"Самое холодное из всех чудовищ". Так Ницше называл государство. Государство вообще.

Этот пост - только для тех, кто не безразличен, но никак не для любителей абстрактных литературных изысков.

У меня нет никакого желания рассусоливать для вполне посторонних и равнодушных тему, которая сейчас является для меня доминантной - на тему выселения жителей поселений Гуш-Катифа. Писать в настоящее время выверенные рассказы на эту тему я не в состоянии. Не могу описывать кричащих людей, выволакиваемых за руки, за ноги из собственных домов, в которых родилось и выросло уже второе поколение.

На заметку - для взвешенной записи, которая, возможно, когда-нибудь все же родится: нельзя адекватно описать женщин и девочек, посылающих проклятья продавшему их правительству, армейским офицерам и равнодушно жующим резинку полицейским с пустыми глазами. Плачущих детей, идущих с желтой шестиконечной звездой на груди под палящим солнцем к автобусам. Женщину, совершившую самосожжение в знак протеста, на которое мало кто в СМИ обратил внимание. Солдат, отказавшихся выполнять приказ, швырнувших оружие и воинский билет к ногам своим офицерам, и тут же увезенных на машинах военной полиции с зарешеченными окнами. Связанных присягой, рыдающих девчонок-солдаток. Людей в правительственных кабинетах, снисходительно объясняющих о легитимности приказов и необходимости их выполнять, потому что закон - есть закон, и тот, кто нарушает воинский приказ - есть враг демократии. Тысячи людей, забаррикадировавшихся в своем последнем оплоте - синагоге поселения Кфар-Даром - Южной Деревне. Сотни мальчишек с оранжевыми флагами на крышах домов в поселении Неве-Дкалим - Пальмовой Ниве. Парализованную старуху в эвакруируемом поселке на берегу теплого моря, мыча показавшую ворвавшимся к ней в дом офицерам сил безопасности вытутаированный освенцимский номер на руке. Девушку-лейтенантку, рухнувшую в обморок. Седого слабонервного майора элитных частей и участника трех войн с наградами за каждую из них, выхватившего именной пистолет, чтобы застрелиться (у слабака оружие успели все же выхватить и тут же отправить к сидящему под пальмой военному психологу, от которого слабак вышел уже успокоенный, со стеклянными, ничего не выражающими глазами, но с осознанием правоты любого решения мудрого правительства, а также с осознанием великой правоты формулы "закон суров, но это - закон" ). Прищурившихся иностранных корреспондентов, аккуратно снимающих чудовищность происходящего на пленку: потому что, во-первых, им за это деньги платят, а во-вторых - потому что так им всем и надо, оккупантам проклятым. Аплодирующим, правда весьма немногочисленным, представителям "лагеря мира", находившимся в безопасном удалении, которым извивающиеся люди, выволакиваемые из домов, кричали "подлец!" Дома, теплицы и фермы, поджигаемые хозяевами, чтобы после их ухода они не достались врагу. Люди, в одночасье лишившиеся всего - жилья, работы, денег, будущего, остатков веры в свое государство. Седой Ханан Порат, плачущий навзрыд перед телекамерами, Стальной Ханан, как его называли все тридцать пять лет со дня основания им поселенческого движения. Стальной Ханан, переживший свой первый погром в Гуш-Эционе в семидневном возрасте и вывезенный оттуда уже сиротой, пускавшим бесмыссленные младенческие пузыри. Его убитые родители, которых он никогда не видел.

Стальные клетки, подвозимые на трейлерах, куда, как обезьян в зоосаде, запихивают поселенцев, потому что те, лишенные самой религиозной принадлежностью способности стрелять на поражение по солдатам своей же страны, только плачут, кричат, кусаются и царапаются; в клетки! в клетки! туды их! Ату!

Всё это происходит - сейчас.

Как ничтожны, как незначительны по сравнению со всем этим проблемы личной неустроенности, личных амбиций, личной приязни-неприязни, карьеры, ущемленного самолюбия и неразделенной любви, от которой кидаются с двадцатого этажа. Тут, надо сказать, тоже кидаются головой вниз - от неразделенной любви к своей стране, которая впитана семейным воспитанием с молоком матери. Иностранные СМИ, увеселяющие зрителей и слушателей шутовскими викторинами, новостями поп-музыки и футболом, не имеют смелости показать все это в полный рост. Благополучные тель-авивцы, окопавшиеся в своих домах перед телеэкранами, как в окопах виртуального Сталинграда, не желающие признаться самим себе, что следующими будут - они. Велика Россия, а отступать некуда, потому как позади - Москва? Красиво, и душервуще, и это правда, хоть было - когда-то. Мала Святая земля, а отступать действительно некуда, и позади Иерусалим, и это - сейчас.

Тринадцать тысяч солдат и полицейских - по трое на каждого жителя района, включая стариков, детей и грудных младенцев. На восемь тысяч: фермеров, домохозяек, нянь, сельскохозяйственных рабочих, крестьян и раввинов, пашущих на тракторах, на последних в этой стране идеалистов, за тридцать лет своими руками превративших адскую пустыню в райский сад.

Эвакуация по этническому признаку - суть депортация, как ты её ни назови.

Завернутые в белые саваны трупы и скелеты на кладбищах Гуш-Катифа. Тела погибших в террактах. Их будут выкапывать и эвакуировать, то-есть депортировать - вместе с живыми.

В голове - строчки из старой энциклопедии: англо-бурская война 1899-1901гг., Британская империя - против крохотных Трансвааля и Республики Оранжевой реки. Десятки миллионов - против четырехсот тысяч. У народов мира - свои задачи, и вы, оранжевые того времени, как и сегодняшние, - стали костью в горле Лигам наций.

Великое молчание равнодушной к чужой боли планеты, сейчас - как и тогда.
Блокадное время - прощальные сны.
О Трансвааль, страна моя - ты вся горишь в огне, - пели шарманщики в одесских дворах сто лет назад.

Сколько должно было сгинуть народа,
Сколько погаснуть великих идей,
Чтоб в результате возникла порода
Сверхосторожных, покорных людей.
Лучшие гибли. А жизнь свою спасшие,
Новые жизни рождали на свет.
Кто же такие - родители наши?
Страшен вопрос и не нужен ответ.