К теме добровольных и вынужденных ассоциаций

[Либертарный Дракон]

У меня лично сегодня аутоассоциация с Касиги Ябу-саном. То есть я хотел бы суметь, как он. Разумеется, не смогу: две приснопамятные жалкие попытки сравниться с силой духа настоящего самуря успехом не увенчались. Даже если вообразить, что такое можно было бы провернуть, пока несут сакэ. Даже если его уже принесли, даже если бы я сходу влил его в себя в размере трёх пинт.



А вы говорите - Дон Кихот...

Пускай это будет за день второй, уже загодя.

* * *
День третий

Покойный поэт Леонид Иоффе привёз с собой из России неплохую библиотеку, в которой почётное место занимали редкие букинистические издания. Однажды, находясь у него дома, я меланхолично переходил от полки к полке, и вот взор мой упёрся в толстую книгу в старинном переплёте. Я вытащил её с большим трудом, так плотно она стояла, буквально вбитая в ряд других книг. Это был дореволюционный перевод Ivanhoe - "Айвенго", но понял я это не сразу. На титульном листе значилось: "Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов".



Под большим впечатлением я вернулся домой. Дома никого не было, кроме тёщи, ныне уже покойной, как и поэт Леонид Иоффе. Мне необходимо было поделиться с кем-нибудь, и я рассказал ей о находке, упирая на то, что имя уж больно чудовищное. Тёща не только не уловила соли, она, как я думаю, вообще не читала Вальтера Скотта, но выслушала мой возбуждённый рассказ со смирением, всегда охватывавшим её, когда я при ней рассуждал о вещах непонятных. Скорее, это было чувство неловкости за меня. Когда вечером вернулись остальные домашние и спросили, как прошёл день и что было нового, тёща сказала, что я пошёл в гости и там увидел книжку о каком-то своём знакомом Иване-гое. Много лет после этого домашние, находясь в добром расположениии духа, именовали меня только так: "Наш Иван-гой пошёл на писательское собрание", "Иван-гой опять нажрался".
Гриша Трестман призывал меня воспринимать это с юмором: "Всё-таки тебя именуют Айвенго, а не хорьком". Я отвечал ему, что не чувствую абсолютно никакой внутренней связи между собой и блудным сыном Седрика Сакса, и если уж имею нечто психологически общее с кем-то из героев романа, так, скорее, с Исааком из Йорка. - "А я - с Исааком из Нью-Йорка", - немедленно говорил Гриша и почему-то начинал при этом дико смеяться.
Вы спросите, какая связь между Ивангоэ и Дон Кихотом? Ровно такая, как в истории, рассказанной Губерманом.

Моя теща отмечала день рождения Крученыха, еще был жив этот знаменитый некогда футурист, и я во все глаза смотрел на маленького сухого старичка, воплощенную память российского Возрождения, оборванного и обрубленного круто. И не я один, естественно, смотрел на старичка такими же музейного почтения глазами. Очень странно было, что еще мог разговаривать и явно удовольствие от жизни получал этот реликтовый остаток той мифической эпохи.
За столом народу было много, шел несвязный общий разговор, и вдруг одна старушка, писательница Лидия Григорьевна Бать (как-то сказал Светлов, что у нее вместо фамилии – глагол) по-гимназически восторженно спросила-воскликнула:

– Алексей Елисеевич, я все хочу у вас спросить: а Блока вы живого видели? Или встречали?

Крученых медленно намазал блин икрой, вкусно отправил его в рот, немного пожевал и наставительно сказал:

– Однажды я был на обеде у Владимира Галактионовича Короленко, и Владимир Галактионович мне сказал: когда я ем, я глух и нем.

И замолчал. И все какое-то мгновение недоуменно помолчали. Лидия Григорьевна нарушила тишину первая:

– А Блок? – спросила она.
– А Блока там не было, – ответил Крученых.


День четвёртый

Адон Кихот и Мар Сервантес, Санчо Панса и Талмуд:

www.eng.tau.ac.il/~litsyn/litext/Cervantes.pdf



День пятый



День шестой

Сопротивление - это не акт героизма, не "безумство храбрых", не шествование за кем бы то ни было и даже не акт отчаяния. Сопротивление - это не только законная, но и естественная, как инстинкт самосохранения или продолжения рода, реакция наделенного самоосознанием человеческого организма. И как раз именно фактор "троих детей" делает его особенно насущным.

Вот только, умоляю, никакого такого революционного аскетизма!
Никаких суровых взглядов, сомкнутых челюстей и неритмично пляшущих желваков. Никакого спанья на гвоздях. Никакого лихорадочного блеска в глазах и впалых корчагинских щек.
И давайте как-нибудь без пламенного тифозного бреда. Без розовой пены на губах и серного дыма из ушей.

Там, где все это будет, не будет меня. Вкус, в том числе и поведенческий, - это то, чему еще можно доверять безусловно. Иных критериев правоты я лично не вижу. Включая даже и честность, потому что безукоризненно честным бывает и маньяк. А не пошлым он не бывает.

И никакого, пожалуйста, седьмой заварки провинциального ницшеанства с его "да, смерть" или "и как один умрем". Нет, мы не умрем, не доставим никому такого удовольствия.

Напротив, мы будем жить долго, желательно бесконечно долго. Потому что у нас у всех есть еще одна неотменяемая обязанность: как можно дольше иметь эту прекрасную возможность - радовать друг друга и друг другу радоваться. Мы обязаны - просто по законам всепобеждающей жизни - пережить всю эту нежить.

Потому что на наших глазах и с нашим участием в очередной раз разворачивается старинная мистерия под названием "Прение живота со смертию". В той мистерии побеждала смерть. Но пора бы уже победить и "животу", то есть жизни. Это стоит усилий.

Нет, нет, никакого мертвецкого аскетизма!

Хорошо и незло шутить друг над другом и, главное, над самими собой. Угощать друг друга вкусной едой и выпивать не вгоняющие в злобу напитки. Весело и непредвзято глядеть по сторонам. Радоваться хорошей погоде и симпатичным физиономиям, попадающимся навстречу. Слушать прекрасную музыку и запоминать наизусть прекрасные стихи. Перечитывать любимые книги и как можно чаще вспоминать блаженные моменты нашего неповторимого детства.

Мы живые, веселые, открытые, постоянно готовые к радости, к сочувствию, к состраданию, к острым мгновениям смертельной, но очищающей душу тоски и такого накала счастья, которое никто и никогда не сумеет даже приблизительно описать в школьном сочинении на соответствующую тему.

И все перечисленное укладывается в короткое, заветное, необходимое слово "свобода".
grani.ru/Culture/essay/rubinstein/m.214090.html

Comments

[Терву]

Перечитываю книгу, как раз дошла до этого момента.
Книга хороша.

[Либертарный Дракон]

И Ябу-сама хорош, хоть и сволочь.

Между прочим, вся эта история имеет вполне документальную основу, и практически почти все персонажи - вполне реально существовавшие личности.

[Терву]

Я как раз собиралась дочитать и погуглить.))