ПОМИНОВЕНИЕ АЛАНА УОТСА
читать дальше Иосифу Букенгольцу
I. Плагиат
Коли думать самому не удается,
хоть потратил ты на это целый век,
позаимствуй мысли Канта иль Уотса,
иль скромнее - Букенгольца пейпербек.
Воровали же Толстой, Шекспир и Киплинг,
Пушкин, Данте, Достоевский – и не раз.
Их присвоенные мысли к нам прилипли.
Значит, скоро уворуют их у нас.
Нет, похищенная песня – не потеря,
и пускай невнятен гений мой и мал,
я у каждого краду, по крайней мере,
даже то, что он еще не написал…
Позаимствовав ума немного в ссуду
с выраженьем восхищенья и любви,
я легко о воровстве своем забуду,
и приму их откровенья за свои.
II. Зеркало
«Кто из нас настоящий:
тот в зеркале или же я?
Ишь, глазенки таращит
в мои обжитые края!
Выражение рожи –
души распахнувшейся дно.
Мы до дрожи
похожи,
и все же
мы с ним – не одно.
Я не вырвусь из круга,
свое отраженье затмив:
кто же мы друг для друга?
Пародия? Копия? Миф?
Но в серебряном свете
секрет амальгамы тая,
проявляется третий:
шальная изнанка моя.
III. Мифы
Сгинь к нечистым, зазеркальное похмелье,
коль проникнуть нам в себя не суждено!
Что же в нашей жизни есть «на самом деле»?
И вообще-то существует ли ОНО?
И пока над головой не кружат грифы,
поглотив научных ересей запас,
сами мы творим с успехом наши мифы,
чтобы мифы втихаря творили нас.
Нам не важно даже то, что разглядели,
«исторические факты» опустив.
Мы плюем на то, что есть «на самом деле»,
веря в то, что нам нашептывает миф.
IV. Слово и время
Да можно ли, в конце концов, понять,
что означает Слово или Время?
Здесь незачем на голову пенять,
коль неразумно человечье племя.
Люблю я мастеров степенный клан
застигнуть за беседою хмельною,
где выпив лишку, выдохнет Алан:
«А Время-то болеет кривизною»,
где Блейк промолвит на исходе дней,
не будучи при этом опечален:
«Кто непреклонен в глупости своей,
тот, господа, и станет гениален»,
«А я, - шепнет Блаженный Августин, -
не знаю даже то, чего не знаю»,
где каждый гость - мудрец или кретин -
парит со мной над сводами Синая.
Первоначальный сгусток пустоты -
коль верить книгам – есть Господне Слово.
И если ты с Писанием на «ты»,
то в курсе: Слово – Времени основа.
Без слова не колдуют колдовство,
свой слух не слышат и не знают знанья,
и зрения не видят своего,
и обонять не могут обонянья.
Чего в ней нет – в словесной пустоте?
В чем только пустоты словесной нету?
Чего ж вопросы задавать не те?
Чтоб получать на них не те ответы?
Не Слово ли - отмычка всех дверей:
лачуги и обители монаршей.
Язык не старше времени – старей,
(хоть Бродский уверял других, что старше.
Пуская струйку дыма в синеву,
на смерть свою он вряд ли был в обиде:
«Я смерть свою, - сказал, - переживу,
и обращусь во Время – в чистом виде».)
В словах сокрыты смерть, война и пир,
слова кровавым дышат перегаром.
Но не опохмелиться словом «спирт»,
и словом «спичка» не зажечь сигару.
Слова дрожат слезинкой на устах.
Слова – фальшивка в древней упаковке:
звук в пустоте, вязь буквиц на листах,
и миллиард вибраций в бестолковке.
Слова уводят нас в такую тьму,
что не найдешь ни смысла, ни итога.
Потоки славословия Ему
надежно разрушают образ Бога.
И как ты ни вздымай иконы ввысь,
и как в богов вы истово ни верьте,
как ни кляни их,
как им ни молись,
не выклянчить у Времени бессмертья.
«Прости» всех слов правдивей и верней,
а Время – не помощник, не помеха.
Блуждая меж сплетением корней,
мы лишь невнятно различаем эхо.
V. Покойник
Но если, мой сударь, когда-нибудь Вы
поднимите пласт замогильной идеи,
и если к вам ведьмы придут и волхвы,
нечистики, знахари и чародеи,
коль смерть захотите Вы перебороть,
забыв, что подобная мысль – преступленье,
и Вашу отжившую ветхую плоть
дерзнете спасать от загробного тленья,
коль скользкие Вы предпочтете пути,
и дьявола будете звать без опаски,
чтоб Фауста в жизни своей превзойти,
то Вас, дорогой, ожидает фиаско.
VI. Воскресение
Сколько богов ни проси я
в камере ли, при народе,
слышу: «Терпите!
Мессия,
вас воскресит по приходе».
