканью рыб на ещё незаметной реке,
и по крику зайчихи, когда её волк-однолеток
неумело дерёт, и по следу слезы на щеке,
и по тёмному шёпоту густо заросшего лога,
и по звёздной холодной росе, и по шороху вод, -
может ведать: каким Откровением дышит дорога,
и догадку таить, что любая дорога – Исход…
И евреи пошли – и качнулась луна, и застыла –
шли евреи вдоль кладбищ и пастбищ по зову Творца,
и глаза египтян, скрытно каждому целясь в затылок,
освещали дорогу, вобравшую тяжесть свинца.
Перед ними копытили землю бараны и кони,
шли евреи, как стадо, и шли перед ними стада.
Шли вперед по холмам и буграм, как по Божьей ладони,
шли, и знали - откуда идут, и не знали – куда.
Шли евреи… не шли, а летели всем скопом к Синаю
по камням и пескам, по пространствам голодных пустынь.
Шли евреи вослед Адонаю и шли к Адонаю,
и вбирали глаза жар песчаный, небесную синь,
желтизну окоема, дрожащие блики светила,
и короткие тени верблюжьих мозолистых ног.
Под ногами дымилась пустыня, и за ночь остыла,
и опять поутру поджигал их дорогу Восток.
И от жара сутулые скалы слоились, как тесто,
И от холода ночи тянулись, как тянется год.
Шли евреи вперед, будто вовсе не трогались с места,
разбивали ночлег и упрямо стремились вперед.
И терпение Божье, и гневные Божии вспышки
усмирить этих вечных скитальцев уже не могли,
словно родина – только движенье, а смерть – передышка,
а привал – это контуры обетованной земли.
И луна по стадам распадалась на жёлтые клочья,
и таинственный свет восставал по обочьям дорог.
И пред ними столп облачный – днём,
и столп огненный – ночью
плыл, и плыл, словно перст путеводный,
и это был – Бог.
Это пасха была –
всем Божественным праздникам праздник!
Веселись, Адонай, и от рабства народ уводи!..
Позади оставался десяток египетских казней,
десять тысяч еврейских толпились, как смерч, впереди.
ИЗГНАННЫЕ ИЗ РАЯ
- Нам возвращен Эдем! Адам, идем! -
смеялось эхо за древесной сенью…
Адам смотрел на яблоко, и в нем
распознавал безгрешное спасенье.
Сомнений нет! Оно упало вниз
из-за того, что послужило пищей,
и потому, что дырочку прогрыз
плодовый червь – копуша, духом нищий!
Червяк не змий, а лишь похож слегка.
И яблоко не грех, а лишь похоже!..
И плод поднял Адам, и червяка
стряхнул в траву, и языком по коже,
по яблоневой гладкой кожуре,
по яблоневой тонкорунной шкурке
провел, и, как в томительной игре,
язык отдернул, словно с плодом в жмурки
он языком играл.
Но млечный сок
омыл небесной влагой купол нёба,
и купол вздрогнул – нежен и высок –
и вздрогнула Адамова утроба.
Адам, едва дыша, настороже
зубами тронул брызнувшее чудо:
еще не ел, но не говел уже
и это равновесье длил покуда,
готовый плод немедля отшвырнуть,
готовый обратить поступок в шутку,
а мякоть совершала райский путь
по языку, гортани, по желудку!
Он чуть поглубже в яблоневый шар
проник пугливо и ошпарил десны
о снежный, терпкий, пламенный нектар,
о вкус невыносимый и несносный…
А женщина под тенью облаков
на изгнанную Еву не похожа:
ни вспышками томительных сосков,
ни матовым влекущим светом кожи,
ни черным долгим пламенем волос,
ни тяготеньем талии осиной,
ни проливнем внезапных светлых слез,
ни этим легким плачем без причины.
Она тряхнула яблочную гроздь -
будто случайно, ни для чьей потребы,
а грудки, словно яблоки, насквозь
сияли солнцем, листьями и небом.
Плоды катились, лопались, текли,
Произрастали семена садами.
Казалось: чрево девственной Земли
рождает свой Эдем под небесами…
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Кровоорошение –
черная трава.
Жертвоприношение –
Божия жратва.
Когда разогнали овец по загонам,
и пятились тени, чернея, к углам,
и лисы насытились лаем и стоном,
и шел звездопад за невидимым склоном,
очнулся в шатре праотец Авраам.
Всё умерло: запахи, пастбища, реки,
безмолвное время упало к ногам,
созвездья подняли дырявые веки,
один только слух обитал в человеке,
и Голос нездешний возник: “Авраам!”
