На столе стояли четыре бутылки водки - польская, литовская, русская и шведская. Закуски не было совсем. Даже писателям стало неудобно. Вместо еды решили поговорить, под разговоры голая выпивка идет легче. Я предложил пить в следующей последовательности: сперва русскую, потом шведскую, потом - польскую, а завершить литовской. В соответствии с
территориальной убываемостью стран-производителей. Потом я вспомнил археологическую экспедицию летом 1980 года. На Волосовской возвышенности стояли мертвые деревни. В том районе почти не было воды, единичные жители, почти все старики, пили молоко и самогон. Мы раскапывали в полях курганы восьмого - десятого веков, старики помогали нам от нечего делать. В день смерти Высоцкого (я не поверил Би-би-си, мы слушали ее в палатке, но этой новости я не поверил) я раскопал скелет в позеленевшем серебряном головном уборе. Руководитель экспедиции, Евгений Александрович Рябинин, сказал, что это невеста, и что, когда она умерла, ей было лет десять. Недавно я узнал, что Евгений Александрович тоже умер. В восьмидесятом году он был просто молодым и сильно пьющим кандидатом наук, а несколько лет назад я прочел, что он раскопал в Старой Ладоге какую-то варяжскую фибулу и стал известен на всю археологическую Россию. Один раз нас позвали на именины в деревню за восемь километров. Посреди пустой пыльной улицы стоял самодельный некрашеный стол, на нем было пять бидонов с первачом, посреди стола лежал один кирпич черного хлеба, а напротив каждого места для сидячих - половина неочищенной луковицы. Я вспомнил это, сидя за столом в Иерусалиме.
За четверть часа, при отстутствии закуски, все писатели так упились, что никто ничего не мог ни прочесть из нового, ни вспомнить из старого. Это было, как на завтраке у полицмейстера: Собакевич сел в кресла и уж более не ел, не пил, а только жмурился и хлопал глазами. Все молчали, иногда только слышалось невнятное бормотание, а потом - снова тишина. Странное это было собрание.
В восемь часов за окном завыли сирены. Начался День памяти павших в наших войнах. Все встали. Стояли, покачиваясь. Но стояли. Как в "Попытке к бегству" -
все живые стояли в шеренгах. Я повернулся к окну и стоял, глядя в темноту. Когда сирены умолкли, Председатель спросил как-то некстати: "Кто-нибудь что-нибудь хочет прочесть?" Все молчали, и тогда я сказал, что хочу прочесть военные стихи Генделева. Я вообще редко что-то читаю вслух, я не умею этого, но Генеделева я знаю наизусть.
читать дальшеЯ младшей родины своей
глотал холодный дым
и нелюбимым в дом входил
где раньше был любим
где нежная моя жена смотрела на луну
и хлеб на блюде принесла
поставила к вину
она крошила снег в кувшин
и ногтем всё больней
мне обводила букву "Шин"
в сведении бровей
Узор ли злой её страшил
пытала ли судьбу
но все три когтя буквы "Шин"
горели в белом лбу.
...И вспомнил, где я сам
с ресниц солёный снял песок
и ветошь разбросал
шлем поднял прицепил ремни
и ряд свой отыскал
при пламени прочли: "они
сошли уже со скал".
А я не слушал а ловил
тот взгляд каким из тьмы
смотрело небо свысока
на низкие холмы
где в перекрестии лица
полнебосводу в рост
трезубец темноты мерцал
меж крепко сжатых звёзд.
А нам читали: "прорвались
они за Иордан..."
А где они а сколько их
а кто же их видал
Огни тянулись как дымы
как должные сгорать
а мы а несравненны мы
в искусстве умирать.
И я пройду среди своих
и скарб свой уроню
в колонну панцирных телег
на рыжую броню
уже совсем не молодой
и лекарь полковой
я взял луну над головой
звездою путевой
Луну звездою кочевой
луну луну луну
крошила белый снег жена
и ставила к вину
и головой в пыли ночной
я тряс и замирал
и мотыльки с лица текли
а я не утирал.
Как медленно прводят нас
сквозь рукотворный лес
а темнота ещё темней
с луной из-под небес
и холм на холм менял себя
не узнавая сам
бесовской пляской поднося
нас ближе к небесам
чтоб нас рассматривала тьма
Луной своих глазниц,
чтоб серый порох трёх пустынь
сошёл с воздетых лиц,
чтоб отпустили нас домой
назад - на память - прочь,
где гладколобый череп мой
катает в детской дочь.
