В вашу гавань заходили корабли

[libdragon]

Кто не любит морские круизы так же, как не люблю их я? Видимо, никто из присутствующих.
Я не люблю их. Это нужно, чтобы произошло нечто сверхординарное, чтобы я согласился выйти в море. Другое дело, когда я плавал на собственном фрегате "Анна" вслед за прославленным капитаном Бладом (за которым я хоть в пекло), и приятельствовал с не менее прославленным Джорджем Флинтом; правда, приятельствовал я с последним, в основном, в глухих углах ночных таверн на Тортуге и в Порто-Белло. Мне нравился дрожащий, скрипучий, как вымбовка, голос капитана "Моржа", когда он начинал, стуча кулаком по столу, петь - вернее, выть - свою неизменную

Fifteen men on a dead man's chest
Yo ho ho and a bottle of rum
Drink and the devil had done for the rest
Yo ho ho and a bottle of rum...

Лучше бы с ним дел не иметь, конечно. Юмор у него был черный. Но однажды в Гоа мы все собрались вместе: Питер, Джордж, штурман Билли (манерой выпивать похожий на моего покойного деда, за что я всегда был к нему незаслуженно привязан), бездомный изгой дон Иаков де Куриэль, молодой еще совсем Миссон, прибывший ради такого дела с Мадагаскара, а в углу пыхтел трубкой Эфраим Длинныйчулок. Я в другом углу резался в шашки с Одноногим Джоном. Я быстро окосел и, помню, всё спрашивал его, за что ему дали кличку "Окорок", и тут же забывал ответы... И все суда наши в тот день стояли у причала в ряд, как настоящие рейнджеры военно-морского флота Ее Величества - "Арабелла", "Морж", "Попрыгунья"... и моя "Анна", да.

Джордж застучал кулаком, и кружки эля запрыгали по столу, как библейские барашки - по холмам. Он требовал внимания, и внимание было ему уделено. Я забыл, о чем он вел речь, это было давно. Шел какой-то спор, почему Билли выдавал себя за Бена Ганна, и наоборот... Забыл.

Я не люблю Гоа, не люблю вице-короля, и туда я прибыл в тот раз для того только, чтобы погладить Капитана Флинта. Я имею в виду попугая Сильвера, конечно. Хотел бы я посмотреть на человека, способного погладить самого капитана Флинта. Это выглядело бы несколько странно, даже если бы всё обошлось, даже если предположить, что человек после этого остался бы в живых.

Честно говоря, поход в Гоа был единичным случаем в моей морской карьере из всех вояжей, которые я проделывал в восточном полушарии. В основном, я плавал на Карибах. Во флибустьерском дальнем синем море, да. Если уж быть до конца откровенным, и Карибы я не люблю тоже. Жара. Смола выступает пузырями из всех щелей. Одеваться там невозможно ни во что, нужно ходить голым, но голым ходить нельзя, потому что сгоришь на солнце. Ненавижу солнце, ненавижу жару, ненавижу больше двадцати пяти в тени. Удачную же ты выбрал себе географию, сынок, говорил мне Черный Пес, добродушно похлопывая меня по плечу. Я сам знаю, но что делать? Все они - и Блэк Дог, и штурман Гэндс, и вся свора старого Флинта посмеивались над странными порядками, заведенными у меня на судне - и негры-то у меня были свободными и могли при необходимости дать в зубы любому белому капитану, и женщин у меня на судно брали во многие походы, и пленных испанцев я иногда щадил. Иногда, впрочем, нет. А уж над тем, что в субботу я никогда не выходил в море, ржала вся Тортуга. Я, впрочем, никогда не объяснял причины. С моей точки зрения, это было все равно что метать жемчуга перед непарнокопытными.

Флинт вот, тот никогда надо мной не смеялся. Он всегда говорил, что джентльмены удачи - все с заёбами, абсолютно все, и нечего здесь обсуждать, каждому потому что своё. Вот я, говорил он высоким своим, дребезжащим голосом, я - алкоголик; Питер - джентльмен; а Майкл соблюдает субботу; у всех заёбы. И что? Главное, не забыть вовремя умертвить противника, пока он не стал тебе симпатичен, а такое бывает частенько, сами знаете; мертвые не кусаются.

Ненавижу жару. И вонь. Я специальным пунктом договора при вербовке команды вставил условие своим людям - принимать морские ванны не меньше двух раз в день. А женщинам - три раза. Все удивлялись, но соглашались. Если соглашались на все прочие условия, конечно.
Условий, сказать правду, было до хрена. Ну, неважно.

Де Куриэля я учил по субботам основам древнееврейского, а Питер всегда являлся ко мне на "Анну" после обеда, деликатный человек, поднимался на палубу, благоухая жасминовыми духами, которые он спер раз у испанцев, целую бочку, закуривал трубочку, и вразумлял меня начатками латыни. Хорошее было время, да.

