[libdragon]

Вот знаю, что писать нужно не с бухты-барахты, а посидев, обдумав и взвесив. Лексику - нормативную и не, уместность использования цитат, культурный шок или равнодушие ценителей - тонких и не очень, а также потенциальные последствия писаний лично для тебя. Все свои слова нужно обдумывать, говорил Жванецкий в разгар иносказательных семидесятых. А вот не хочется обдумывать. Иногда. В морду дать хочется. Иногда. Конкретным личностям, равно как и самому холодному из всех чудовищ в целом, по меткому выражению Ницше.

Я, как известно, телевизора не смотрю. Почти. И сейчас ходил, бродил по комнатам, думал о своем, листал рассеянно книжку. В салоне по телевизору идут новости. Я не прислушиваюсь. Ну, зарезал сегодня очередной араб очередного еврея в соседнем районе. Старика. Это настолько распространено, что уж и за теракт не считается. Ладно.
Слышу - иди сюда! иди! тут твоего приятеля судить будут!
Это тесть.
Листаю книжку. Поэму Гриши Трестмана. Очень у нас талантливые люди в Содружестве. В основном.
-Да иди ты сюда!!..
Держа книжку, вхожу в салон.
-Чего такое?
Тычут пальцем в экран. Поднимю голову: в экране Гриша Трестман, сменяемый отчего-то юридическим советником правительства. Юридический советник на всю страну объявляет о возбуждении уголовного дела против Гриши. Гриша написал какие-то стихи по поводу арабов и вообще.
Так.
Гриша - замечательный поэт и прекрасный человек. Один недостаток у него только имеется: в силу необходимости материально поддерживать семью работает в штаб-квартире партии господина Либермана. Я Либермана не люблю, но об этом я уже писал, повторяться не буду. Грише я говорил: старик, поэты должны лепить нетленку, не их дело с лозунгами по улицам бегать. Потому что когда поэт начинает бегать по улицам, он превращается в горлопана и главаря, и из хорошего литератора, как правило, превращается в плохого революционера. Тем кончили Эзра Паунд, Маяковский и Кнут Гамсун, и конец этот их был настолько ужасен, что говорить лишний раз не хочется, да и так все знают.

По заказу ли партии, нет ли, но написал Гриша некий стих. Я его не читал, поэтому о художественных достоинствах судить не могу. Думаю, что написал неплохо, потому что люди масштаба Трестмана плохих стихов писать не умеют по определению. Сам Гриша говорил как-то, что просто взял небольшое выступление покойного Арафата и перевел его поэтическим языком с разговорного арабского на литературный русский. Арабская партия, заседающая в Кнессете, Гришу не знает. Ни как поэта, ни как, с позволения сказать, трестмана. Зато арабская партия хорошо знает Либермана, у которого Гриша работает - ответственным секретарем, что ли, или я должности путаю. Меня ни арабская партия, ни должности не очень интересуют, меня интересует Гриша. И как поэт, и как трестман.

Когда депутаты от арабской партии на арабском языке слушали выступление Арафата, теперь, к счастью, уже покойного, они бурно аплодировали; когда Гриша перевел это выступление на русский язык поэтическим слогом и опубликовал его, они обиделись. На Арафата не обиделись, а на Гришу обиделись. А и с чего им на Арафата обижаться? Это мы на него должны обижаться, а не они.
Подали в суд на Гришу. Прямо к юридическому советнику правительства бумагу на стол. Юридический советник не хочет обижать арабских депутатов. Он по долгу службы их умиротворять должен. Юридический советник получил сложный перевод речи Арафата с арабского на русский, а с русского на иврит, и вынес вердикт, что стихотворение - расистское. Или не стихотворение, а речь Арафата. Запутался юридический советник, и постановил против автора возбудить уголовное дело. Непонятно, правда, кого в суд вызывать - Арафат, как автор, давно умер, напомнили советнику; но Гриша-то еще жив? - с надеждой спросил советник. Жив, отвечают ему. Обрадовался советник и сказал - раз так, будем судить Гришу. Ну, вызвали Гришу в суд. Гриша - бывший советский человек, к судам почтенья нет. Он так прямо и сказал - идите вы на хуй, мудаки, вы поэзии от политики не отличаете.
И не пришел Гриша в суд.

