Мишаня, для узкого круга. В четверг 9 мая в 19 часов в литературном клубе "Иерусалимского журнала" (как ты знаешь - Дом Ури Цви Гринберга, ул. Яффо 34) состоится творческий вечер Бахыта Кенжеева.
Вечер ведет Елена Игнатова.

Твой Игорь Бяльский

"Гость произвёл самое благоприятное впечатление. Он был великолепен. Он был настолько великолепен, что прокурорша, баба холодная, светская в самом страшном смысле слова, давным давно в глазах прокурора уже не женщина, а старый боевой товарищ, при первом взгляде на гостя сбросила лет двадцать и вела себя чертовски естественно".

Гость произвёл такое впечатление не только на прокуроршу, которой там не было, но и на всех присутствовавших женщин. Скажу не стесняясь - и на мужчин тоже. Поэты и публицисты окружили его и, втянув животы и мужественно развернув узкие плечи, чирикали как птички. Поэтессы, стоя в сторонке, подкрашивали губки и взбивали причёски. Гость посмеивался.

читать дальшеКак всегда, я явился на мероприятие с запасом, на час раньше, чем следует, и, как всегда, не знал, чем себя занять. Сперва я сидел на кухне и, подперев голову рукою, слушал, как главный редактор "Иерусалимского журнала" Игорь Бяльский свирепо допрашивает некоего престарелого автора - молодого поэта - приехавшего из Москвы специально для того, чтобы послушать Кенжеева в Иерусалиме. Странные причуды, но у богатых они свои. Молодой поэт был допрашиваем свирепо потому, что тоже желал печататься в журнале. В качестве доказательства своего таланта он приводил беззаветную любовь к Израилю, проснувшуюся после Шестидневной войны. Он посвятил этой любви четырнадцать поэм, написанных шестистопным ямбом, и издал восемь сборников стихов, которые предлагал всем, оказавшимся в пределах досягаемости. Увы - судя по реакции редактора, любовь эта оказалась неразделённой. Игорь удивлялся, что автор предпочитает воспевать предмет своего обожания издалека, причём на протяжении сорока пяти лет, не меньше. "Не лучше ли слиться с предметом воедино, то есть переехать сюда и жить, обнимая возлюбленную напрямик, вместо того чтобы посвящать ей ямбы и хореи из-за границы?" - спрашивал он, брезгливо крутя в руках один из сборников. Престарелый автор краснел и, заикаясь, ссылался на вздорные обстоятельства. Редактор наседал творчески. Он строго говорил: "будем начистоту, как это принято между нами, поэтами. Скажите, Вы - пианист Сердюк или сионист Пердюк? Я вот, например - второе. А Вы?" У молодого поэта от напряжения остекленели старческие глаза и началась пляска святого Витта. Чтобы не видеть этого постыдного зрелища, я ушёл курить на лестницу. Через минуту из кухни донёсся мелодичный звонок мобильника. Мимо промчался редактор и вприпрыжку поскакал по лестнице вниз. Не успев понять, в чём дело, я рефлекторно кинулся за ним следом. Я давно замечал, что в превосходной степени обладаю стадным инстинктом. - "Что случилось?" - "Это Леночка Игнатова звонила, она везёт Кенжеева и заблудилась. Двадцать лет она живёт в этом городе и водит машину, и не было ещё случая, чтобы она помнила, как по этому городу ездить".
Мы выбежали на улицу, озираясь. Мобильник оставался включённым. Из него доносилось громкое кваканье - опаздывавшие на собственный вечер поэты, сидя в салоне автомобиля, орали друг на друга чудовищным матом. Я почтительно прислушивался. Это было дивно. Этих выражений я никогда вам не перескажу даже на ушко. Игорь задрал голову: из окон махали руками и улюлюкали литераторы и их дамы. - "Слушай, я оставлю тебя здесь, раз ты сам за мной выскочил, встреть их, а я пойду наверх, мне нужно перед началом ещё успеть отбрить этого Пердюка. Встретишь?" - "Почту за честь".
И я их встретил.

Лена Игнатова была взмыленна и нервно расчёсывала причёску. Кенжеев отдувался. "Двадцать лет я езжу по этой улице и всегда заблуждаюсь! Блудюсь". - "Блудишь, блудишь", - успокаивал её Кенжеев. - "Я никогда не помню, у какого дома тормозить!" - "У тебя просто старческий маразм, ничего страшного". - "А это кто?" - "Это я..." - "Очень приятно. А это я. Меня зовут Бахыт. Это такой, знаете, поэт". - "Знаю!" - "Это Миша такой. Не смущай молодого человека".
Боюсь, я вёл себя, как ефрейтор Отто Фрижа на аудиенции у полковника Сейнт-Джемса. Я ел поэта глазами, мне хотелось вскакивать по стойке смирно и щёлкать каблуками несуществующих сапог.
- Позвольте потрогать свитер. Меня просили удостовериться в том, что Вы - настоящий.
- И не мыть после этого руку год?
- Именно.
- Ну что ж... Хвалю.

читать дальше

Смотрите также