Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Иосиф Букенгольц
Процесс
(подражание Кафке)
Пока присутствующие рассаживались, хромой привратник разносил присяжным аккуратно упакованные в полиэтилен сэндвичи, и в то время, как секретарь заунывным голосом зачитывал обвинительное заключение, те, кому назначено было решать мою судьбу, самозабвенно шелестели обертками, примерялись, с какого конца приступить к разрезанному вдоль полубагету, из которого меж листков кудрявого салата выглядывали аппетитные слои сыра, яичницы и чего-то еще, что мне издали рассмотреть было невозможно. читать дальшеЭта мудрая традиция сложилась давно и является ярким проявлением истинного гуманизма по отношению к обвиняемому: как же можно, не наполнив предварительно желудок, по-настоящему вдумчиво и непредвзято вникнуть в мотивы содеянного, принять во внимание смягчающие обстоятельства, и, главное – вынести объективный, справедливый вердикт. Я и сам был бы не прочь сопроводить бутербродом-другим прослушивание длинного списка моих прегрешений, однако закон, к сожалению, этого почему-то не предусматривает.
Впрочем, список этот, видимо, только мне казался длинным, потому как я неоднократно, на протяжении многих лет, прочитывал и проговаривал его и с начала до конца, и с конца до начала, многие слова со временем так истерлись, что разобрать их было затруднительно. Однако въедливый докладчик все-таки умудрялся выискивать и проговаривать, пусть невнятно, но громко, отдельные слоги, междометия, буквы, и, судя по тому, что заседатели при этом понимающе кивали головами, было видно, что суть дела им вполне ясна.
Мой адвокат нервничал рядом со мной, беспокойно ерзал на своем стуле, вздыхал, цокал языком, даже переспрашивал, лихорадочно делал пометки в блокноте, словно впервые слышал всю эту дребедень. А ведь на самом деле, он сам же, собственной персоной, неоднократно, иногда целыми ночами не давал мне спать, мусолил каждый пункт и уговаривал не зацикливаться на том, что давно уже пережевано, пройдено и должно было быть забыто до тех пор, пока дело не дойдет до мемуаров. А там, за давностью лет, вина сама собой потеряет актуальность.
К концу чтения я задремал, и когда председатель обратился ко мне, вздрогнул от неожиданности.
- Подсудимый, встаньте! – металл в его голосе напомнил о Левитане. Дикторе. – Вам понятно то, в чем вас обвиняют?
- А как же, ваша честь – я всеми силами старался изобразить покорность, даже подобострастие. Словно я не сам собрал их всех здесь, украсил зал гирляндами мелких подробностей и плакатами, пропагандирующими здоровый образ жизни. Словно не я напялил на них эти мантии, парики, заказал сэндвичи и придирчиво выбрал присяжных.
Пока прокурор поднимался на трибуну, присутствующим разносили кока-колу в пластиковых стаканчиках.
Прокурор говорил кратко, но емко. Его фразы сверкали в воздухе, как самурайские мечи и рубили пространство на аккуратные стандартные ломтики:
- Господа присяжные! Перед вами яркий пример человека, погрязшего в целом океане взаимосвязанных пороков: его чуждый общественной морали, ананказм, порождает бред самообвинения, что естественным образом приводит не только к дистимии, но и к дипсомании, да, представьте себе, господа, к дипсомании, вызывающей гиперистезию, и, как это ни прискорбно, господа, меланхолический рапсус.
Здесь мы нажмем на клавишу «STOP», чтобы предоставить необходимые пояснения:
*Ананказм – возникновение непреодолимых, неприятных представлений, воспоминаний, сомнений, страхов при сохранности критического к ним отношения и попытках борьбы с ними.
*Бред самообвинения – приписывание себе воображаемых или бывших в действительности, но непомерно преувеличенных проступков с убежденностью понести за них наказание.
*Дистимия – преходящее угнетение настроения с преобладанием отрицательных эмоций и снижением влечений.
*Дипсомания – непреодолимое влечение к пьянству.
