[libdragon]

Позавчера на семейном торжестве познакомился с нашим Супер-резидентом в Микронезии, приближенным и личным другом его высочества Алу-Тама. Недавно, по его собственным словам, он из рук его высочества получил потомственный титул и орден Почетного каннибала. Господин Супер-резидент производит впечатление личности неадекватной, хотя все документы у него действительно в порядке - он совал их налево и направо всем, кому не попадя, даже старушке бабушке виновника торжества.

Болтун страшный. Если таковы даже лучшие офицеры разведки, то это, конечно, не Рио де-Жанейро, и пусть Аллах милостивый и милосердный смилостивится над нашей страной.



Сегодня исполняется ровно двадцать один год с того дня, когда я чуть не погиб смертью постыдной и бесславной, будучи рядовым на должности ефрейтора батареи управления и артиллерийской разведки в воинской части славного города Кенигсберга. Туалет этой воинской части находился на улице и являл собой переделанную немецкую конюшню еще тех времен, когда город был столицей Восточной Пруссии. Стояла глухая полночь, когда я вошел в эту бывшую конюшню. Освещения там, естественно, не было предусмотрено: последняя лампочка была разбита в 1945-м году, сразу после освобождения, ибо зачем солдатам нужен свет в сортире? При немецко-фашистских же оккупантах свет как раз был - они полагали, что он нужен даже лошадям. Итак, света не было, зато в бывшем стойле имелся ряд полуметровых дыр в цементном полу. Стоял лютый декабрь, и дыры замерзли. Я пошел по горам аммиачных нечистот, потерял ориентировку, споткнулся и потерял очки. Шагнул, попал на поверхность замерзшей дыры и провалился. Глубина там была четыре метра - потом специальная комиссия измеряла эхолотом. Внизу, у самой поверхности, под коркой нечистого льда плескалось подземное море гнойно-зеленого цвета, испускавшее удушливый запах аммиака. Если бы я ушел в него с головой из положения "стоя", как свечка, то задохнулся бы ещё до того, как опустился бы на дно. Меня учили приемам рукопашного боя, и я, рефлекторным движением раскинув руки, вцепился в края ямы, и погрузился всего лишь по плечи. От отравленной атмосферы я тут же потерял сознание, но всего на несколько секунд. Как я вылез - не помню. На улице было минус тридцать два. Я ещё сумел дойти качаясь до казармы, и дежурный офицер, дав сирену, объявил по части химическую тревогу. Все мгновенно вылезли из коек, надели противогазы и выстроились в коридоре. Они стояли трехсотметровой шеренгой, в кальсонах, где не хватало пуговиц, и злобно таращились на меня через грязные стекла противогазов, а я медленно шестововал мимо них, весь в белом говне, обледеневший до потери чувствительности нижних и верхних конечностей.



Чем страшнее жить, тем больше веселых глупостей хочется писать.