Книжки в шкафах стоят в два ряда, иногда даже в три, и достать то, что нужно, возможным не представляется. Они вбиты так плотно, что процесс вытаскивания действует на нервы. Зазора между корешками не остается, как между камнями египетских пирамид - можно попытаться просунуть нож, и он застрянет. Я пробовал. Пока проверяешь, пропадает желание читать. Стою на карачках, трясу шкаф и матюгаюсь. Ночью приснилось, что меня зовут в гости к Юрию Олеше. Проснулся в четыре утра и пошел искать его книжки - на всякий случай. Подготовиться к визиту. Из всех книжек у меня оказались только "Три толстяка", но их не достать. Взял табуретку и стал тыкать ножкой в нижнюю полку. Выбил стекло. В конце концов, вытащил полполки сразу. Книжки слиплись. Стал отдирать их друг от друга. Как будто я в библиотеке Навуходоносора, состоявшей из глиняных конвертов с клинописными табличками. "Трех толстяков" так и не обнаружил, зато в руки свалились сборники стихов Лены Игнатовой и Кати Мабович. Долго вертел их в руках - не мог вспомнить, кто такая Катя Мабович. В обоих - дарственные автографы за девяностый год. "Его величеству М. от К., в девичестве - однофамилицы Голды Меир". Ничего не понимаю. Стихи хорошие. Какое величество? Чьё девичество? "Дорогому М. от драгоценной Л. на память о безыскусной выпивке на брудершафт под открытым небом". Когда это мы пили на брудершафт? Под открытым небом я много с кем пил, но именно этого случая не припомню совершенно. Я вообще ее не помню. Вероятно, к сожалению. Она теперь член редколлегии журнала, в котором меня печатают. Но с девяностого года, с брудершафта, я саму ее так ни разу и не видел.
Пришел на работу - звонок. Шесть утра.
- Дррррруг!
Вова П. Уже пьяный.
- Чего ты хотел?
- Лена Игнатова просила оповестить. Обернувшись.
- Куда?
- Назад.
- О чем оповестить?
- Книжка.
И повесил трубку.
Мы очень любим коды. Мы всё зашифровываем из принципа.
За окном - ледяной ливень, тридцать метров в секунду и летят зонтики. Наверное, на таком ветре и летала Мэри Поппинс.
Что хотел сказать Вова?
Игнатова.
Книжка.
Обернувшись.
Набрал в поисковике эти три слова.
Всё стало ясно. Принялся читать.
Хорошая книжка воспоминаний. Спасибо, что, обернувшись, оповестила.
читать дальше– С Довлатовым знакомиться не советую,– говорила мне подруга, подкрашивая и подправляя ресницы.
– Почему?
– Потому что не надо,– невнятно пояснила она, плюнув на тушь. – Человек опасный... Посидишь с ним вечерок... а потом он расскажет… что ты его любовница... или что триппер от тебя подцепил...
И широко раскрыла глаза, разглядывая себя в зеркало. Думаю, мои глаза раскрылись еще шире. У подруги была репутация легкомысленной красавицы, но я знала ее трезвый, цинический ум, прислушивалась к советам и избегала опасного знакомства, встречая Довлатова в общих застольях. В шестидесятые годы многие молодые писатели нашли прибежище в детской литературе: сочиняли сказки, пьесы для кукольных театров, печатались в пионерских журналах. Так в Союзе писателей появились авторы историй про лягушат, пионеров, медвежат – авторы, которые хотели бы писать совсем о другом, о правде жизни – такой правде, чтобы у читателя почернело в глазах. Но они откладывали главный труд на потом или писали урывками, и в глазах чернело не у читателей, а у них самих – пили они по-страшному. В первый раз я увидела их компанию в ресторане Дома литератора: за сдвинутыми столами пировали громогласные, воспаленные, опасные люди. Рев, хохот и топот, доносящийся из их угла, перекрывали весь остальной шум.
– Кто это?
– Детские писатели.
