Это моя старая публицистика, материал, опубликованный в иерусалимском еженедельнике 20 лет назад. Теперь я думаю, что если её и надо было здесь вывешивать, то сделать это следовало вчера, в связи с 22 июня. Но вчера мне было лень. Когда я выпиваю больше полулитра, меня окутывает глухая тоска воспоминаний, и я не в состоянии пошевелить пальцем. Хотя языком в таком состоянии я шевелю безостановочно.
Расстрелянные звёзды
читать дальше
Среди сотен еврейских местечек, уничтоженных гитлеровцами на Украине, был и Красностав. О нем в печати не появилось ни книг, ни статей. Кроме разрозненных, в основном устных, воспоминаний людей, когда-то живших там, не сохранилось никакой информации — даже в Яд ва-Шем неопределенно пожимают плечами. Основная официальная информация (3 строчки) содержится в дореволюционной Еврейской энциклопедии:
"Красностав — местечко Новоград-Волынского уезда Волынской губернии. В 1847 году Красноставское еврейское общество состояло из 246 душ; в 1897 году жителей 2194, из коих 1222 — евреи".
Нынешний Красностав, в котором не осталось ни одного еврея, по новому административному делению входит в Славутский район Хмельницкой области и расположен невдалеке от старой советско-польской границы.
...В нынешнем Красноставе — украинской пыльной деревне — никто не знает и не помнит о славном прошлом этого места.
Местечко располагалось в самом центре хасидской сферы влияния — в треугольнике между Житомиром, Славутой и Полонным.
...Когда я закрываю глаза, то вновь вспоминаю эти места, эти древние хасидские гнезда, от которых остались лишь воспоминания. Я шел по современному Житомиру и повторял про себя строки из Бабеля: ”...Робкая звезда зажглась в оранжевых боях заката, и покой, субботний покой, сел на кривые крыши житомирского гетто”.
Нет больше огромной хасидской общины этого города. Ничего не осталось от огромной типографии братьев Шапиро в Славуте (один из братьев — р. Шмуэль Абэ — в середине прошлого века стал известным цадиком в Шепетовке). В близком к Красноставу местечке Аннополь в конце XVIII века некоторое время жил р. Дов-Бер, знаменитый Межеричский магид, а село Полонное известно другим учеником Бешта — р. Яаковом-Йосефом.
В Красноставе жили евреи, украинцы, поляки, немцы. Евреи, в основном, занимались ремеслами — были сапожниками, портными, кузнецами, столярами, кирпичниками. Женщины, как правило, были модистками, перекупщицами. Немало имелось и таких людей, которые занимались неизвестно чем, — те, кого Шолом-Алейхем называл "людьми воздуха".
Еврейские семьи были многодетными, 5-10 детей не считалось редкостью. Главной заботой считалась парносе — как заработать пару копеек на семью. Богачей было мало, у многих временами не хватало денег и на нормальное питание. В ходу была поговорка: "Цурес мит ан унбайсен кен ман нох ибертругн, цурес он ан унбайсен кен мен нит ибертругн" ("Несчастье с завтраком еще можно перенести, несчастье без завтрака перенести невозможно”).
Все население соблюдало еврейский Закон. Был свой раввин, хазан, шойхеты. За местечком находилось большое старинное кладбище — дос эйлике орт. Зимой в субботу печи в домах топили шабес-гои. Женились обычно с помощью шадхена, старавшегося подбирать людей так, чтобы хосн и калэ были примерно из одного круга. При обручении жених дарил невесте деньги на парик. Наиболее выдающиеся в еврейских науках парни учились в ешиве города Новоград-Волынска.
Несколько молодых еврейских парней служили в царской армии в годы русско-японской войны, свыше 20 — в Первую мировую.
Когда в России произошел Октябрьский переворот, большинство евреев местечка поддержали большевиков. Новые веяния коснулись всех. Один из отчаянных бедняков Дюдька (Давид) нацепил красный бант. Эго был пожилой еврей маленького роста, зимой и летом ходивший в одних и тех же драных сапогах, в телогрейке и теплой шапке. Община платила ему за то, что по пятницам после обеда он ходил по улицам и кричал: "Ин буд арайн!" (”В баню!”), а несколько позже вновь ходил и кричал: ”Ин шил арайн!" (”В синагогу!”) Поздней осенью 1917 года состоялся разговор между ним и владельцем большого магазина Мойше Капланом, выявивший незаурядное понимание политической обстановки первым.
— Дувид, что это у тебя на груди?
— Как что? Красный бант!
— Зачем?