Лопну я или же тресну,
или еще чего хуже,
если я вправду воскресну –
на кой кому буду нужен?!
VII. Песенка
Ты о себе ни «ме», ни «бе»,
не жалуйся, приятель.
Будь хоть сексотом КГБ,
как Бога наблюдать в себе,
коль сам ты – наблюдатель?!
Ты рад себе или не рад,
когда судим и судишь?
Будь Бога ты умней стократ,
поменьше проповедуй, брат,
скорей услышан будешь.
Играет ангел на трубе,
козел смердит на грядке,
а ты при том ни «ме», ни «бе»,
и Бог скрывается в тебе,
с тобой играя в прятки.
VIII. Душа и тело
Сказать: «Моя душа на перепутье»
не означает ровно ничего.
Все органы всех наших чувств, по сути,
являют орган чувства одного.
Душа везде: и овамо, и семо –
на сто вопросов в ней один ответ,
куда ни глянь - двоичная система,
поскольку не бывает «да» без «нет».
Душа – безмерна, тело – на пределе.
Напрасно душу вталкивать в клише.
Быть может, не душа гнездится в теле,
а тело обретается в душе.
IX. Система отсчета
Законы естества всегда на страже,
и я хотя бы тем в себе горжусь,
что если я отсчет начну с себя же,
то в центре всех галактик окажусь.
Упрячу ли я лоб еврейский в талес,
пойду в мечеть иль в церковь на заре,
смотри: законы естества остались,
но нет Законодателя – помре!
Ах, Ницше! Мир – угрюмая квартира,
я в ней со всеми чувствую родство.
Я - действие означенного мира,
и, стало быть, не просто существо.
Алан Уотс заметил зло и метко:
«Нет смысла обращаться к небесам,
но превратишься ты в марионетку,
как только скажешь сам себе: «Я – сам».
Удержим аксиому на примете,
Ужели проповедник нам соврал,
что «вещь-в-себе» отсутствует на свете,
будь то министр или минерал?
Весь опыт наш – сплошное самозванство,
везде просчет, промер, провис, пробел.
Осиротеет Время и Пространство,
без нас оставшись - материальных тел.
Рожденье этой стихотворной плоти
пускай и не сулит нам райский дом,
но даст возможность в нынешнем болоте
всему идти обычным чередом.
X. Камни и люди
В искусствах важен каждый полутон,
в науках – освященные каноны,
хотя и Аристотель, и Ньютон
нам пудрили мозги, открыв законы.
Мышленье – социальный феномен,
зависимый от страсти и культуры.
(Господь нам ничего не дал взамен
сей интеллектуальной диктатуры).
Кому из тварей истина видней?
Кто с нас сорвет вериги и оковы?
Возможно, камень мастера умней,
хоть был отброшен им и забракован.
Увы, я убеждаюсь каждый раз,
Что камень мудр, а человек – калека.
Они когда-то породили нас,
поскольку камни старше человека.
Кто я в миру? Извечный пилигрим,
чей кругозор – взгляд червяка в сортире?
Лишь то, что мы в самих себе узрим
и будет представлением о мире.
Примите приглашенье на пикник,
в любое время приходите, люди,
включая ночь, в которой я возник,
включая день, когда меня не будет.
XI. Колокола
Ты мнишь себя хозяином в избе,
завесив окна розовым туманом?
Колокола звонят не по тебе,
не тешь себя, дружок, самообманом.
Звонят по всем, а значит ни по ком,
поскольку в мире этом каждый – сущий.
Мы родственники с каждым червяком
и с каждым птахом, червяка клюющим.
В любом успехе – привкус неудач,
какой бы ни был силы он и масти.
И каждый мастер - сам себе портач,
любая бездарь в этом смысле – мастер.
Не за столом на дружеском пиру -
в кровавой бане видишь Божий лик ты.
Уж если есть гармония в миру,
то это лишь гармония конфликтов.
К финалу дотащился не скорбя?
И в суть проник начертанного Слова?
И возлюбил другого, как себя?
Возненавидь себя, словно другого!
По дефициту добрых сторожей,
по крови, по взбесившейся погоде,
по стаям драных кошек и бомжей
я вижу милосердие в природе.
Смерть не страшней мной пережитых бед.
Под колокольный звон сыгравши в ящик,
похожим стану я на прошлый след:
пускай отживший, но - животворящий.
XII. Тщета
Нервишки и силенки на пределе,
но упирайся, покоряй свой пик,
и приготовься: лишь достигнешь цели,
увидишь, что уперся лбом в тупик.
Ты можешь думать так или иначе,
но как бы криво ни вела стезя –
цель достижима, только это значит,
что в жизни ничего достичь нельзя.
Пусть времена покажутся «не теми»,
на это, брат, пенять немудрено.
Чем безотрадней протекает время,
тем неподвижней кажется оно.
