Мишка на Севере (вместо отчета)

[Либертарный Дракон]

Дорогие ребята, ввиду непрекращающегося и даже нарастающего потока писем с выражением, так сказать, недоумения и заботы, спешу (нет, не спешу, ибо "спешу" в данном случае - выражение фигуральное) сообщить, что я жив и относительно здоров (или, скажем - здоров и даже относительно жив). Не переживайте (хотя и "не переживайте" в данном случае может быть фигуральным выражением. В зависимости от контекста). Я совершил очередное паломничество по местам былой славы (увы, не моей). Иначе говоря, я посетил папу и маму, до сих пор обитающих на дымных берегах Невы, с целью выяснения обстоятельств их перебазирования в дальнейшем на берега Иордана (излишне подчеркивать, что и "берега Иордана" являются формой речи). Не испытывая никакого желания погружать (лучше сказать, окунать) любимых читателей в подробности этого, достаточно тягостного, между нами говоря, процесса, я остановлюсь лишь на отдельных эпизодах моего визита.

Первый эпизод (извините за одессизм) заключается в том, что я не смог встретиться со всеми теми, с кем встетиться, вообще говоря, намеревался. Когда занимаешься оформлением бумаг и выяснением тысячи и одного обстятельства переезда любимых родственников на ПМЖ в другую страну, становится не очень до встреч (пардону прошу за форму речи еще раз). Визит мой проходил под Знаком Вздохов. То есть людей встречают по одежке, а знающие меня лично встречали по вздохам. Моим. Чем больше я ходил по городу и ездил по окрестностям, тем больше вздыхал. Не столько от грусти, сколько от избытка чувств и эмоций. Как сказано у Марины Ивановны - "...и влачат, и влачат этот вздох Саулов палестинские отроки с кровью черной".

(Иллюстрация номер раз: палестинский отрок с кровью черной, заснятый по скайпу клавиатурной мышью в момент вздоха.)


Недостаток встреч с ПЧ во время визита компенсировался, в некоторой степени, избытком литературных встреч разных уровней. Обо всех рассказывать утомительно, упомяну лишь о двух.
В частности, я едил в Комарово - с первоначальным планом поклониться могиле Анны Андреевны. В Комарово на даче у друзей обитает моя давняя подруга Оля, о которой я писал в нескольких рассказах (например, имеющим отношение к личностям поэта Миши Генделева и прозаика Алексея Пантелеева). Оля происходит из старой петербургской семьи, дружившей с такими личностями, как академик Ландау, Петр Леонидович Капица, Андрей Синявский, Марк Слоним, Эткинд и многими другими. Молодой Бродский пил водку и читал стихи на Олиной кухне. Оля - вдова известного армянского диссидента советских времен Алика Малхазяна, жизнь которого могла бы послужить темой для баллады. Итак, я поехал в Комарово к Оле, не зная, на чьей даче этим летом она обитает. Для меня Комарово - это достопримечательность трех уровней: кладбище с могилой Анны Андреевны, Дом творчества писателей, в котором некоторые из своих романов писали Стругацкие, и Оля.

Гигантский древний двухэтажный дом, а по соседству, за пятиметровым глухим забором - дача жены г-на президента Медведева. На заборе сидят странные люди - в одежде, которую я склонен был бы счесть дачной (тренировочные штаны, майки, на которые почему-то напялены старые меховые безрукавки и зипуны), если бы не пейджеры, по которым люди активно переговаривались вполголоса. Пока я проходил мимо этого странного места, то вспомнил стихотворение Бродского, которое от умиления прочел в голос: "Глухой забор из гнилой фанеры..." Сидевшие на заборе отреагировали мгновенно. Они зашушукались по пейджерам. Ко мне неслышно подошли сзади и предложили показать документы, а также поведать о целях моего визита. К счастью, я захватил с собой удостоверение члена Международной федерации писателей. Меня отпустили с некоторым скрипом и проводили до входа на дачу, где, как я понял, обитала моя подруга. Один из сопровождающих оказался с задатками экскурсовода-любителя. Пока мы шли, он показывал мне местные достопримечательности: вот здесь стоит домик, в котором останавливался Бродский, когда приезжал из Ленинграда навестить Анну Андреевну; домик этот теперь принадлежит Литфонду, на нем имеется памятная доска; вот здесь - дом, в котором жила сама Анна Андреевна; а вот тут - дача академика Лихачева. Мы подошли к участку, который был мне нужен, сопровождающий предусмотрительно распахнул передо мной калитку, и сказал, что вот тут жил... Я знаю, кто тут жил, сказал я, тут живет моя знакомая, к которой я приехал. О! - сказал человек и взял под козырек. Мне стало приятно, что он знает Олю, и я стал раздумывать, удобно ли дать ему чаевые. Но, признаться, не дал.

