[libdragon]

Дорогой Мамуле Татьян Иванне ко дню ее рождения - от Михал Маркыча и Борис Исакыча на верную память.

Снимал нас прекрасный, гениальный без дураков, можно сказать, равно как и скандально известный, поэт Гриша Трестман.
- Щелкни нас, Гриша, - отплевываясь астматическим присвистывающим кашлем, прохрипел Председатель.
- Твое слово для меня закон, - кивнул Гриша и взял в руки мой фотоаппарат. Нацелившись, он спросил:
- Для кого вас снимать, пьяные чудовища? Небось, перед какими-то бабами - пыль в глаза и павлиний хвост?
Гриша часто выражается поэтишно, ему так на роду написано и по роду службы положено. Он говорит о себе: "Я - служанка муз".
- Мы пошлем эти заранее чудовищные снимки в Москву, - попытался объяснить Председатель, - в качестве лапидарного приложения к нашему глубокому чувству.
И он икнул.
Часто Боря выражается не менее поэтишно, чем Гриша. Ему тоже так по долгу литературной деятельности положено, ведь он не только мемуарист и редактор, но все-таки и поэт.
- Чувству к кому? - прицепился собрат по перу, продолжая щелкать нас в разных ракурсах. Он прыгал вокруг нас, как кузнечик-слонопотам. Его огромный живот не мешал ему. Он снимал нас снизу, сбоку, в профиль и анфас, и для очередного снимка даже вскочил на стол.
- К женщине, - заплетающимся языком ответил Боря, - надеюсь, ты не заподозришь нас в такого рода чувстве по отношению к мужчине?
- Вы оба фотографируетесь для одной женищины, вертихвосты? - удивился Гриша и даже перестал снимать.
- Для двух! - сказал я и для наглядности показал ему два растопыренных пальца. - Две штуки!
Боря икнул еще раз.
- Это очень хорошие женщины, - сказал он, - мы их очень любим, и они нас очень любят. Это, так сказать, мать. И дочь. Матттть. Да. Москва. Вот она как.
- А! - возобновил щелканье Гриша. - Я понял. Это для Тани из Москвы. Она моя ценительница.
- Да, их зовут Таня, - сказал Боря. - Старшая и младшая. Ты ее не знаешь, а я ее знаю. Вот тебе не повезло. Хоть она и твоя ценительница тоже.
- Моя - младшая, - я стал развивать тему неожиданно для себя, - а Борина - старшая. В соответствии с возрастом ему подходит старшая. А мне - младшая.
- Ничего подобного, - сказал Боря и убрал руку с моего плеча. - Не знаю, как тебе, а мне они обе подходят. И там еще тётя какая-то есть.
- Я хочу тётю, - сказал Гриша.
- Зато тётя тебя не хочет, - заупрямился я, - хотя она тебя читает. Она всех нас читает.
- Кто меня не читает? - самодовольно сказал Гриша и похлопал себя по животу. Живот загудел, как тамтам. - Ну вот, фотографии готовы. Я сделал сорок четыре с половиной снимка. Можете посылать себя вашим тётям, матерям и дочерям. И не забудьте приплюсовать, что фотографировал вас я. Это дорогого стоит.

Мы стали рассматривать фотографии. Они были чудовищны. - Боже милостивый, - сказал Боря, - неужели мы такие страшные? Ты посмотри только... Бармаглоты какие-то.
- Это потому что кто-то не умеет снимать, - сказал Сан Саныч, выглядывая из-под Гришиной руки.
- Нет, это потому, что кто-то выпил слишком много водки! - сказал Гриша обиженно. - Фотографии классные, они ярко выражают все то выдающееся, что в вас есть.
- Тогда самым выдающимся во мне является нос, - грустно сказал Председатель. - Разве в жизни он так загибается крючком? Как с юдофобской карикатуры. Гном какой-то. Дети подземелья. А у Миши просто дикий взгляд, как у душевнобольного.
- Как у Шер-Хана, - льстиво сказал Сан Саныч, - когда он ночью притаится в зарослях и готовится прыгнуть на трепетную лань.
Вокруг нас толпились писатели, поэты и журналисты. Они вытягивали шеи и пытались разглядеть маленькие изображения на экранчике фотоаппарата. Некоторое время мы молча смотрели на снимки.
- Постарели вы, братцы-кролики, - сказала объективная Зина Палванова.
- Вы тоже, - деликатно ответил Боря. - Ну, ничего. Если закрыть глаза, то наощупь мы еще очень даже ничего. Всё, Миша. Выбери среди этих уродов двух-трех более-менее удобоваримых и посылай Таням. С сопутствующим возлиянием... излиянием соответствующих чувств, которые мы, безусловно и бескорыстно, к ним питаем. К обоим. К обеим.
- И к тёте, - заметил Гриша.
- И к тёте. И пусть эти маленькие неожиданные радости из Святой земли всегда, так сказать, греют деликатные души наших далеких интеллигентных подруг.
- Ты иногда так умно выражаешься... - начал ехидный Володя, до сих пор не проронивший ни слова.
- Верно, - кивнул объективный Председатель, - я умнее тебя.
- И от меня привет и поздравления передайте, - вдруг замахал руками Сан Саныч. - Я тоже умный и хороший! Пусть я хоть тёте понравлюсь, что ли...
- Ты тоже чего-нибудь умного скажи, - посоветовал Володя.
- Любовью дорожить умейте, - начал Сан Саныч, сильно волнуясь, - а я - не вздохи при скамейке, и не подруга на Луне.
- О боже... - пробормотала Зина Палванова.
- Ничего, Ибрагим Сулейманыч, - ласково сказал Председатель, - ничего, это бывает. Они - Тани - твою книжку тоже читали, они люди тонкие, и, безусловно, чувствуют, что ты очень хороший.
- Да? - жадно спросил Сан Саныч и просиял.