[libdragon]

Cоседом у меня Вован из Тьмутаракани. Заходить к нему на участок до сего дня я не пытался. Вован – обладатель гигантских, в буграх мышц и сплетениях татуировок, рук, правильный пацан и алкоголик. «Вован Кириченко – это голова», - сурово говорит он о себе в третьем лице, когда пребывает в сносном настроении и ему хочется пообщаться с умным человеком, то есть с собой. С соседями он не разговаривает. В принципе, в последнее время он вообще почти ни с кем не разговаривает, поскольку иврита не знает, а на русском изъясняется почти исключительно матом. Приехал он на Святую землю двадцать лет назад с носатой Фирой, бил её смертным боем, и Фира сбежала. Вован помрачнел и заперся за своим забором. Иногда оттуда доносятся невнятные выкрики, звон бьющейся посуды и хлопанье дверей – это Вован общается с собой. Большую часть времени он проводит во дворе своего дома – качается в гамаке, натянутом между двух пальм, пьёт горькую, и иногда для поднятия тонуса принимается колоть дрова. Деревьев для рубки здесь нет, и с этой целью он покупает у арабов старые доски. Вован – безработный, но деньги у него водятся. Он классный автомеханик. Друзей у него нет, но есть клиенты. Они стараются разговаривать с ним почтительно. Он не отвечает на вопросы, только начинает сопеть. Любой разговор надоедает ему через минуту. Потом сопение переходит в рычание, и нервные израильтяне выскакивают со двора, заламывая руки.

Недостаток дружелюбия он с лихвой восполняет любовью к животным. Впрочем, животных он тоже предпочитает по возможности максимально бессловесных. Когда в доме ещё крутилась Фира, у них в гостиной стояли два аквариума с огромными тропическими рыбами и один в спальне – с асколотлем. Фира боялась и ненавидела асколотля и делала вид, что забывает кормить его, поэтому однажды он сдох. Как раз после того, как Вован, вернувшись домой и увидев, что сталось с его любимцем, молча, пудовыми кулаками избил жену, Фира и сбежала. После этого он пытался разводить белых мышей. Клеток он не признавал, и мыши роились в его спальне и кухне, как пчёлы в улье, и покрывали плед на диване бархатистым, тихо попискивавшим ковром. Боясь наступить на своих питомцев, Вован включал свет во всех комнатах и ходил по дому очень осторожно. Спустя год на мышей напала какая-то эпизоотия, и почти все они погибли. Трёх уцелевших Вован отнёс в иерусалимский Библейский зоопарк, но там их не приняли, аргументируя тем, что это – не библейские мыши. Вован избил директора, после чего его выгнали из гаража, в котором он работал, и завели дело в полиции. Золотых рыб в обоих аквариумах в один присест сожрал приблудный кот.
Вован прыгнул на него, как тигр, поймал его, но не убил, а, схватив за хвост, что есть силы метнул через забор, так что кот, планируя, как белка-летяга, кружась, приземлился на шляпу моего тестя, вышедшего во двор подышать свежим воздухом, и, отчаянно взвыв, всеми когтями вцепился ему в плешь. Это вызвало настоящий переполох в курятнике. Крикливо подстрекаемый домашними, тесть хотел написать жалобу в полицию «за причинение психологического ущерба новой шляпе», и мне больших усилий стоило его отговорить.

С тех пор дом Вована совсем опустел. Хозяин пил водку в гамаке и непечатно переговаривался сам с собой на философские темы. Искать Фиру ему и в голову не приходило. Время от времени я осторожно заглядывал через забор. Судя по тому, что я видел, дом его мало-помалу превращался в медвежью берлогу.

Два дня назад я сидел у себя во дворе и читал какой-то трактат, деликатно пуская сигаретный дым между ногами – так, чтобы он не залетел к соседу и не обеспокоил его. Делал я это чисто механически, не задумываясь – Вован смолит куда круче меня, причём самокрутки, гигантские козьи ноги, которые сворачивает из местных газет, засыпая в них присылаемый с далёкой родины самосад.

Внезапно я почувствовал смутное беспокойство и поднял голову. По соседнему участку кто-то ходил. Это не были тяжёлые шаги Вована, походка которого всегда напоминала мне прочитанные в детстве романы о шкиперах и капитанах, шлявшихся вразвалочку по палубам пиратских судов. Шаги были лёгкие, почти неслышные. Поскрипывал гамак, кто-то печально вздыхал тонким, почти плачущим голосом. Я услышал звук, как будто кто-то вытирал тряпкой пластиковый стол – шварк, шварк…

Затем настала пауза, где-то звякнуло стекло, что-то булькнуло, и послышался низкий голос Вована, постепенно набиравший обертоны:
- Блядина ты, сукавротёбаная, пошла домой! Всю жизнь ты мою загубила, песья девка, курва… И чего тебе надо, а? Жрать всегда в дом нёс, и получку тоже, в рынок под шабат ходил, сссука. Яишницу пожарить и то не могла, сволочь. Уж я тебя учил-учил... Ни в пизду, ни в Красную армию… Взял тебя босую, глупую, накормил, обогрел, а сама как не умела ни хуя, так до сих пор не умеет, только всегда гадила, блядская ты пиздопроушина, поебень злоебучая, лупоглазая! А? Чего? Мамаше своей жалуйся, пизда ушастая! Иди в дом, говорю, стерва носатая, кому сказал! НУ!

Донёсся тоненький вроде бы голосок, будто плакала женщина, закрывая себе рот руками.

Я метнулся в дом. «Фира вернулась!» - ликуя, вполголоса сообщил я домашним. Все, молча отпихивая друг дружку локтями, устремились во двор. Я первым подбежал к забору и, встав на цыпочки, осторожно заглянул к соседу. На крыльце, часто-часто моргая на меня слезящимися глазками и шмыгая носом, стояла крошечная зелёная мартышка, сосредоточенно ковыряя пальцем у себя под хвостом.