Я вошел, поздоровался с хозяевами, обнялся и расцеловался с Олей. Хозяева - очень милые люди, все курят, пригласили с дороги пить кофе. Оля показала мне комнаты. Сзади шла хозяйка, величественная старуха в вечернем платье. Вот - бибилиотека. Обратите внимание, библиотека - здесь. На полках стоят издания Ахматовой всех годов. Беру том - он с подписью. Второй - то же самое. Какие-то каракули. Я в шутку говорю хозяйке - "что за беспардонный читатель! Подписывать чужие книги!" Она - удивленно: "Почему чужие? Это сама Анна Андреевна подписывала..." - Кому?! - "Моему дедушке..." - "А кто ваш дедушка?" - "Академик Жирмунский..." Я так и сел. "А вот здесь Анна Андреевна, когда заходила, иногда почивала..." Я вскочил. Смотрю - среди запыленных фолиантов и прочих раритетов стоит на полке неожиданно новенькая и хорошо знакомая книжка: Андрей Аствацатуров, "Люди в голом". Мне Зеленый тигр эту книжку прислала год назад в Иерусалим в качестве подарка ко дню рждения. - О, - говорю, - знакомая книжка! Хорошая! - "Ага, - говорит хозяйка, - хорошая; у меня сын вообще очень способный мальчик". - Какой сын?! - "Ну, автор - это мой сын..."

Жирмунские возили меня на залив, я купался, потом они повезли меня обедать. Они возились со мной, как с каким-то принцем. Хотя, возможно, так и поступают с гостями нормальные интеллигенты старой закалки, да только я к такому не привык. Мне все время хотелось вскочить и щелкнуть каблуками. Я привез Оле два последних номера "Иерусалимского журнала", они схватили и стали читать, а потом сказали, что Оля давала им мои "Записки маргинала", и что я тоже хороший писатель, не хуже, может быть даже, чем их сын и внук. Притом было ясно, что писатели в их доме - отнюдь не диковинка, и с ними, как сказал один из советских классиков, положено общаться без вздохов на скамейке. Потом мы разговаривали весь день - о книгах, об Ахматовой, об Израиле, об анархизме, обо всем на свете. Иногда от полноты чувств я садился на древнее ложе, где некогда почивала Анна Андреевна, и подпрыгивал на нем.
После обеда, который по вкусовым качествам своим и сервирвке меня восхитил, а по отсутствию спиртного - разочаровал, мы отправились на комаровское кладбище. Путеводителем по нему может служить следующее стихотворение Городницкого.

На Комаровском кладбище лесном,
Где дальний гром аукается с эхом,
Спят узники июльским лёгким сном,
Тень облака скользит по барельефам.

Густая ель склоняет ветки вниз
Над молотком меж строчек золочёных.
Спят рядом два геолога учёных —
Наливкины — Димитрий и Борис.

Мне вдруг Нева привидится вдали
За окнами и краны на причале.
Когда-то братья в Горном нам читали
Курс лекций по истории Земли:

«Бесследно литосферная плита
Уходит вниз, хребты и скалы сгрудив.
Всё временно — рептилии и люди.
Что раньше них и после? — Пустота».

Переполняясь этой пустотой,
Минуя веток осторожный шорох,
Остановлюсь я молча над плитой
Владимира Ефимовича Шора.

И вспомню я, над тишиной могил
Услышав звон весеннего трамвая,
Как Шор в аудиторию входил,
Локтём протеза папку прижимая.

Он кафедрой заведовал тогда,
А я был первокурсником. Не в этом,
Однако, дело: в давние года
Он для меня был мэтром и поэтом.


Ему, превозмогая легкий страх,
Сдавал я переводы для зачета.
Мы говорили битый час о чём-то,
Да не о чём-то, помню — о стихах.

Везде, куда ни взглянешь невзначай,
Свидетели былых моих историй.
Вот Клещенко отважный Анатолий, —
Мы в тундре с ним заваривали чай.