Наш миг – «сейчас»,
свобода – на погосте,
удача – не подарок, а игра.
И нас никто не приглашает в гости –
ни послезавтра, ни позавчера.
К чему же постигать свое призванье,
кропать, не отрываясь от стола?
Чтобы понять: на разочарованье
себя природа в людях обрекла.
Сокрыто поражение в победе,
не городи напрасно огород.
«Пусть лучше нам завидуют соседи,
чем сострадают», - молвил Геродот.
Вполне возможно, где-то жизнь иная,
покруче гонорары за труды,
но если я о чем-нибудь не знаю –
нет в этом «чем-то» для меня нужды.
И те, кто жаждет богом стать, и те, кто
сколачивают для распятья крест
в расстройстве пребывают интеллекта
(не зря нехватка в дурке койкомест).
ХIII. Скрижали
Слагай безукоризненные строфы,
корми пушистых белочек в бору,
но знай: ведут к порогу Катастрофы
благие устремления к добру.
Ирония судьбы или причуда
содержится, вполне возможно, в том,
что непременно сыщется Иуда,
едва тебе приспичит стать Христом.
Застолье я бы предпочел болезни,
а пуританству – грех на стороне,
и что всего на свете бесполезней,
всего желанней и дороже мне.
Другие я не отыщу ответы,
когда Ты призовешь меня на суд:
условия игры, а не заветы
Скрижали Моисеевы несут.
Хоть раздраконю душу до нюанса,
чтоб радость из писания извлечь,
но коль в игре мне не дается шанса,
скорей всего, игра не стоит свеч.
Под тем, что предначертано, печать я
не ставлю.
Есть на это Судия…
И кем я был до своего зачатья,
тем после смерти снова стану я.
XIV. Последнее желанье
Отступник, сочиняю, сплю и ем –
ни за кого из грешных не в ответе.
Я приношу добро хотя бы тем,
что не мешаю людям жить на свете.
Загадки мироздания храня –
свидетель и земли, и небосвода –
я сам являю зеркало. В меня
глядится любопытная природа.
Я умираю впрок, живу – не впрок,
и в том давно не нахожу секрета,
что Бог не столь Хозяин сколь - игрок,
а смерть для смертных– обретенье света.
У Бога на посылках не служил,
не сохранил ни памяти, ни знаний,
но разве факт, что раньше я не жил,
коли загробных нет воспоминаний?
А кто из жертв, скажите мне, воскрес?
Заметьте, после жертвоприношенья
к ним иссякает всякий интерес,
от них – ни облегченья, ни решенья.
Не мне ли Бог в застолье как-то раз
признался, что столетьями бессонно
при помощи моих пытливых глаз
стремится разгадать Свою Персону.
Ужели только в том моя беда,
ужели в том вместилище печали,
что ограничил Он меня, когда
я согласился, чтоб меня зачали?
Философ ли, бродяга ли, бандит,
провидец, полководец ли, правитель –
меня уже никто не победит,
поскольку я давно не победитель.
Я помню про тюрьму и про суму,
ни к тризне, ни к триумфу не готовясь.
Кто ничего не должен никому,
вкушает жизнь с любовью и на совесть.
Я строки по ночам вношу в тетрадь,
считая, что стихи - мое закланье,
и ничего от жизни не желать -
и есть мое последнее желанье.
XV. Отступление
Я не люблю машинописных строк.
Рукою не прописанное слово
Содержит отстраненности порок:
нужны для слова и перо, и срок,
оно иначе петься не готово.
Печатный текст – отлаженный парад,
все по уставу сверено до точек,
где Время – лишь перечисленье дат,
неразличимы лица букв-солдат
в тугих рядах невозмутимых строчек.
Компьютерную клавишу нажмешь,
и знак взойдет на белизну экрана,
но он на мертвеца в гробу похож:
в нем пульса нет, в нем не таится дрожь,
в нем нету человечьего изъяна.
Но коль слова составлены из букв,
то буква звуки в пустоте разбудит.
Вначале было… нет, не Слово – звук,
дыхание Творца, сердечный стук,
а уж потом творящее «Да будет!»
Чтоб передать безмолвие и гром,
мгновенье чуда среди дней обычных
я должен буквы ощутить нутром,
мне нужно их прописывать пером,
а не касаньем кнопок безразличных.
Я букву, словно женщину, познать
обязан, и влюбленными руками
ее изгибы, запах, плоть и стать
вдохнуть, вкусить, услышать, осязать
и поклоняться, как Прекрасной Даме.
Пока я сущность буквы не постиг,
пока не обезумел с ней на пару,
пока в ее глубины не проник,
я не познаю вожделенный миг –
пульсирующей страсти выплеск ярый…
Рябь на воде, над лесом полумгла,
и в каплях паутинных след зарницы.
Я и Господь глядимся в зеркала,
и мне перо из белого крыла
дарует лебединая царица.
август – ноябрь, 2012