Я со всеми мог ужиться. Я не смог ужиться только с двумя: с Д'Олоннэ, уж очень от него воняло, и с безглазым Пью, когда он еще не был безглазым... Представьте, этот пес однажды, когда мы стояли на рейде в Порт-оф-Спейне, поднялся ко мне на борт и стал клянчить на рюмочку. У него, видать, был отходняк после вчерашнего, а на других судах ему уже не подавали. Всем осточертело давать в долг, потому что он сам никому в жизни не наливал, даже когда возвращался из похода, и сундуки ломились от бренди и рома. Сссобака. Я тогда сидел в кают-компании с Билли и вразумлял его псалмами. Тоже в субботу дело было. Билли, правда, натрескался рома и спал, навалившись на стол, но я вразумлял его и так. Мне нужно было для практики. Тут вваливается этот слепой (вы не забыли? тогда он еще был зрячим), и заводит свою шотландскую волынку: дай стаканчик, ну чего тебе стоит?.. Да пошел ты, отвечаю я, и неосторожно поворачиваюсь к нему спиной. Псалмы меня расслабили, и Билли сопел так уютно, и впереди до заката было еще полдня, и девушки на берегу пели так красиво... И тут эта сволочь прыгает на меня сзади. С ножом. Хорошо, Билли рефлекторно, как всегда в таких случаях, проснулся и успел оттолкнуть меня. Ну, я тогда дал этой гадюке по зубам эфесом шпаги - так, что он дважды перевернулся в воздухе; и он сел в углу на пол, выплюнул выбитые зубы, утерся и обозвал меня некрещеной собакой. Меня, на собственном моем судне! Этого я не терплю совершенно, хотя и согласен с Флинтом, что у каждого - свой заёб. Я пришел в бешенство и схватил кортик...

Через пять минут мои люди с шутками и прибаутками уже выкидывали Пью с корабля, промахнувшись мимо трапа, так что он полетел с борта прямо в воду. Уже без глаз.
Теперь вы знаете, в каком деле старый Пью лишился своих окуляров. В том же деле, когда Черный Пес лишился своих когтей, и в том же, когда Долговязый Джон - своей ноги. Они все прибежали потом к молу, вот в чем дело. Питер злился, я спугнул его, когда он сидел в каюте "Арабеллы" с томиком Вергилия, и он прибежал на шум. Джону он тогда сделал операцию и спас ногу хотя бы до колена. А мне так стало противно, что вот люди приходят просить на стаканчик, а если им этого стаканчика не наливаешь по вполне объективным причинам, они тебя тут же обзывают не по делу, - так мне это обидно показалось, что я тут же поднял на мачте Веселого Роджера и ушел в море со всей командой, читая псалмы. А баб наших мы в тот раз забыли на берегу, и матросы дико на меня злились, так что я весь рейс боялся повернуться к ним спиной, и успокоились они только тогда, когда пришлось мне взять на себя грех, отправиться на один из Наветренных островов и выкопать для удовлетворения их алчности сокровища капитана Кидда. Самого Кидда тогда уж и на свете не было, а к сокровищам Флинта прислоняться - себе дороже.

С берберскими пиратами я никогда дела не имел. Мы не враждовали, а так как-то... не пересекались. Про них рассказывают всякие гадости, но в тот единственный раз, когда я с ними столкнулся в Адриатике, никаких зверств за ними не заметил. Мы немного покачались друг напротив друга, моя каравелла против их пиллуки, и хотя мушкетеры уже стояли вдоль борта, нацепив шляпы, как д'артаньяны, и артиллеристы с красными повязками на головах уже откинули форты пушек, и, ощерившись, стояли с зажженными фитилями, никто первым выстрела не сделал. С той стороны узкого водного пространства, разделявшего наши суда, мне крикнули: мы - янычары турецкого султана, чего мне тут понадобилось? И кто я вообще, к Аллаху, такой? - и я ответил, что у меня ностальгия по Венеции, поэтому я приперся сюда с того берега Атлантики, чтобы стоять на площади Святого Марка и читать голубям нараспев Бродского, вслух. Они там повертели пальцами у виска и сказали - проходите, не задерживайтесь; и когда мы уже почти прошли, их капитан, рыжебородый, как Барбаросса, крикнул вслед: эй, а ты, наверно, тот самый ебнутый на всю голову Муса по кличке Дракон, как зовут тебя неверные?..

Ну да, ответил я, и мы повернули, и опять сошлись бортами, и я пригласил рыжебородого ко мне в каюту, и потом мы там сидели и пили, я - ром, он - мятный шербет со льдом; и препирались на тему, кто более прав - сунниты или шииты? И мы горячились, и перешли на общетеологические темы, хотя это всегда чревато, но он успокоился, когда я процитировал ему суру Корана касательно своего статуса зимми - как представителя народа Книги. Он вздохнул, почесал в носу и спросил - а вот всё равно у тебя в каюте по стенам висят языческие картинки; у меня вот в каюте никаких картинок не висит; нельзя изображения на стенах вешать, эх ты, а еще монотеист.