* * *
Ибо нас аллах в рот целовал шерстяною губой
мой род спускается в котлован
и могилы сержантов берёт с собой
чтобы кто присягу разбинтовал
роты мёртвые взбунтовал
нет
мы спускаемся в котлован
с Голан барабан с Голан
Тема интереснее чем мотив
наш Военный Бог наигрался в нас
то ли военрук у нас
дезертир
то ли дирижёр наш ушёл в запас
на прощанье приказав трубить
мы не слышим рыбы мы будто спим
если Он кого-то решил убить
то не поспоришь с Ним
Приказов флаги свисают вниз
Аллах скоро подъедет сам
покосив на скальной карниз
это ровно куда промазал десант
вся капелла на стропах висела
взрыв
сна
смотря не с того конца
покуда огромный орган горы
вуалетки дурацкой не сдул с лица.
Я вижу всё ещё с высоты
с балкона своей войны
как к подножью чужой страны
караульные дети кладут цветы
генерал аксельбанты твои удила
в пене
а сабля не напополам
гобой
сейчас протрубят отбой
мы оползём с Голан
Мы настроились слушать горн
строен состав полка
повар горлицам кормит корм
лекарь с полулицом из тьмы
другая из горних медовых сот
смирно ребята однако мы
валторна
идём с Высот.
Это как в точке куда забрёл
свет
солнце взорвалось внутрь
солнце как и его орёл
в прицеле сходится в перламутр
время стягивается у границ
в воронку всасывается
в висок
солисты конечно спустятся ниц
солдатское быдло с высот
Да военрук наигрался в нас да
и карьера во весь опор
свалил с Истории младший класс
Географию сдув со шпор
но классный наставник моих коллег
когда-то сумел прочесть:
"Двурогое солнце стоит на скале!"
Салют
в
его честь!
Это чтоб приступил песок из песка
свивать двойную змею ДНК
чтоб встали грузные чтоб валуны
а из лунок слюна луны
чтоб антикварная наша желчь
так рванула когда поджечь
светил Гивона и Аялона
огни
на факелах наших плеч.
Когда свинцовые до колен
то бишь от каски и до культи
внуки с лысых сошли Голан
свой клин поведя пасти по склону стёртых высот
многоглазых потомков нас
клин с хоботами наискосок
к месту слова "дамаск".
Я свисаю с карниза моей страны
вниз головой урод
в перепонках моей спины
шевелится ветерок
не оставь Господи мой народ
без тебя Он так одинок
и мал
марш!!
мы спускаемся в котлован
таков церемониал.
* * *
Славную мы проиграли войну
И неизвестно кому
Рукокрылых Хлопки Мышей
В амфитеатре траншей
Кому плащи с остатками кож
Плещут
Свесившись с каменных лож
И
Яму
На верные сто голосов
Затягивает песок
Но
Сдували с небес жерла наших фанфар
Ангелов и ворон
А
Когда протрубил шофар
Снега осыпал Хермон
И
Скажи Император Ну! Какую мы проиграли войну
Если эха нет
И не может ров
Вернуть нам низы хоров
Ладно!
Мы проиграли войну
И можно ещё одну
Что ж
Мы вернёмся в свою страну
И будем в голубизну
Невинных небес
То есть
В неба свод
Смотреть
И займём свой рот
Дудкой
И будем пасти Твой скот у Дамасских ворот.
* * *
Не перевернётся страница
А с мясом вырвется: Ах!
В мгновенном бою на границе
У белого дня на глазах
С прищуром
Тем более узким
Чем пристальнее устремлён.
Господь наш не знает по-русски
И русских не помнит имён.
* * *
Хальт
я крикнул Аллаху который спит
то есть видит меня во сне на белых пустых полях
скажи своему гибриду погонщик его копыт
затоптать меня потому что я не свидетель тебе Аллах
Мой мёртвый народ был Бог
Бог а не ты мразь
и
за тобой
я с хрустом захлопну глаза потому что в последний раз
но не как в последний раз разум и смерть а как любовь
но из бессмертья кромешного куда соскальзываю влеком
сейчас и ещё немножечко о любви пожалуйста и ещё
и чтоб в чёрном воздухе у плеча и почти не касаясь щёк
мотыльком ресниц Господи мотыльком