Юридический советник тогда в затылке почесал, попросил перевести ему идиоматическое выражение "мудак" (почему не перевести? переведем, у нас доброхоты завсегда найдутся), после же - постановил: назначить повторное заседание суда, а коли Гриша снова не придет - вызвать абреков, тащить его на аркане. Вот - через две недели на аркане и потащат.
Вся страна обсуждает эту выдающуюся новость. Все обсуждают: и те, кто Арафата знал лично, и те, кто лично знает Гришу, и те, кто знаком с юридическим советником правительства, и те, кто знает русский язык, и те, кто его не знает вовсе, и даже не представляет, что таковой язык существует в природе (есть и такие, да, сам встречал. Из тех, кто фамилию Пушкин на иврите пишет и произносит как Фошкин).

Я это по телевизору посмотрел и сразу, естественно, пошел звонить... не юридическому советнику, конечно, а Грише. То есть, я бы и юридическому советнику позвонил тоже, с меня станется, да и страна у нас маленькая, бери телефонный справочник и звони - только, боюсь, ничего путного я бы ему не сказал, кроме того, что ему уже сказал Гриша, а повторяться я не люблю, не мой это стиль.

Позвонил я Грише домой. Там телефон занят. Я на мобильник позвонил. Дозвонился. Старик, говорю, я сейчас телевизор смотрел вопреки всем своим принципам, и... - Знаю, знаю, - говорит он, подожди, дорогой, у меня на телефоне сейчас Губерман завис, и тоже по этому делу. Минутку...
И слышу я там в отдалении дивные матюги Мироныча. А у Гришиных домашних все их мобильники тоже раскалились от звонков, и все звонки - по одному и тому же поводу. Какая политически грамотная у нас публика - все, оказывается, новости смотрят.
Насилу я Гришу от выражений соболезнования оторвал. Я, вообще-то, даже не знал, что тут сказать можно. Только я еше от Майи Улановской слышал, что в таких ситуациях первое дело - позвонить и выразить поддержку. Она это хорошо знает, потому что еще лет сорок назад таким образом вместе с академиком Сахаровым звонила Синявскому и Даниэлю.
Старик, сказал я, ты, это самое... если нужно подписать письмо поддержки, или там протеста, или на суд придти с лозунгами и транспарантами, или общественное мнение организовать попытаться, или статью в прессу тиснуть, или еще что в том же духе - то я пойду, подпишу, организую и так далее, хоть и не царское это дело. И Боря подпишет, не сомневаюсь, и Лена Аксельрод, и Ханан, и все сорок наших. Все ж таки имена у иных наших на разных континентах известны, кое кто кое к кому кое где вхож, и вообще... Один Мироныч чего стоит.
-Милый, дорогой, любимый, единственный, - говорит он, - не сомневаюсь я, что вы все это сделаете, и заранее вас благодарю, только плевать я на этих мудаков хотел, которые Бебеля от Бабеля отличить не могут, а Гегеля - от Гоголя. Пошла она на хуй, эта банановая республика, где человека за стихи посадить могут.

И в первый раз за двадцать почти лет я промолчал, когда при мне мою страну назвали банановой республикой. Потому что, блядь, и сам, простите, так подумал.
В общем, Гриша, - сказал я, - я хочу сказать, что мы тебя все любим и ценим. Вот и всё.
-Я знаю, - сказал он. - Целую. Я сейчас еще и Губермана поцелую, и можно будет ложиться спать.
И мы расцеловались, повесили трубки и пошли спать.

----------------
А паче чаяния кто захочет убедиться в поэтических достоинствах Гриши - пусть пошарит в интернете, и ищущий да обрящет. Или, по крайности, пусть попросит Чайную ложечку высказать свое мнение, бо я ей книжки Гришины высылал, и она их читала.
А по поводу скандала, уголовного дела, юридического советника правительства, слабо разбирающегося в русской поэзии, и всего такого прочего, вы, наверное, тоже можете прочесть в интернете, только по этому поводу я в интернет не лазаю - мне противно.

А это Гриша.