— Как зачем? Я знаю, что новая власть не сделает меня таким же богатым, как ты, Мойше, но зато она тебя сделает таким же бедняком, как я. А больше мне ничего и не надо.
В гражданскую войну на стороне красных воевали двое — Шапиро и Сегал, а также украинец Роман Власюк, который в 40-х годах возглавил партизанское подполье района.
Через Красностав проходили польские и немецкие войска, гайдамаки, петлюровцы, красная конница Буденного и Котовского. Были страшные погромы, последний из которых учинили в 1920 году ставропольские казаки комдива Апанасенка из Первой Конной Буденного, несолоно хлебавши возвращавшиеся из-под Варшавы. Старожилы вспоминали, что в те годы в местечке действовала самооборона, отстреливавшаяся и от петлюровцев, и от белых, и от красных.
После окончания гражданской войны первыми партийцами стали, конечно же, евреи. Действовали два сельсовета — еврейский и украинский. Еврейский возглавила юная большевичка Бася Хаит. Несмотря на то, что открылась государственная школа с преподаванием на идиш, по субботам еврейские дети не посещали занятий.
В начале 20-х годов появились первые сионисты и пионеры, между которыми случались драки, и сионисты срывали с пионеров галстуки.
В годы коллективизации появились и первые комсомольцы, возглавлял которых Берл Штилерман, нигде не работавший, зато щеголявший в военной форме без петлиц. Он первым помогал раскулачивать украинские, немецкие и польские семьи, реквизировать имущество состоятельных евреев. Петр Сегал вспоминает, как по местечку ходили немецкие мальчик и
девочка, брат и сестра, оставшиеся без родителей, пели немецкие народные песни, и сердобольные еврейские мамы выносили им хлеба.
В начале 30-х годов, после создания первого колхоза, стали уезжать еврейские семьи. По вызовам родственников одна семья уехала в Палестину, другая — в Америку. В основном, уезжали молодые, а старики оставались. Была в то время популярна песня:
"Авекгефорн, авекгефорн юнге ятн,
Ун ме от нор ибергелозе ди маме митн татен...”
("Уехали, уехали молодые ребята и оставили мать и отца”).
Так в тридцатые годы стало уменьшаться население местечка. Хасидское учение еще ощущалось в воспитании детей в некоторых семьях. ’’Мальчики в капотиках еще топтали вековую дорогу к хасидскому хедеру, и старухи по-прежнему возили невесток к цадику с яростной мольбой о плодородии”, — писал Бабель в двадцатых годах, и эти слова из ’’Конармии”, в основном, верны были даже и перед самой Великой Отечественной, хотя хедеры закрывали один за другим, а цадики садились в тюрьмы и лагеря или уходили в глухое подполье. Сколько ног протоптало тропу к новоград-волынской могиле цадика реб Михоэла, еще в середине 30-х годов предсказавшего печальный итог еврейского присутствия на Украине! Не только евреи, но и русские, украинцы ходили к нему за советом — при его жизни, и столько же, если не больше, — после его кончины. До сих пор старые украинцы, важно поднимая палец, говорят, показывая в направлении еврейского кладбища, где в стороне ото всех, в роще стоит старое надгробие: ”О! Там лежит еврейский бог!”
...В конце 20-х запретили преподавание иврита, лишали прав и имущества последних меламедов, ученикам запрещали ходить в синагогу. С легкой руки Баси Хаит создавались кружки апикоросов — безбожников, проводились факельные шествия вокруг синагог с песней:
Долой, долой монахов,
Раввинов и попов!
Поедем мы на небо,
Разгоним всех богов!
Страх оторвал старшее поколение красноставцев от преподавания детям традиционных еврейских ценностей, а молодежь все больше проникалась идеями марксизма-ленинизма, хотя в быту и демонстрировала приверженность "идишкайту".
Одним из первых интеллигентов местечка был Володя Брофтман, учитель, безоглядно веривший в счастливое будущее. Когда в конце 30-х годов закрывали последние школы с преподаванием на идиш, он поддержал это решение, в общем, не понимая, зачем это нужно. Он же был одним из первых добровольцев Красностава, ушедших в 1941 году на фронт и, как и большинство ’’призыва сорок первого”, с войны не вернулся.
Особое коммунистическое давление в местечке перед войной оказывала Бася Хаит, боровшаяся с ’’религиозными предрассудками” и "гебраистской плесенью”.
...Как-то одна комсомолка родила мальчика, и, по предложению Баси, состоялись ’’красные октябрины”. Собралось много народа, говорились речи на идиш. Младенца, опять-таки по предложению тов. Хаит, назвали Лениным. Когда его бабушка после очередной речи развернула пеленки, то закричала: ’’Бася! Ленин обкакался!”, чем вызвала гомерический хохот присутствовавших и грозный окрик Баси.
