Ненаписанное

[libdragon]

Я бы написал, как толстый жизнерадостный Берл Керлер приглашал меня на презентацию своего детища -
- а я не пошёл. Рассказал бы о тех временах, когда сам печатался на идиш. Но мне лень. Всё равно никто, кроме Заболекаря, прочесть не сможет. Ну, может быть, ещё Предиката. О том, как меня избрали в Совет международной федерации русских писателей, и с какими мудаками из числа кандидатов в рядовые члены федерации я имел дело. Чем меньше я пишу, тем большие писательские должности занимаю (об этом написать следовало бы тоже). О том, как на той неделе мои жена и дочка полетели отдыхать в Болгарию, и как в предпоследний день погиб в теракте их экскурсовод, веселый, высокий, жизнерадостный парень Иво, похожий на Киркорова. Он ходил с моей дочкой, держа ее за руку, сказал - поеду в аэропорт за следующей группой, вернусь через два часа, жди меня, и я вернусь. Он не вернулся. И об этом не напишу.

Вот хорошая ссылка: linorg.ru/koroche.html
У меня есть такая знакомая, бывшая соседка по району, в котором мы когда-то жили, Роза Люксембург. То есть ее и вправду так зовут. Однажды я дал ей адрес моей электронной почты (она сказала, что будет присылать мне всякие интересные ссылки), и с тех пор, который уже год, она ежедневно шлет мне совершенно идиотские ссылки, где нет ни намёка на литературу, а есть, например, цитаты из Черномырдина, над которыми, как бы, положено смеяться. Теперь, когда мне говорят - вот хорошая ссылка, я сразу же вспоминаю из "Тома Сойера":
Бедняга Альфред, заметив, что ей, неизвестно почему, стало с ним очень скучно, то и дело твердил: «Вот ещё хорошенькая картинка! Смотри!» Девочка наконец потеряла терпение и крикнула: «Ах, отстань от меня! Надоели твои картинки!» Расплакалась, встала и ушла. Альфред бросился за ней, стараясь утешить её, но она сказала:
— Оставь меня в покое, пожалуйста! Уходи! Я тебя ненавижу!
А ссылка и вправду хорошая. Но и о ней я всё равно не напишу. Горалик я видел живьём всего два раза в жизни, один раз пил с ней, всем она понравилась, а мне не понравилось в ней то, она пьёт она мало, зато голос у неё тонкий.

Майя Улановская тридцать лет назад построила балкон, как дополнение к своей квартире. И все жильцы ее дома построили по балкону. У нас можно строить балконы. Все сидели на них, пили чай и переговаривались. Прошло тридцать лет, и вот муниципалитет решил, что деньжат у него в бюджете маловато, надо слупить деньжат у законопослушных граждан, потому что балконы построены незаконно, и тут одно из трёх: или жильцы за них платят штраф, огромный, как годовое содержание Юнеско в какой-нибудь небольшой африканской стране, или балконы сносит бульдозер, или владельцы отправляются на некоторое время в тюрьму.
Законопослушные граждане поплакали, а потом решили взять денег в долг и выплатить штрафы, потому что балконы разрушать жалко, а в тюрьму никто не захотел, хотя это неплохая тюрьма, там никого не пытают, там никого не бьют уголовники, там кормят курицей на обед и целый день пьют кофе трех сортов на выбор.
Так решили все, кроме Майи. Майя захотела в тюрьму. - Опомнитесь, - сказал я ей, - зачем вам в тюрьму, у вас ведь есть деньги, ни у кого их соседей нет, а у вас есть, вам даже не придется залезать в долги. - Вот именно это и есть самое интересное, - сказала она, - я еще никогда не сидела в нашей тюрьме, надо посмотреть, что это такое; на Колыме я сидела пять лет, а в Иерусалиме ни одного дня. Жизнь не удалась, можно сказать, - вот Горький утверждал, что автору нужно всё испытать самому, а разве я испытала всё? Миша, вы - автор, вы не хотите испытать всё? - Нет, не хочу, - ответил я. - Я даже знаю, что возьму с собой в тюрьму, - жизнерадостно сказала она, - в тюрьму я возьму с собой "Былое и думы". Я буду читать их вслух другим заключенным во время прогулок по тюремному дворику. Возможно, мне повезет, и свой восьмидесятый день рождения я встречу в тюремной робе. - Вынужден вас разочаровать, - сказал я, - у нас в тюремной робе никто не ходит, все ходят в своей одежде. - А, чёрт, - огорчилась она.