На столе стояли четыре бутылки водки - польская, литовская, русская и шведская. Закуски не было совсем. Даже писателям стало неудобно. Вместо еды решили поговорить, под разговоры голая выпивка идет легче. Я предложил пить в следующей последовательности: сперва русскую, потом шведскую, потом - польскую, а завершить литовской. В соответствии с территориальной убываемостью стран-производителей. Потом я вспомнил археологическую экспедицию летом 1980 года. На Волосовской возвышенности стояли мертвые деревни. В том районе почти не было воды, единичные жители, почти все старики, пили молоко и самогон. Мы раскапывали в полях курганы восьмого - десятого веков, старики помогали нам от нечего делать. В день смерти Высоцкого (я не поверил Би-би-си, мы слушали ее в палатке, но этой новости я не поверил) я раскопал скелет в позеленевшем серебряном головном уборе. Руководитель экспедиции, Евгений Александрович Рябинин, сказал, что это невеста, и что, когда она умерла, ей было лет десять. Недавно я узнал, что Евгений Александрович тоже умер. В восьмидесятом году он был просто молодым и сильно пьющим кандидатом наук, а несколько лет назад я прочел, что он раскопал в Старой Ладоге какую-то варяжскую фибулу и стал известен на всю археологическую Россию. Один раз нас позвали на именины в деревню за восемь километров. Посреди пустой пыльной улицы стоял самодельный некрашеный стол, на нем было пять бидонов с первачом, посреди стола лежал один кирпич черного хлеба, а напротив каждого места для сидячих - половина неочищенной луковицы. Я вспомнил это, сидя за столом в Иерусалиме.
За четверть часа, при отстутствии закуски, все писатели так упились, что никто ничего не мог ни прочесть из нового, ни вспомнить из старого. Это было, как на завтраке у полицмейстера: Собакевич сел в кресла и уж более не ел, не пил, а только жмурился и хлопал глазами. Все молчали, иногда только слышалось невнятное бормотание, а потом - снова тишина. Странное это было собрание.
В восемь часов за окном завыли сирены. Начался День памяти павших в наших войнах. Все встали. Стояли, покачиваясь. Но стояли. Как в "Попытке к бегству" - все живые стояли в шеренгах. Я повернулся к окну и стоял, глядя в темноту. Когда сирены умолкли, Председатель спросил как-то некстати: "Кто-нибудь что-нибудь хочет прочесть?" Все молчали, и тогда я сказал, что хочу прочесть военные стихи Генделева. Я вообще редко что-то читаю вслух, я не умею этого, но Генеделева я знаю наизусть.

читать дальше