Заблеял баран, заскулила собака,
метнулась полевка из тесной норы.
И вздрогнул родитель от Божьего знака:
«Очнись, и пожертвуй Мне сына Ицхака
на каменном пике алтарной горы».
Он сына окликнул и без промедленья
промолвил Ицхаку: “Со мною пойдёшь,
и мы совершим с тобой богослуженье”.
На отрока вскинул вязанку поленьев,
и в руки взял факел и жертвенный нож.
И двинулись оба неторной тропою:
отец впереди, а Ицхак позади,
и скрылись за склоном – стопа за стопою –
и шли по долине, и перед собою
глагол услыхал Авраам: «Погоди!»
И вскинул глаза Авраам на дорогу,
и путника встретил взыскующий взгляд:
“Куда ты?”
“Молиться единому Богу”.
«Назад возвращайся, к родному порогу!
Назад, Авраам, возвращайся назад!”
“Изыдь, Сатана!”
“Авраам, неужели
Всеблагий бы требовал жертвы такой?!
И сердце, и ум в тебе осатанели,
ужели и вправду ты вздумал на деле
свой род оборвать богохульной рукой?!”
И странный был облик у странника: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и в лике зеркальном его и бескровном
весь мир отразился и сыном, и овном,
и Богом, и ангелом, и Сатаной.
И сын к роднику наклонился напиться,
и ключ окаймил его слёзным венцом –
ягнячья мордашка светлела в кринице
и голос журчал из хрустальной водицы:
“Куда ты спешишь поутру за отцом?”
“Молиться!» - видению отрок ответил.
И дрожью вокруг отозвались кусты.
И агнец шепнул: “А на этом ли свете?
Ты знаешь, что ты у отца на примете,
и жертвенный агнец не кто-то, а ты?!”
И странный был облик животного: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и в лике зеркальном его и бескровном
весь мир отразился и жертвенным овном,
и Богом, и ангелом, и Сатаной.
И сын обратился к отцу: «А кого же
пожертвуем Богу в назначенный срок?”
И тот отвернулся: “Нет жертвы дороже,
но ведать об этом до срока негоже,
Господь себе жертву усмотрит, сынок”.
Уже наливалась гора желтизною
и вольные тени пошли по горам,
и веяло в лица прохладой ночною,
и оба на гору взошли под луною,
и жертвенник стал возводить Авраам.
И молвил отец обреченному сыну:
“О, если б Всевышний натешился мной!
Потребен безгрешный Ему и безвинный,
нам избранность в дар предлагает Единый
единственной, неоспоримой ценой.
Но ты предо мною и Богом свободен,
и долю свободно свою выбирай.
Коль жертвенный жребий тебе неугоден –
живи и владычествуй в нашем народе,
будь мне утешеньем сердечным, но знай:
наш род среди многих племён и народов
исчезнет безродной пылинкой в пыли,
пускай не сейчас – через многие годы
сгорит, как трава, испарится, как воды.
Мы наше избранье сберечь не смогли.
Но если решишься пойти на закланье,
то семя моё – умирающий злак –
покроется плотью, оденется тканью,
вновь сына Господь мне пошлёт в оправданье,
и я нареку его снова Ицхак”…
И лезвие к Богу неспешной дугою
взошло, и, набрав над плечом высоту,
сходило на сына дорогой крутою,
пока Авраам под привычной рукою
не шею почувствовал, а пустоту.
Над щуплой, цыплячьей сыновней гортанью
застрял обагрённый восходом клинок.
И в узком, невидимом оку зиянье –
меж горлом и лезвием – плыло сиянье,
и нож превозмочь промежуток не мог.
И взгляд патриарха, родителя, мужа –
затмился – и умер, прозрел – и воскрес
нелепо, беспомощно и неуклюже,
как будто случайно, как будто бы вчуже
уткнулся в пустыню прозрачных небес:
“Я сына в душе пожалел!.. Всё пропало!..
Что я натворил, вероломный дурак!
Отныне Господь объявил нам опалу!
И честь, и величие нам не пристало!..
А может…Сыночек! Родимый! Ицхак!
Давай Милосерду докажем на деле,
что слабость невольная – временный срам!”
И нож подхватил, и воздел на пределе
отчаянья… корни ногтей побелели…
Но ангел открылся: “Не смей, Авраам!”