Чего такое, спросил я, какие еще языческие картинки? Это фотографии моих родственниц, - сестер, можно сказать, - и подруг. Они любят меня, как сорок тысяч братьев... Ну у тебя и родственницы, буркнул он и стал выдергивать волосы из ноздри. Я встал, заставил его подняться и начал его водить как по музею - вот портрет Ложки, а вот, на почетном месте, Лёли; а вот - Лили и Ляли; а вот это - одна Аня, а это - другая; а вот это - вообще... Что это за прическа такая, ну прям как у моей Фатимы, - вдруг перебил он, - вот это волосы, ввваааах.... Это - Шелл, объяснил я ему, это да...
А это что за монстр? - спросил он. - Мужик вдруг какой-то среди сонма гурий... - Это не монстр, это святой Брендан, - объяснил ему я, - это наследственный дашнак с Арарата...

Я сказал не подумавши. Чтоооооооо???????!!!!!!!! - заорал турок и, мягко отпрыгнув в угол, вытащил саблю. Насилу я его успокоил. Он взошел к себе на корабль, поминутно оглядываясь, и долго еще подозрительно смотрел нам вслед. Когда верхушки наших парусов были уже вне досягаемости его пушек, я из принципа распорядился поднять на грот-мачте флаг партии "Дашнакцютун". И мы взяли курс на Венецию.

Дальше был дворец Дожей, которые всё сперва хотели меня отравить на торжественном балу, устроенном в мою честь, но успокоились, когда я прочел им наизусть кое-что из Бродского. И я посетил типографию Альда Мануция, и пожал мягкую белую руку Марка Мансура, критянина, сделанного венецианским правительством государственным цензором, и тут выяснилось, что мы - дальние родственники.

Вот я и решил, что, раз все равно меня вывозят в круиз, то я, так и быть, поплыву, но при условии, что маршрут выберу сам. И я выбрал маршрут - так, чтобы не спеша поплыть по Гомеровским местам плюс Овидий.

В воскресенье, 27 июля, в два часа дня мы выходим из Хайфы, и в понедельник прибываем на остров Родос. Помните? - "остров Самос, остров Хиос, остров Родос, - я немало поскитался по волнам...". Я люблю Родос, я написал на нем "Эллинский секрет", если кто помнит. Здесь тоже были свои пираты, но я с ними никогда не знался.
Во вторник утром мы отплываем с Родоса в Олимпию. Мне глубоко безразличны Олимпийские игры, но раз все говорят, что это место нужно увидеть, то я его увижу. Мировая культура, мол, то-сё. В конце концов, материковая Греция хороша при любой погоде.
Это будет в среду. В четверг мы прибываем на Корфу. Мне всегда хотелось увидеть последнюю остановку Одиссея перед возвращением на Итаку. Керкира, понимаете? Остров веслолюбивых феаков, царь Алкиной, внук женолюбивого Посейдона, царица Леда, самоплавающие во все стороны света корабли, божественноголосый Демодок, и прочее. Чего прочее? Перечитайте последние главы "Одиссеи", и сами всё поймете. Одиссей, отправленный на плоту, спасенный в волнах морской девой, выбирается на берег, ложится спать в голом виде в прибрежную рощу. Наутро его будят дивным пением местные девушки из дворца, затеявшие большую стирку, и он голый выбирается им навстречу. Все девушки, натурально, убегают с визгом, а царевна Навсикая с любопытством смотрит на его прелести и ни капли не боится, а потом говорит служанке - тихо, но так, чтобы Одиссей расслышал:
- О! Большего мужества я не видала...

Это же Эллада, это вам не "Конек-горбунок", потому что у более поздних славян было принято совсем другое, нежели пялиться на голых незнакомцев, как у эротолюбивых греков:
"...А царевна молодая,
чтоб не видеть наготу,
завернулася в фату".

Но это я отвлекся. Короче говоря, день мы простоим на этом дивном острове; в пятницу мы идем по Адриатике, и я, стоя на носу бригантины, буду вспоминать, завернувшись в плащ, строки Джефри Триза: "Анжела содрогнулась. - Пираты Адриатики, - прошептала она, - это не люди, а дикие звери!.."
Далее, в субботу мы прибываем, наконец, в Венецию. Здесь много чего можно посмотреть, я вам уже рассказывал - и про дожей, и про мессира Мануция, и про моего критского родственника, местного цензора; вот тут я и сравню с действительностью мнение Бродского о дороговизне услуг гондольеров.

В воскресенье мы переплываем узкое это море и оказываемся в Хорватии. В Дубровнике. Во вторник - на Крите, в Гераклионе. Это уже третий раз, что я плыву на Крит, и мне, надо сказать, ни разу не надоедает. Я всё еще надеюсь откопать череп Минотавра и прибить его в моем доме, над входом в салон.
Далее, в среду, как говаривал Питер, - сras ingens interabimus aequor, завтра мы снова выйдем в огромное море.

Жди меня, и я вернусь. Только очень жди.