*Гиперестезия – легкая психическая ранимость с повышенной впечатлительностью.
*Меланхолический раптус – двигательное возбуждение, сочетающееся с безысходным отчаянием, мучительной невыносимой тоской.
Теперь отмотаем назад и нажмем на клавишу «PLAY».
- Господа присяжные! Перед вами яркий пример человека, погрязшего в целом океане взаимосвязанных пороков: его чуждый общественной морали, ананказм, порождает бред самообвинения, что естественным образом приводит не только к дистимии, но и к дипсомании, да, представьте себе, господа, к дипсомании, вызывающей гиперистезию, и, как это ни прискорбно, господа, меланхолический рапсус.
Рефлексия, господа, созидающая рефлексия, бывшая некогда позитивным фактором, превратившая хомо эректуса в хомо сапиенса, выделившая его, то есть, нас с вами, господа, из мира животных и вознесшая нас же на божественную высоту глубины миропонимания, в руках этого человека превратилась в опаснейшее оружие, отравляющее своим ядом жизнь законопослушных граждан. Не говоря уже, что не менее возмутительно, о нем самом.
На первый взгляд кажется, господа, что в случае столь тяжкого преступного деяния, было бы логично оградить общество от пагубного влияния типов, подобных этому. Но, не принимайте опрометчивых решений, господа, коварство этих людей столь изыскано, что изоляция от социума, оказывает на них исключительно благотворное действие, только усугубляет их вредоносность и еще глубже ввергает в пучину порока. Они становятся опасными не только для нас с вами, господа, но и для всего прогрессивного человечества.
Поэтому, как ни сурово это звучит, я требую для подсудимого высшей меры наказания:
Оставить все без изменений. Пожизненно.
Присяжные на мгновение замерли, перестали жевать. Истерический женский крик сорвался с галерки: «Что же вы делаете, ироды!»
По залу прокатился ропот: «Круто… жестоко… правильно, нечего с такими цацкаться… все-таки чересчур…».
Прокурор с сияющим, как чайник лицом торжествующе спустился в зал. Проходя мимо, похлопал меня по плечу: «А ты как думал, голубчик?»
Председатель почесал затылок под париком: «Слово предоставляется защите».
Адвокат вскочил и помчался к трибуне. По дороге он запутался в своем плаще, зацепился шпагой за провод телевизионной антенны и едва не упал на стол секретаря.
Между тем привратник раздавал присяжным зубочистки.
Докладчик долго сморкался, протирал очки и, наконец, возопил:
- Да, мой подзащитный виновен!!! Но тот, кто в этом зале без греха, пусть скажет мне…
Дальше он завел уже давно надоевшую мне песню о комплексах неполноценности, об инфантильной сексуальности, синдроме Стендаля и недостатке витаминов и микроэлементов в детском питании эпохи развитого социализма.
Присяжные цикали, извлекая из зубов остатки сэндвичей. Я отхлебнул из припасенной фляги пару глотков виски и задремал. По залу носились тяжелые вздохи.
- …а посему, в силу вышесказанного я нижайше прошу вашего снисхождения к моему подзащитному…
Раздались жидкие аплодисменты. Я встрепенулся.
Председатель холеной пятерней почесал под мышкой:
- Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!
Я нехотя встал:
- Ваша честь! Я прошу у высокого суда разрешения послать всех присутствующих на хуй.
Председатель едва заметно улыбнулся:
- Это ваше неотъемлемое право, как человека и гражданина.
Я обернулся к залу, медленно обвел его взглядом:
- Господа и дамы! Идите на хуй!
Зал разразился аплодисментами.
Мой адвокат сорвался с места:
- Ваша честь! Ходатайствую о занесении слов моего подзащитного в протокол, как смягчающего обстоятельства.
Судья поднял молоточек:
- Ходатайство принято! – удар.
Аплодисменты не утихали до тех пор, пока присяжные, прослушав напутственное слово судьи, не удалились в совещательную комнату.
Январь 2012 г.
Иерусалим
Процесс
(подражание Кафке)
Посвящается М.Г.