Большинство евреев старшего поколения продолжало все-таки в той или иной степени соблюдать религиозные предписания. Дольше всего держалась заповедь "пру у-рву". В 1938 году многодетного красильщика Копеля вызвали в сельсовет на предмет записи количества его детей. Он назвал десятерых, больше не мог вспомнить и был вынужден пойти домой уточнить у жены имена всех своих тринадцати детей. В самом конце 30-х эта семья в полном составе уехала в еврейский колхоз Джанкой — работать на земле. Тогда же появилась народная песня:
Как поедешь в Мелитополь
По пути на Севастополь,
Погоди немножечко, постой.
Этот пыльный городок— лишь дорожное депо
По прозванию Джанкой.
Дядя Абэ водит трактор,
Циля крутит сепаратор...
Плюнь в глаза тому,
кто верит,
Что еврей в колхоз
не верит—
Назови ему Джанкой!
Дед мой, 85-летний Хаим, когда бывал у нас в гостях, всегда начинал напевать и прищелкивать пальцами, когда я включал на старом магнитофоне эту песню — видимо, она рождала в нем какие-то воспоминания...
Начало войны в 1941 году вызвало тревогу. Но успокаивали люди, перенесшие Первую мировую. Старики помнили о нашествии немцев в 1918 и рассказывали, что тогда оккупанты не трогали евреев... Доходившим из Польши слухам об уничтожении единоверцев не доверяли, и, как на беду, волна польско-еврейских беженцев 1939 года тоже обошла Красностав стороной. Большинство жителей поэтому остались на месте, а не эвакуировались. Даже наоборот — многие красноставцы вместо бегства вернулись домой. Эстер Резник, например, приехала аж из Биробиджана к маме — рожать.
...Нацисты появились в местечке в июле. Немедленно была сформирована местная полиция, главой которой стал хулиган и пьяница Денис Мазарчук. Начался грабеж еврейского имущества, избиения, изнасилования женщин и девушек. Учитель Полещук немедленно выдал на растерзание немцам свою жену-еврейку Бузю Кельрих и двух своих детей. До войны это был единственный смешанный брак в местечке, и партийный актив его бурно приветствовал.
7 августа 1941 года на базарной площади было собрано 47 мужчин среднего и старшего возраста. Их затолкали в грузовики, вывезли за 20 км в лес и расстреляли. Только в 50-е годы удалось найти их останки и перевезти для захоронения на еврейское кладбище в Спавуту.
Около 40 девушек забрали в Берездов в солдатскую столовую; там над ними страшно издевались, потом убили.
29 августа на рассвете полицаи выгнали всех евреев из домов, построили колонной и погнали к лесу, что находится возле села Гута. Всего было согнано около 800 человек — в основном, старики, женщины и дети, голодные, ослабевшие от побоев, окруженные полицаями и немецкими автоматчиками с собаками на поводках. Их заставили копать себе яму, а потом, не торопясь, небольшими группами стали расстреливать. Ребе с Сейфер-Тора в руках читал псалмы... Закапывали убитых Беня Харбаш и еще трое евреев. После окончания расстрела они стали умолять оставить их в живых. Их отвели на старое еврейское кладбище и убили. Всего было уничтожено 784 человека: одни падали в яму с криком "Шма, Исроэль!", другие — "Да здравствует Сталин!" Украинцы, принимавшие участие в расстреле, рассказывали, что земля на могиле шевелилась потом еще несколько дней.
Спаслись несколько человек, например, убежавший по дороге Мейер Шейнерман. На фронтах Великой Отечественной сражалось много молодых красноставцев, среди них — два полковника, подполковник — комавиаполка Азриэль Хусид и другие. Рядовой Буке Шойхет прошел страшные бои, молился перед каждым из них; выжил, теперь — в Израиле. Всего около 100 красноставских евреев погибли в боях, большинство же из них — в 1941. Почти все выжившие, заканчивая войну в Берлине, Вене, Праге, не знали, что их родины больше не существует, а близкие — погибли.
В марте 1944 года Красностав был освобожден войсками 1-го Украинского фронта. Но за годы войны почти все еврейские дома были уничтожены, а имущество растаскано соседями-украинцами.
Оставшимся в живых возвращаться было некуда...
Вернулся в село из подполья Роман Власюк, бывший председатель украинского сельсовета; он и сообщил командованию о зверствах старшего полицая Дениса Мазарчука. Геця Брофтман рассказал о судьбе этого человека: Мазарчук, не успевший уйти вместе с немцами, прятался на чьем-то чердаке. Красноармейцы схватили его, привязали ноги к верхушкам двух деревьев, отпустили стволы — и тело было разорвано пополам... Несколько дней обезображенный труп Дениса висел на дереве, и солдаты не давали снять его.