Что снится Толе — шмоны в лагерях?
С Ахматовой неспешная беседа?
В недолгой жизни много он изведал, —
Лишь не изведал, что такое страх.

На поединок вызвавший судьбу,
С Камчатки, где искал он воздух чистый,
Метельной ночью, пасмурной и мглистой,
Сюда он прибыл в цинковом гробу.

Здесь жизнь моя под каждою плитой,
И не случайна эта встреча наша.
Привет тебе, Долинина Наташа, —
Давненько мы не виделись с тобой!

То книгу вспоминаю, то статью,
То мелкие житейские детали —
У города ночного на краю
Когда-то с нею мы стихи читали.

Где прежние её ученики?
Вошла ли в них её уроков сила?
Живут ли так, как их она учила,
Неискренней эпохе вопреки?

На этом месте солнечном, лесном,
В ахматовском зелёном пантеоне,
Меж валунов, на каменистом склоне,
Я вспоминаю о себе самом.

Блестит вдали озерная вода.
Своих питомцев окликает стая.
Ещё я жив, но «часть меня большая»
Уже перемещается сюда.

И старый вспоминается мне стих
На комаровском кладбище зеленом:
«Что делать мне? — Уже за Флегетоном
Три четверти читателей моих».

В этом месте имеют право быть похороненными, как известно, две категории граждан: жители поселка и писатели, и я ходил по кладбищу, как по музею, сопровождаемый родственниками академика Жирмунского и стихами Городницкого. Вот могила самого академика. О, - сказал я, - какая прелесть! - и облокотился о чей-то обелиск. Оглянись во гневе, - сказали мне, и я оглянулся. Я опирался на какой-то двухметровый хрен моржовый, установленный на могилу Юрия Рытхеу. Я уважительно погладил это изделие природы и огляделся кругом. Между могилами Рытхеу и Лихачева стоял надгробный памятник невиданной мощи, более всего напоминающий бетонный дот времен советско-финской войны. А это что за писатель? - осведомился я и прочел золоченые буквы на черном граните: Хуйдабердын-оглы-ага-чего-то. Никогда не слышал о таком писателе, сказал я. Нагнись, сказали мне. Я нагнулся. Сбоку этого каменного гроба была выбита лаконичная надпись: "от братков". Все стало ясно. Нет, но вообще это говорит в его пользу, в нос сказала внучка академика, - все же человек завещал похоронить себя среди писателей, а не среди криминальных авторитетов. То есть его, очевидно, инстинктивно тянуло к прекрасному...

...Среди очень немногих читателей, с которыми я встретился на этот раз, была Лёля. У Лёли я выпил очень много хорошего коньяка и стал шалить. Каждая шалость протоколировалась на пленку, к сожалению, хозяевами дома запрещенную к публикации. Не знаю, не знаю, - по-моему, вышли мы с Богдановой прекрасно, однако воля хозяев для меня - закон. С чувством глубокого неудвлетворения я отказался от идеи вывешивать эти компрометирующие нас снимки. Вы спрашиваете, в чем выражались мои шалости? Посмотрите Лёлин пост от четвертого августа - http://www.diary.ru/~bogdanova/p165194234.htm , там все сказано. Я бегал по потолку, сорвал карниз, исписал стены этого гостеприимного дома неприличными надписями на древнееврейском и идише.

(Иллюстрация номер два: ЛД несмываемым фломастером исписывает стены сортира Богдановой, дабы в дальнейшем каждый, в него входящий, имел честь вспоминать о его, ЛД, в нем пребывании.)

Также сообщаю, что встретился с мисс Carnivora. Нужно подчеркнуть, что встретился я с ней абсолютно трезвый. Это немаловажное обстоятельство. Мы обсудили мировоззренческие вопросы, после чего пешком (десять минут хода от дома моих родителей) направились осматривать двор дома номер четыре по улице Победы, в котором обитает Б.Н. Стругацкий. Это одно из самых моих любимых мест в городе, и Карнивора подтвердила, что окрестности двора действительно обладают мощнейшей эергетикой. Не знаю, чем они обладают, но я лично, сидя на скамейке под окнами мэтра, всегда испытываю чувство глубочайшего умиротворения.
Смотрим иллюстрации номер три и четыре.