Пока присутствующие рассаживались, хромой привратник разносил присяжным аккуратно упакованные в полиэтилен сэндвичи, и в то время, как секретарь заунывным голосом зачитывал обвинительное заключение, те, кому назначено было решать мою судьбу, самозабвенно шелестели обертками, примерялись, с какого конца приступить к разрезанному вдоль полубагету, из которого меж листков кудрявого салата выглядывали аппетитные слои сыра, яичницы и чего-то еще, что мне издали рассмотреть было невозможно. читать дальшеЭта мудрая традиция сложилась давно и является ярким проявлением истинного гуманизма по отношению к обвиняемому: как же можно, не наполнив предварительно желудок, по-настоящему вдумчиво и непредвзято вникнуть в мотивы содеянного, принять во внимание смягчающие обстоятельства, и, главное – вынести объективный, справедливый вердикт. Я и сам был бы не прочь сопроводить бутербродом-другим прослушивание длинного списка моих прегрешений, однако закон, к сожалению, этого почему-то не предусматривает.
Впрочем, список этот, видимо, только мне казался длинным, потому как я неоднократно, на протяжении многих лет, прочитывал и проговаривал его и с начала до конца, и с конца до начала, многие слова со временем так истерлись, что разобрать их было затруднительно. Однако въедливый докладчик все-таки умудрялся выискивать и проговаривать, пусть невнятно, но громко, отдельные слоги, междометия, буквы, и, судя по тому, что заседатели при этом понимающе кивали головами, было видно, что суть дела им вполне ясна.
Мой адвокат нервничал рядом со мной, беспокойно ерзал на своем стуле, вздыхал, цокал языком, даже переспрашивал, лихорадочно делал пометки в блокноте, словно впервые слышал всю эту дребедень. А ведь на самом деле, он сам же, собственной персоной, неоднократно, иногда целыми ночами не давал мне спать, мусолил каждый пункт и уговаривал не зацикливаться на том, что давно уже пережевано, пройдено и должно было быть забыто до тех пор, пока дело не дойдет до мемуаров. А там, за давностью лет, вина сама собой потеряет актуальность.
К концу чтения я задремал, и когда председатель обратился ко мне, вздрогнул от неожиданности.
- Подсудимый, встаньте! – металл в его голосе напомнил о Левитане. Дикторе. – Вам понятно то, в чем вас обвиняют?
- А как же, ваша честь – я всеми силами старался изобразить покорность, даже подобострастие. Словно я не сам собрал их всех здесь, украсил зал гирляндами мелких подробностей и плакатами, пропагандирующими здоровый образ жизни. Словно не я напялил на них эти мантии, парики, заказал сэндвичи и придирчиво выбрал присяжных.
Пока прокурор поднимался на трибуну, присутствующим разносили кока-колу в пластиковых стаканчиках.
Прокурор говорил кратко, но емко. Его фразы сверкали в воздухе, как самурайские мечи и рубили пространство на аккуратные стандартные ломтики:
- Господа присяжные! Перед вами яркий пример человека, погрязшего в целом океане взаимосвязанных пороков: его чуждый общественной морали, ананказм, порождает бред самообвинения, что естественным образом приводит не только к дистимии, но и к дипсомании, да, представьте себе, господа, к дипсомании, вызывающей гиперистезию, и, как это ни прискорбно, господа, меланхолический рапсус.
Здесь мы нажмем на клавишу «STOP», чтобы предоставить необходимые пояснения:
*Ананказм – возникновение непреодолимых, неприятных представлений, воспоминаний, сомнений, страхов при сохранности критического к ним отношения и попытках борьбы с ними.
*Бред самообвинения – приписывание себе воображаемых или бывших в действительности, но непомерно преувеличенных проступков с убежденностью понести за них наказание.
*Дистимия – преходящее угнетение настроения с преобладанием отрицательных эмоций и снижением влечений.
*Дипсомания – непреодолимое влечение к пьянству.
*Гиперестезия – легкая психическая ранимость с повышенной впечатлительностью.