И странный был облик у ангела: словно
совсем незнакомый, и будто родной,
и шел к Аврааму он с ликом бескровным,
и шел к Аврааму он с жертвенным овном,
и ангел был Саррой – законной женой…
Ужели и впрямь отменилась кончина,
и небо довольно таким платежом,
и нас вдохновляет веками картина,
где видит родитель под лезвием - сына,
и ангела – сын над отцовским ножом?
И с радостью нам повторяет преданье
седого сюжета лихой поворот…
…Но если пошел Авраам на закланье,
восприняв без спора Господне заданье,
то, значит, он сына убил наперед.
И Бог приговор свой не переиначит,
не мучают Бога кошмарные сны,
и срок наш земной – от заклания сдача,
и каждого жертвой Всевышний назначит
за горечь Своей изначальной вины.
И слово Господне, и букву Закона
жена не исправит по воле своей.
Не ведает Бог материнского лона.
И матери вечно несут отрешенно
Всевышнему пепел своих сыновей.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ БОГА
Зачем на трон стремится Зевс попасть?
Затем, что людям приглянулась власть,
и Зевс за всех безвластных под луною
пирует и уходит от жены,
и с ним людские дочери нежны,
и ласки горячи порой ночною.
Зачем ревнива Гера? Да затем,
что ревность суждена девицам всем,
в особенности благоверным женам.
Смотри, неверный муж или жених,
как беспощадно Гера мстит за них –
Неистово! По-женски! Изощренно!
Не потому сдирает Аполлон
живую шкуру с Марсия, что он –
сатир провинциальный, музыкантик –
бросает гордый вызов богу муз,
а потому, что нас подводит вкус,
и в гений мы возводим свой талантик.
Себе самим всегда мы сами всласть,
и в нашем сердце вспыхивает страсть,
когда соперник встанет на дороге.
Не просто утвердиться – посрамить,
загнать в ловушку, поубавить прыть,
чтоб знал, откуда вырастают ноги.
И мнится нам: с веселостью богов
небрежно и легко, без лишних слов
осуществить скорее справедливость
такой и так, как требуется нам,
чтоб трепетал пред нами дерзкий хам,
и соблюдал законную стыдливость.
Конечно, боги могут нам помочь,
ослушаемся – навредить не прочь:
и выгодны нам боги, и опасны,
но от судьбы нас боги не спасут,
ибо они не компетентны тут,
ибо и сами ей сполна подвластны.
А почему так вышло, господа?
А потому, что человек всегда
рад помощи и рад спихнуть несчастья
на козни злой судьбы с невинных плеч,
и может даже выгоду извлечь
из положенья своего отчасти.
Но главное в Судьбе – не страх пред ней,
а неизвестность - суть ее сутей:
Загадка! Тайна! Храмина Секрета!
И значит: как бы не приперло нас,
но можно даже в самый страшный час
надеяться на Неизвестность эту!..
Весь коммунальный божий пантеон
естественен с обеих был сторон:
людей и Адоная…
Для пролога
длиннейшую избрал Он из дорог,
и пред людьми таким являлся Бог,
каким они могли увидеть Бога,
и полюбить могли бы без затей,
и Бог дробился на черты людей,
на то, что детям понимать под силу:
“Зевс?.. Гера?.. Крон?..- пожалуйста, изволь!” –
себя Он резал поперек и вдоль,
чтобы вживиться в крохотный затылок.
Но истинный свой облик, а верней
свою бесплотность, изначала дней
Бог и Адаму не являл…Тем паче,
что ждал рожденья нового ума –
такой души, которая сама
постигла бы Господню сверхзадачу,
и потому дерзнула бы Его –
Всевышнего и Бога самого
расчеловечить…
Жажда дерзновенья –
одна из самых важных Божьих черт,
поэтому Господь и милосерд,
но – и жесток, примите уверенья!
Расчеловечить Бога!.. Меж собой
И Богом создавать совсем иной,
неведомый тип связи двуединой,
где в непостижных замыслах Творца
не видно ни начала, ни конца,
где меж судьбой твоей и Властелина
таинственным путем нет ничего,
за что бы человечье существо
могло бы уцепиться – кровью, глазом,
иль разумом, иль опытом своим,
или моралью, или чем другим:
всем кругом чувств и ощущений сразу,
где человек пытаться только мог,
словно дикарь незрячий между строк
упавшей с Ориона книги некой,
вне опыта, вне мозга, взаперти
угадывать Господние пути,
где мог лишь человек вне человека
/хотя такого люди не могли/,
вне воздуха земного, вне земли,
и, главное, вне внутреннего слуха,
вне голоса живых и мертвецов
отважиться вступить, в конце концов,
с пути своей души на тропку Духа!..
