КНДР - 2012.
читать дальшеСреди моих многочисленных знакомых по предыдущей жизни был Товарищ Хой, в просторечьи - Лёша Зудов, один из незауряднейших представителей нонконформистского андерграунда питерской хипповой Системы, как он сам себя аккредитовывал перед вольнослушателями. Мы с ним иногда спорили о Сореле и "Красном и чёрном", но об этом - в следующий раз. Как-то, сидя на Казани (в садике перед Казанским собором - излюбленным и давно засвеченным адресом ленинградских молодёжных тусовок), в обществе не менее незаурядного, чем Хой, представителя творческого андерграунда - писателя Миши Красноштана (в быту - М. Козака), а также моей будущей первой жены Иры (Ирки-Пацифика), мы слушали свежие новости - рассказ о создании в Москве подпольного Общества любителей идей чучхе. Или Общества друзей Северной Кореи, или я уже не помню, как ещё эта хрень называлась. Один из многочисленных приятелей Хоя, шведский чучхеист, бизнесмен Сук, с которым они общались по нелегальной переписке, совершил в 1980-м году путешествие в КНДР и вернулся в Стокгольм окрылённым. Мы слушали, разинув рты. Мы мало чего знали, страстно любили свободу, хоть и не знали, что это такое, и занимались самосовершенствованием - исключительно по самиздатовским текстам; нас интуитивно тянуло к прекрасному. Мне было 18 лет, я любил прекрасное и дико боялся женщин. Я решил выпендриться перед будущей женой (тогда она не была ещё даже подругой) и, солидно кашлянув, спросил искусственным басом:
- Ну хорошо, чучхе-хуйхе, а вот тёлку в Пхеньяне, к примеру, снять можно?
Хой посмотрел на меня с отвращением и сказал:
- Если девушка не душевнобольная, предложить себя иностранцу - или согласиться на предложение - она может только по приказу соответствующих инстанций. В качестве выполнения государственного задания. По письменному, замечу, приказу. В целях.
- О, нет, - с фиктивным разочарованием произнёс я и закашлялся. У меня першило в горле от выкуренного за полчаса до этого косяка. Я скверно себя чувствовал. Я вообще тогда ещё не курил. Я взял косяк, чтобы поддержать традиции, ощутить братство избранных, - и предпринять очередную безуспешную попытку отделаться от обуревавших меня подростковых комплексов.
- О нет. Тогда мне этого не надо.
Длинноволосые девушки, обвешанные пацификами и фенечками, слушавшие нас у фонтана, захихикали. Их тоже тянуло к прекрасному.
- Впрочем, для того, чтобы не по долгу службы сделать предложение такому, как ты, - продолжил Хой, - девушке недостаточно быть душевнобольной. Девушка должна быть ещё и умственноотсталой.
Я закашлялся, быстро попрощался с Хоем и двинулся вдоль канала Грибоедова в сторону Сенной площади, которая называлась тогда площадью Мира. Мне было невыразимо грустно, и ещё немножко покачивало после выкуренного на троих косяка. Через минуту я услышал позади дробь каблуков и испуганно оглянулся. Меня догоняла Ирка-Пацифик.
В тот же вечер, через час, она, в пику идейным корейским девушкам, а также безыдейному Хою, бывшему её ухажёру, стала моей девушкой, а вскоре - и женой. Я с детства был воспитан бабушками в правилах пуританской морали: если что - женись.
И я женился.
Я ещё напишу об этом, когда стану писать мемуары.
Вы спросите с неудовольствием: чего это он разоткровенничался? Виски дерябнул в предвкушении так и не состоявшегося конца света, что ли? Нет, мои бедные маленькие друзья. Это - кусочек интервью сотрудникам Архива истории инакомыслия в Гамбурге. Есть такой портовый город, и есть в нём такой архив. Много лет им руководил великий Гарик Суперфин, маленький человек с круглыми глазами, как будто обведёнными кольцами серого совиного пуха.
Но и об этом - в следующий раз.