*Меланхолический раптус – двигательное возбуждение, сочетающееся с безысходным отчаянием, мучительной невыносимой тоской.
Теперь отмотаем назад и нажмем на клавишу «PLAY».
- Господа присяжные! Перед вами яркий пример человека, погрязшего в целом океане взаимосвязанных пороков: его чуждый общественной морали, ананказм, порождает бред самообвинения, что естественным образом приводит не только к дистимии, но и к дипсомании, да, представьте себе, господа, к дипсомании, вызывающей гиперистезию, и, как это ни прискорбно, господа, меланхолический рапсус.
Рефлексия, господа, созидающая рефлексия, бывшая некогда позитивным фактором, превратившая хомо эректуса в хомо сапиенса, выделившая его, то есть, нас с вами, господа, из мира животных и вознесшая нас же на божественную высоту глубины миропонимания, в руках этого человека превратилась в опаснейшее оружие, отравляющее своим ядом жизнь законопослушных граждан. Не говоря уже, что не менее возмутительно, о нем самом.
На первый взгляд кажется, господа, что в случае столь тяжкого преступного деяния, было бы логично оградить общество от пагубного влияния типов, подобных этому. Но, не принимайте опрометчивых решений, господа, коварство этих людей столь изыскано, что изоляция от социума, оказывает на них исключительно благотворное действие, только усугубляет их вредоносность и еще глубже ввергает в пучину порока. Они становятся опасными не только для нас с вами, господа, но и для всего прогрессивного человечества.
Поэтому, как ни сурово это звучит, я требую для подсудимого высшей меры наказания:
Оставить все без изменений. Пожизненно.
Присяжные на мгновение замерли, перестали жевать. Истерический женский крик сорвался с галерки: «Что же вы делаете, ироды!»
По залу прокатился ропот: «Круто… жестоко… правильно, нечего с такими цацкаться… все-таки чересчур…».
Прокурор с сияющим, как чайник лицом торжествующе спустился в зал. Проходя мимо, похлопал меня по плечу: «А ты как думал, голубчик?»
Председатель почесал затылок под париком: «Слово предоставляется защите».
Адвокат вскочил и помчался к трибуне. По дороге он запутался в своем плаще, зацепился шпагой за провод телевизионной антенны и едва не упал на стол секретаря.
Между тем привратник раздавал присяжным зубочистки.
Докладчик долго сморкался, протирал очки и, наконец, возопил:
- Да, мой подзащитный виновен!!! Но тот, кто в этом зале без греха, пусть скажет мне…
Дальше он завел уже давно надоевшую мне песню о комплексах неполноценности, об инфантильной сексуальности, синдроме Стендаля и недостатке витаминов и микроэлементов в детском питании эпохи развитого социализма.
Присяжные цикали, извлекая из зубов остатки сэндвичей. Я отхлебнул из припасенной фляги пару глотков виски и задремал. По залу носились тяжелые вздохи.
- …а посему, в силу вышесказанного я нижайше прошу вашего снисхождения к моему подзащитному…
Раздались жидкие аплодисменты. Я встрепенулся.
Председатель холеной пятерней почесал под мышкой:
- Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!
Я нехотя встал:
- Ваша честь! Я прошу у высокого суда разрешения послать всех присутствующих на хуй.
Председатель едва заметно улыбнулся:
- Это ваше неотъемлемое право, как человека и гражданина.
Я обернулся к залу, медленно обвел его взглядом:
- Господа и дамы! Идите на хуй!
Зал разразился аплодисментами.
Мой адвокат сорвался с места:
- Ваша честь! Ходатайствую о занесении слов моего подзащитного в протокол, как смягчающего обстоятельства.
Судья поднял молоточек:
- Ходатайство принято! – удар.
Аплодисменты не утихали до тех пор, пока присяжные, прослушав напутственное слово судьи, не удалились в совещательную комнату.
Январь 2012 г.
Иерусалим
@темы: Букенгольц, содружники
-
-
20.01.2012 в 11:50