В безалкогольной утренней Москве

[libdragon]

- В моей жизни был период, когда я был алкоголиком, - начал Председатель, строго глядя перед собой. - Это было, когда мне было лет двадцать пять. Я не загнулся, меня спасли мои физические данные. Я был очень силен и любопытен, и жажда жизни не дала мне сдохнуть где-нибудь на скамейке в парке имени Горького. Если бы к небу были приделаны кольца, я взялся бы за них и притянул небо к земле. В то время я был приблизительно вот таким:


Я просыпался рано, часов в пять, и у меня уже начинало свербеть. Я хотел выпить. Я выходил из дома, и шел в сквер, где собирались мои приятели, такие же забулдыги. Мы скидывались по рублю и шли к тете Даше, продавщице винного магазина. Тетя Даша перевыполняла план, и уже в шесть - начале седьмого приходила на работу. Что конкретно она делала там так рано, нас не интересовало. Мы стучались с черного входа, и она выносила нам бутылку беленькой. Мы шли в сквер и распивали ее. Дальше было уже легче - я начинал воспринимать краски утра, чириканье воробьев, шорох шин поливальной машины и все такое. Я откидывался на спинку скамейки и начинал наблюдать жизнь. Мы принимались ждать восьми часов, когда открывался пивбар, который находился поблизости, - нужно было залакировать выпитую водку.
Пивбар этот был местом совершенно замечательным. Я любил его, именно там мне прекрасно писались стихи. Однажды утром, приняв, как всегда, с ребятами раннюю дозу, мы пришли в этот шалман. Ребята рассеялись по залу, я взял три кружки пива, несколько баранок на закуску, и сел за столик. Вытащил из кармана штанов тетрадку, достал ручку и принялся писать. Я дописывал тогда поэму "Похмелье". Через несколько минут я почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. За соседним столиком сидел и смотрел на меня какой-то дед. Я сам был уже хорош с самого утра, но дед этот был пьян просто вдрабадан. И вид у него был, знаете, такой какой-то потасканный, засаленный какой-то, и глаза мутные, ну, как у обычного пожилого алкаша, ищущего, где бы опохмелиться, у кого бы занять полтинник. Вот такой вид у него был:


Увидев, что я смотрю на него, дед наклонился вперед и сказал:
- Молодой человек, я вижу, что у вас бумага, и вы пишете. Что вы пишете?
Дед мешал мне сосредоточиться. Я подумал, что сейчас он начнет клянчить у меня остатки пива со дна кружки - обычное дело в забегаловках, между прочим, - поэтому ответил довольно резко:
- Слушай, отец, отъебись, пожалуйста, не приставай к людям.

Он не обиделя, а продолжал:
- По-моему, вы пишете стихи...
- Да, пишу, - раздраженно сказал я. - Но хули тебе надо? Пива не дам, понял?
- Я уже выпил пива, спасибо. Я потому только спрашиваю, что в этом шалмане редко доводится видеть человека, пишущего вообще, и стихи, в частности...
- А тебе какое дело? - спросил я с излишней грубостью, которой до сего дня простить себе не могу.
- Мне интересно. Дело в том, что я сам писатель...
- Хуясе! - фыркнул я. Чего только не придумает старый алкаш, чтобы выклянчать пару глотков. - Писатель! А фамилия твоя как?
- Домбровский...

Я встал.
- Ой, Юриосич... - забормотал я, - ой, господи... Простите меня, пожалуйста...
- Ничего, все в порядке, - сказал он. Глаза у него были мутные.
- Юриосич, - продолжал суетиться я, - посидите, пожалуйста, десять минут, я только домой сбегаю. Постерегите мое пиво, пожалуйста, я быстренько, я сейчас вернусь, несколько минуточек только!.. Вы даже можете выпить мое пиво!..
- Хорошо, - сказал он, и я выскочил из бара на улицу, и помчался домой. Там я кинулся к книжному шкафу, нашел "Хранителя древностей" и выбежал на улицу. В баре я раскрыл книжку и торжественно поднес ее Юрию Осиповичу, держа на вытянутых руках, и он написал мне автограф...
Так мы познакомились.

Теперь в этом пивбаре мне писалось еще лучше и быстрее, чем раньше. Я скоро закончил свою поэму, и посвятил ее Домбровскому. Он, в целом, одобрил ее, только попросил немножечко переделать, или, вернее, уточнить, с кем именно из персонажей ассоциируется его личность - со старым зеком или со старым стукачом, чтобы у читателя не возникло по прочтении двойственного ощущения. Ну, я переделал, как он просил.