Большинство оставшихся в живых красноставцев после войны расселились в трех ближних городах — Славуте, Шепетовке и Новоград-Волынске.
В пятидесятых годах появилась идея ехать на кейвер-ойвес (на могилу отцов). Приняли решение делать это в последнее воскресенье августа. Выработали ритуал: сначала ехали в Гутенский лес, где произошел расстрел большей части красноставцев, затем — через село — на старое еврейское кладбище; молились, беря с собой из Славуты раввина и кантора. В 50-х— 70-х годах поездки организовывал Хаим Брофтман, после смерти которого эстафету перенял его сын Геця.
Я был в Красноставе в 1990 году. Тогда большая часть евреев наезжала из Новоград-Волынска. На автомобилях и автобусах несколько десятков евреев (многие — с детьми и внуками) добирались до Гутенского леса. Все становились у памятника; помню, как старик из Славуты, задыхаясь, читал ’’Кадиш”... Потом все молча двинулись к старому еврейскому кладбищу Красностава.
Когда ехали через село, местное население как-то опасливо (как мне показалось) следило за нами из-за заборов. Совсем древние старики-украинцы, в 20-е годы жившие с евреями бок о бок, еще помнили идиш и даже разговаривали на нем. Я видел старуху-украинку в платочке, поджидавшую евреев у останков кладбища и немедленно принявшуюся вопить и причитать на смеси двух языков, как только увидела головную машину.
’’Кладбище в еврейском местечке. Ассирия и таинственное тление Востока на поросших бурьяном волынских полях...” Не было ни Ассирии, ни таинственного тления Востока. Вообще ничего не было на месте, где когда-то находилось последнее пристанище раввинов, музыкантов и революционеров. Три или четыре поверженных могильных плиты, почти полностью заросшие землей, да какой-то каменный обломок, будто пытавшийся вырваться из опутавшей его травы. Люди потерянно бродили по ровному полю, и старуха билась головой о камень странной формы на краю поля — она была уверена, что именно здесь более полувека назад хоронили ее мать. Кто-то тихим голосом рассказывал, что домовитые украинцы растащили почти все могильные плиты на фундаменты для домов. Я проехал с комфортом на автомобиле по пыльной дороге, навеки раскаленной шагами восьми сотен ничего не понимавших людей, шедших по ней в свой последний путь. Этот лес, темневший на горизонте, много лет назад оглашался пулеметными очередями, предсмертными криками и чьим-то смехом. Я чувствовал, что задыхаюсь, что земля жжет ноги через подметки, и почти не слышал, как еле живой кантор из Славуты (один из последних выпускников ешивы "Томхей Тмимим”) прочел ’’Кадиш”.
...В настоящее время большинство бывших красноставцев с детьми и внуками разъехались — в Израиль, Америку, Австралию. Наверно, почти нет уже людей, ежегодно приезжающих на бывшее кладбище в пыльную украинскую деревеньку, лишь, кажется, по недоразумению носящую имя любимого ими Красностава.
Но до сих пор в последнее воскресенье августа люди съезжаются на своеобразный кейвер-ойвес, который проходит где угодно, кроме Красностава, — в Бруклине, Хайфе, Аделаиде... Уже мало евреев, оставивших местечко во взрослом и даже детском возрасте, — но вахту переняли их дети, внуки, зятья и невестки.
И каждый раз, когда наступает последнее воскресенье августа, я вспоминаю дос эйлике орт, пропыленную дорогу и синюю тучу Гутенского леса на горизонте. И сотни людей, однажды, погожим летним утром вышедших из своих домов и больше не вернувшихся обратно.
И слова Эли Визеля:
"...Их голоса, их шепот, доносящийся из безмолвного прошлого, и есть то, что связывает меня, выжившего, с теми, от кого осталась только память".
Моше Гончарок
(“Неделя”, Иерусалим, 18.10.1994)
Это моя старая публицистика, материал, опубликованный в иерусалимском еженедельнике 20 лет назад. Теперь я думаю, что если её и надо было здесь вывешивать, то сделать это следовало вчера, в связи с 22 июня. Но вчера мне было лень. Когда я выпиваю больше полулитра, меня окутывает глухая тоска воспоминаний, и я не в состоянии пошевелить пальцем. Хотя языком в таком состоянии я шевелю безостановочно.
Расстрелянные звёзды
читать дальше
Расстрелянные звёзды
читать дальше