Дом номер четыре по ул. Победы, на пятом этаже которого обитает БНС (два окна справа от парадного, в т.ч. окно с балконом, заставленным цветами). Здесь, в квартире и во дворе дома, разворачивается действие, по крайней мере, двух романов АБС, - "За миллиард лет до конца света" и "Град обреченный":


Просветленная Карнивора во дворе дома, где живет мэтр:


Во дворе было солнечно и тихо, только сновали воробьи и неспешно передвигались какие-то, я бы сказал, душевно спокойные кошки. Сидя в этой благодатной тишине на лавочке, я рассказывал Свете о романах, написанных на пятом этаже. Читая лекции, я имею дурное обыкновение размахивать руками и повышать голос в самых драматических местах. И вот, пока я это делал, Карнивора обратила внимание на пожилого мужика с палочкой, устроившегося на скамейке-качалке метрах в десяти от нас. Он посматривал в нашу сторону. Потом, видимо, все это ему надоело, он кряхтя встал и протащился мимо нас к парадной, и я враз онемел, ибо узнал Мэтра...

Иллюстрация номер пять - историческая: БНС на фоне Карниворы делает вид, что совершенно не прислушивается к лекции ЛД о творчестве АБС.


Ну, что рассказать вам еще? Было еще несколько встреч, о которых я, впрочем, расскажу в следующий раз. Пока что замечу лишь, что одновременное ощущение потусторонности и причастности к местам, в которых ты не только родился и вырос, но и где тебе когда-то было хорошо, совершенно, на мой взгляд, непереносимо. Лучше всего мое нынешнее самоощущение выражено словами песни Мирзаяна "Октябрь", посвященной памяти Евгения Клячкина:

Уходим осенью обратно,
течет река вослед, вослед.
Мерцанье желтое парадных
и в них шаги минувших лет.

Наверх по лестнице непрочной,
звонок и после - тишина,
войди в квартиру. Этой ночью
увидишь реку из окна.

Поймешь, быть может, на мгновенье,
густую штору теребя,
во тьме забытое стремленье
нести куда-нибудь себя,

где двести лет, не уставая,
все плачет хор океанид,
за их мосты над островами,
за их васильевский гранит,

и перед этою стеною
себя на крике оборви
и повернись к окну спиною,
и вниз по лестнице сойди.

@темы: БНС

Comments

[Carnivora]

ееееее, таможня дала добро! теперь моя очередь делиться мистером Либертарным Драконом )))

[shoose]

Либертарный Дракон А ты что, уже уехал?!

[Harley Queen]

ээээх, а я таки недостаточно почистила карму

[Таэрин]

Ах как жаль, что практически никто, наверное, не знал, что вы едете в Питер.
Мне из Риги до Питера гораздо ближе чем до Израиля. )))

[Терву]

[Осень]

Миша, ресницы у тебя и впрямь знатные, а я-то думала, что это творческое преувеличение))

[Либертарный Дракон]

Да, Ося, таки знатные - мешают надевать солнцезащитные очки. : )

P. S.: забыл сообщить, что название поста принадлежит Зеленому тигру, коему (коей) я все время на рандеву таскал шоколадные конфеты. И которая совершенно законно сообщила, что пост не выверен, логически не закончен и нуждается, как минимум, в логическом завершении.
Я ей верю, т.к. мы знакомы с пяти лет, еще с детского сада, всю жизнь прожили в соседних парадных, из наших окон видны ее и наоборот. И вообще.

[Натела]

Либертарный Дракон
Хорошо погулял и в хорошей компании. А я послезавтра к Рустамычу улетаю.

[Либертарный Дракон]

Привет нашему дорогому Рустамычу, чтоб он был здоров до ста двадцати лет. Так и передай.
И тебе чтобы - море удовольствия.

[Натела]

Либертарный Дракон Передам, уже упаковала. Спасибо!

[neuzheli]

Есть два замечания: 1 - чудесно, что вы вернулись. 2 - а вы в курсе, что фотография росписи сортира имеет размеры 888х666. Есть ли в этом какая-то сакральная тайна?

[Либертарный Дракон]

Полагаю, есть, поскольку в ходе этого моего визита в Россию меня вообще окружали сплошные сакральные тайны.

[зеленый тигр]

Дракон : kiss
И вообще ))

[taknebivaet]

Либертарный Дракон

одновременное ощущение потусторонности и причастности к местам, в которых ты не только родился и вырос, но и где тебе когда-то было хорошо, совершенно, на мой взгляд, непереносимо

Совершенно. И не отпускает.