Готовность превозмочь порог судьбы,
свой опыт и свою мораль, дабы
Всевышнего без облика и храма
постичь в непостижимости Его,
или хотя бы с Ним войти в родство –
и было дерзновеньем Авраама.
XI. ЧАСЫ ПЕСОЧНЫЕ ПУСТЫНИ
Есть теченья у времени
сквозь океанский простор,
есть высоты у времени
в пиках заснеженных гор:
если смотришь оттуда –
заметишь его скоротечность.
Два народа поднялись
из дикой пустынной земли,
две породы людей
по кругам очищения шли:
осуждённые на смерть
несли осужденных на вечность…
Дом их будущей жизни
был заперт на крепкий засов:
не на год, не на пять, не на десять –
на сорок годов,
время тронулось вместе с народом,
и тронули с ними,
и зажили Пустыни
Песочные Божьи часы,
и грехи по песчинке
ложились на Божьи весы…
шёл народ, как по Лете,
детей не рождённых во имя.
Старики умирали –
песчинки ложились на счёт,
нарождался ребёнок –
вышагивал время народ,
пожилые мужчины старели,
сходили в могилы.
А детишки росли –
И в часах подымался песок,
смотришь:
время избыло от срока
изрядный кусок,
и последней песчинке
неспешно пора подходила.
И с последней песчинкой,
с последней слезой похорон,
когда воины молча стояли
с обеих сторон,
и внимали молитве
почти отрешённые лица,
Моисея Всевышний призвал
на вершину горы,
показал ему будущей родины
Божьи дары,
и вручил ему райский покой
и бессмертья частицу…
И окончился очередной
предречённый Исход,
а в исходах убытки
всегда превышают доход,
и евреи в убытках
побольше других наторели.
Но с исходной поры
сквозь убытки и беды свои
мы сильнее всех прочих расчётов
проносим в крови
смертью неистребимое
чувство
поставленной
цели…
А преемник пророка
повёл молодые полки,
и в порядке военном,
и с помощью Божьей Руки
разорил, и разграбил, и вырезал
царства и царства:
города, племена и народы
покрылись золой,
и войска овладели
завещанной Богом землёй…
И окончились временно,
с Божьей подачи, мытарства…
И страну дал народу Господь,
чтоб, утратив страну,
он из воздуха мог воздвигать
крепостную стену,
и сумел вновь и вновь
изживать в себе
рабское иго,
чтобы сам превозмог себя в будущем
Божий народ
по тому образцу и подобию, кои даёт
до конца исчисленья времен
Моисеева Книга…
АТЛАНТИДА
Вспоминают прародины славное лоно
в мифологии множества стран –
Март ведийский и Посейдониду Солона,
мексиканский Ацтлан и твердыню Аммона,
и Аменти былых египтян.
Ах, преданья народные – разве не странно:
все грустят об одной стороне…
Выплывает навстречу земля из тумана,
колосится пшеница, пасутся бараны,
и теряется лес в вышине.
Атлантида! Праматерь культуры! Жилище
ненавязчиво добрых богов.
Рай земной, где счастливчиков – тыща из тыщи,
где вовек не бывало богатых и нищих,
где не знает никто докторов.
Атлантида, вспоенная млеком и медом,
перевитая золотом троп,
вознесенная сразу к семи небосводам,
Атлантида - пример современным народам,
ты за что претерпела потоп?
“Потому, - раскрывает легенда загадку, -
чтобы люди блаженной страны
расселились по миру, где все не в порядке
и пути указали к добру и достатку,
а другой не ищите вины”.
И с началом потопа Атлантские Нои
повели кто куда корабли
Через все океаны ночною порою,
через все океаны дневною порою
в заселенные зоны земли.
И на дальних и ближних чужбинах осели,
и зажгли просвещенья огни.
Кто направил на север стопы – побледнели,
на восток – пожелтели,
на юг – почернели,
но у всех у нас мифы – одни…
хххххххххххххххххххххххххххххххххххх
Ты вези, вези меня, лошадка,
с родиной покончены дела.
Я тебя кнутом огрею сладко,
чтобы поскорее увезла.
Мы, похоже, пьесу доиграли,
разобрали скудный реквизит.
В родину другую не пора ли
нанести сомнительный визит?
Мы в родных пенатах только гости.
Трогай с Богом… Что нас ждет?.. Бог весть…
Пожируем вместе на погосте
между адом – там, и плахой – здесь.
@темы: Трестман