* * *
...Кстати, хотел у вас спросить, тут Арьев приводил ваших поэтов. Читали, читали, не дали нормально выпить, и что странно, все трое абсолютно одно и то же. Наконец ушли, Арьев и говорит: ”Те двое – говно, а третий – гений”. Интересно, как вы их различаете?
– В основном по внешнему виду,– вежливо ответила я.
* * *
...в вечер нашего знакомства он был благорасположен и говорлив, царственно оделял гостей водкой и выслушивал хвалы «Москве – Петушкам» и цитаты из них. Это было время его славы, он был окружён почтением и любовью. Я спросила, можно ли смешивать коктейли по рецепту из «Петушков», и он с комическим ужасом заклинал не делать этого (это же литература, художественный вымысел!), не сбивать смеси веточкой жимолости – но только сирени, в крайнем случае, бузины. Посиделки были литературные, все, кроме Венедикта и похожего на счетовода прозаика, читали стихи. Затем тот достал из потёртого портфеля папку и, вздыхая и помаргивая, прочёл несколько поразительных рассказов. Жёсткий колорит «Москвы – Петушков» в сравнении с ними казался почти пасторальным: там был свальный грех дегенератов, ребёнок с отрезанными руками и невесть что ещё. «Откуда вы берёте сюжеты?» – нелепо спросила я. «Из газет» – кротко ответил прозаик и показал какие-то вырезки из «отдела происшествий». Единственным, кто в этот вечер ничего не читал, был Венедикт.
Я вышла на кухню и увидела очень печального, красивого человека, сидевшего пригорюнясь, подперев ладонью щеку. Снежный сумрак, сиротский пейзаж окраины, глухая, обложная тишина в доме – все сошлось так, что мы разговорились, и возникло спокойное доверие, которое я испытывала к нему на протяжении всех лет нашей дружбы.
* * *
– Меня пригласил Окуджава.
– Окуджаев? Окуджаев… Посмотрим, кого он приглашал, – сказал человек, открывая толстый том. Я решила, что он шутит, не может же он не знать, кто такой…
– Ага, Окуджава, – палец застыл на строчке. – Правильно, проходите.
* * *
Мою карьеру на радио погубило интервью с Вадимом Шефнером. В то время отмечали юбилей образования СССР, на радио подготовили серию передач – беседы с известными людьми на эту тему, и мне достался Вадим Шефнер – видимо, он тоже считался проблемным. Мы встретились в студии, сели за стол, и звукооператор скомандовал: «Начали!». Вначале нужно было сказать несколько слов, чтобы оператор настроил запись. «Раз-два-три-четыре-пять» – сказала я, «Вышел зайчик погулять», – добавил Вадим Сергеевич, вглядываясь в темную будку, где сидел звукооператор. Доносившийся оттуда голос был странный, непонятно, мужской или женский, но, несомненно, раздраженный, и, кажется, Шефнера он занимал больше, чем образование СССР. Начался разговор, и он оказался не собеседником, а катастрофой. Передачи на эту тему были, в общем, однотипные, вопросы – тоже, деятели культуры отвечали легко и гладко, а этот мямлил что-то невразумительное.
– Вадим Сергеевич, вместе с образованием Союза советских республик началось взаимодействие разных национальных культур. Как, на Ваш взгляд, это отразилось в советской литературе?
– Очень хорошо отразилось... взаимодействие разных культур.
Разговор буксовал, как грузовик в грязи, Шефнер отделывался общими словами, но вдруг сообщил, что время образования Советского Союза было сложным, хотя, по сути, в этом ничего удивительного... «Что Вы имеете в виду?» – спросила я, но тут из будки грянуло: «Отнимите у него карандаш!»
– У меня нет карандаша...
– Тогда чем он там у вас стучит?
– Зубами, – ответил Шефнер и предложил, – Пойдемте перекурим. antho.net/library/ignatova/index.html#obernuvsh...
-
-
01.02.2012 в 15:24