[libdragon]

Неисповедимы пути (не правда ли, очень свежая мысль? Причем не моя). Единственное, что на Святой земле всегда было дешево, так это выпивка. Не пили, или пили мало, пока не накатила могучая волна переселенцев из СССР. Ну, как пьют эти переселенцы, известно всем. И я тоже. И мне тоже. Двадцать лет государство ломало голову, с чего можно взять (взимать? совершенная форма глагола, сюда не катит) еще налог. Со всего, кажется, уже взяли, даже с воды. С воды в первую очередь, потому что воды здесь мало. Дивно, думали мы, разливая по граненым стаканам: с воды есть налог, с водки его нету. Не с "с", а с "на". Но это уже из одессизмов, просачивающихся рано или поздно в высоколитературную речь любого местного, чей родной язык - русский. Мэстного. Хотя, казалось бы, лежит на поверхности, подходи да клади в мешок: вода - водка. Совсем рядом. Тупые чиновники налогового управления не могли дойти. Я думаю - только потому, что русский перестал быть родным языком еще их дедушек.
Наконец, по прошествии двадцати лет дешевейшего пьянства, сообразили. С первого января сего года цены на спиртное выросли в полтора раза. Поэты, музыканты, прозаики, художники, богема (тут говорят - боэма) и рядовые алкаши переглянулись недоуменно. Пока мы переглядывались, государство приглядывалось: нет ли бунтов, демонстраций, спонтанных выражений протеста или хотя бы протестующих статей в прессе. Но мы так обленились, что никто не написал ни одной статьи, не выразил спонтанно ни одного протеста. Хоть бы нассал кто на площади им. Рабина, что ли. Как сорок лет назад один мой знакомый, после повышения цены на водку, нассал на Красной площади. Как намек на священных коров. Но нет, куда нам. Богатыри - не мы. Мы только переглядывались. И, пока переглядывались, правительство решило, что пронесло - и сообщило, что через некоторое время цены будут подняты вдвое. Еще вдвое. Сегодня сообщило. Я полез в заветную синюю папку - там, наряду с неопубликованными (не от гордости, не от гордости!) рукописями лежал и пылился до времени рукописный рецепт самогонного аппарата. Пригодится. Вспомнились бутлегеры (кажется, так они назывались во время сухого закона в Штатах? И Аль-Капоне вспомнил). В девяносто пятом я был в Каире, и там, на площади рядом с Египетским музеем, в ресторанчике, куда повели нашу группу израильских туристов, мне дико захотелось выпить. Захотелось потому, что перед этим в одном из залов этого действительно потрясающего музея я три часа смотрел в глаза маске Тутанхамона. И мы ушли из музея и пришли в ресторан. И я попросил официанта принести мне бутылку водки. Любой. И соленых огурцов ("дайте два!"). Я хотел огорошить его русским шиком. Огурцы, однако, в меню были. В меню не было водки. Выезжая из Иерусалима, я забыл, что Египет - исламское государство, пусть на эту тему и либеральное. На этот счет, я хотел сказать. Одессизмы из меня так и прут. Я забыл, что здесь не пьют, а колются. Пророк запретил пить каплю вина, но при этом не запретил почему-то морфий и опий. Хотя те куда вредней. Причем, сказал я официанту доверительно - запретил он пить правоверным, а я не правоверный. Дай мне выпить. Официант посмотрел на меня с отвращением и сказал - то, что обязательно для правоверных, в исламском государстве обязательно и для гяуров. Это несправедливо, сказал я, и это причина, почему я никогда не приму вашу веру. Раз мне нельзя выпить. Это стопудовая причина, чтобы не принимать веру, насмешливо сказал он - потому что тебе нельзя выпить - видали? Впрочем, что возьмешь с кафира. - А с тебя что возьмешь, обиделся я, ты Достоевского не читал.

Я давно хотел написать об этом Каире и о теологическом диспуте с официантом, да так и не собрался. Я вообще о многом хотел написать, и не собрался - и о поющем раввине Шломо Карлебахе, с которым познакомился в конце восьмидесятых годов в Ленинграде, как он целовал мою жену, и она говорила - а у него борода пахнет духами, и о праведном сталинском зеке, бывшем казанском раввине Ицхаке Зильбере, который был настолько праведный, что, кажется, даже собственную жену не целовал, и о легендарной Софье Борисовне Кац, которая в шестидесятых, в заснеженном Ленинграде запросто болтала с ангелом из высших миров, и о том, как у меня на полке стоят их книжки с дарственными надписями... В ряд стоят, да. И о многом, многом другом хотел бы я написать, и все это жутко интересно, но так и не собрался. И из-за этой раздолбайности, вернее, за нее меня совершенно справедливо корит Чайная ложечка, но чего я могу сделать?
И тут, пока я сидел и переживал из-за поднятия цен на спиртное, и даже, лежа на диване, негромко простонал два раза, и прикинулся, что у меня низкое давление, так что Софа взгоношилась и кинулась ко мне с всеми таблетками, - ко мне нетерпеливо позвонил в дверь и вошел новый сосед, марокканец Вилли, и сказал - такая туфта, ты слышал парашу, что выпить скоро будет совсем нельзя, - и, вместо того, чтобы заахать и завести глаза кверху, я захохотал и сказал, что он похож на Довлатова. Он действительно был на него похож, потому что был небритый и потому что немедленно вытащил из кармана штанов бутылку арака - это марокканская водка такая, анисовая (и сделал вид, что не знает, кто такой Довлатов) - и мы ее выпили в два прихлопа, в три притопа, и я написал на иврите на бумажке консонантным письмом "Пушкин", и спросил, как он это прочтет, и он прочел, что это Фошкин - и он ушел, сокрушенный, как Джельсомино из страны лгунов.

И я приподнялся с дивана, и сел у телевизора, что бывает редко, и вперился в экран. И по телевизору показывали фильм "Старухи". Какой-то странный фильм две тысячи третьего года, и я смотрел его с того момента, как ушел мой сокрушенный гость, то есть с самого начала, и пожалел, что арака больше нет, и выпрямился, и встал, да так и не садился до самого конца... И скажу я вам, ребята, что, по-моему, это лучший из фильмов российского кинематографа за все девяностые и двухтысячные годы, лучше "Я у тебя одна", и лучше "Бандитского Петербурга", сценарий которого написала одна моя знакомая, и уж, во всяком случае, лучше "Брата", что один, что два, хоть во всех этих фильмах (вы знаете, что в эпоху Леньки Пантелеева слово "фильм" было женского рода?) снимались прекрасные актеры. Не рядом будут помянуты. И я, сидя и стоя перед экраном, понял, что нахожусь в ахуе (в охуе? черт бы побрал эту орфографию), а жена и дочка ушли в бассейн, я остался совершенно один и, чтобы поделиться открытием хоть с кем-нибудь, позвонил в управление по делам культуры, там поднял трубку какой-то сонный референт по связям с общественностью, и он был непьщий, и лишь покойный дедушка был у него из России, и я послал его на хуй, и он совершенно ничего не понял.