С Юрием Осиповичем мы с тех пор вместе ходили на разные мероприятия. Из всех мероприятий он больше всего любил ужины в ресторане Центрального дома литераторов. Я, признаться, тоже. Там вкусно кормили, и с посетителями можно было говорить о книжках. Это очень удобно: ты выпиваешь, закусываешь и говоришь с интересными людьми о хорошей литературе. В те времена туда масса интересных людей приходила... Один Шпаликов, котрого все называли Шкаликов, чего стоит. И все фронтовики наши - и и Самойлов, и Слуцкий, и Левитанский, там бывали. Этот ресторан ЦДЛ очень здорово, ярко и живо описан Давидом Маркишем в повести "Вершина утиной полянки". Что значит - не читали? Вздор. Обязательно прочтите, чтобы не позориться. Я не слышал, а вы не говорили, что вы не читали. Понятно? Вы еще скажите, что вы "Факультет ненужных вещей" не читали... Ах, читали? Ну, то-то же.

...Юрий Осипович пил совершенно безбожно. Если у меня начинало свербеть в пять утра, то у него свербеж, кажется, никогда не прекращался вовсе. У меня, когда мы приходили в этот ресторан, была такая дополнительная функция - следить за Домбровским. Пил он так, а я так неотлучно при нем находился, что некоторые бессердечные завсегдатаи шутили, увязывая мое поведение с той должностью, которую я тогда занимал при Союзе писателей. Я тогда был ответственным за писательские похороны, вот в чем дело.
Однажды поздно вечером мы вышли из ресторана. Юрий Осипович почти не держался на ногах, и я поддерживал его, обхватив за плечи. Я попросил его постоять немножко и подождать, пока я сбегаю за такси, чтобы отвезти его домой. Прислонил его к фонарю и побежал за такси. Достать такси было трудно, но я нашел все-таки водителя и после уговоров подъехал с ним к автобусной остановке у ЦДЛ. И тут я увидел, что подходит автобус. Домбровский, видимо, забыл, что я пошел искать машину, и, отделившись от фонаря, зигзагами устремился к автобусу. Ехать ему нужно было через всю Москву, и как он доедет в таком состоянии? Я побежал на перехват. Тут подошел автобус, я закричал: "Юриосич, подождите!!" - но он не услышал, или сделал вид, что не услышал, и кинулся в открывшуюся дверь. Но запнулся и упал - прямо под колеса. Водитель этого не заметил, закрыл двери, и автобус медленно тронулся... Но я все-таки успел схватить его и рывком выдернуть из-под колеса. Потом усадил его в такси, заплатил вперед и попросил шофера проводить его до дверей квартиры.

А на следующий день, когда мы встретились с Юрием Осиповичем во все том же ресторане ЦДЛ, мне показалось, что он избегает меня. Я люблю все вопросы решать прямо на месте. Я подошел к нему, взял за пуговицу и спросил:
- В чем дело, Юриосич?
- Зачем ты вчера толкнул меня под колеса автобуса? - с дрожью в голосе спросил он. - Ты убить меня хотел!.. Кто тебя попросил? Или приказал?..
Он избегал смотреть мне в глаза.
- Да вы что, Юриосич! - от изумления я выпустил его пуговицу. - Наоборот, я вчера вам жизнь спас! Я вас, наоборот, вытащил из-под колес... Вы упали, я вас выдернул...
- Да? - спросил он, и лицо его просветлело.
- Конечно.
- А мне, понимаешь, показалось, что ты меня убить хотел. Меня, понимаешь, так в лагере пару раз убивали, я вывернулся, а тут, думаю - как же так? Боря, такой хороший парень, и вот... Как последняя сука. Я, понимаешь, всю ночь спать не мог, ворочался...

Ну, в общем, мы разобрались, и после этого дружили и пили с ним еще больше.
Ну, хорошо. А в следующий раз я раскажу вам, как, когда мне было двадцать с небольшим, я познакомился со Слуцким, как нашел в телефонной книжке его номер, набрался храбрости и позвонил ему, а потом ездил к нему на дачу с тетрадочкой своих первых стихов, и как он на них отреагировал, и как в дальнейшем мы общались.
А литературный критик Копелиович в следующий раз расскажет нам, как к нему в Ленинград приезжал Чичибабин, и как на кухне первым делом выпивал чекушку, а потом ел борщ, в который вытряхивал половину перечницы, и борщ становился темно-серым. Но обо всем этом рассказано будет в следующий раз. Пора и честь знать, и по домам пора. Я не заслужил света, но заслужил покой. Мыша, перестань черкать по бумаге, как безумный.

---------------
"Похмелье", поэма Председателя, посвященная Юриосичу (1973 г.)
www.antho.net/library/kamyanov/03.html