[libdragon]

Когда Илья Беркович под гром аплодисментов спустился со сцены, то подошел прямо ко мне и сунул в руки листы с распечатками стихов, которые читал. Это новые стихи, которые войдут в новый его сборник. Все давно привыкли, что стихи нужно после публичной читки сразу отдавать мне, потому что слышали, что я вставляю их в какой-то мифически-легендарный дневник для последующей популяризации автора.
Это они правильно привыкли.


Цветы нужны и хороши.
А вот печаль: зачем она
В зелёном зеркале души
Как тень горы отражена

Только два дня жары -
А цвет травы уже не тот

Но если не любить печаль -
Она сгущается в коров,
Вопьётся в поле, как печать
Десяткам ржавых тракторов

Она отравит вкус во рту,
Погонит мысли по трубе
И нечем будет вспомнить ту,
Вчера шепнувшую тебе:

"Только два дня жары -
А цвет травы уже не тот"


* * *
Глухо хлопая словами
Посреди ночных огней,
Мы сидели на диване
В детской комнате моей.

Перепутанные части
Двух распиленных колец
Заставляют повстречаться
Чтоб расстаться, наконец.

Отражает подоконник
Белым пластиком кассет
Но босойотец-покойник
В коридоре гасит свет.

Мрет фонарь, Селена прячет
Свой рефлектор в облака
И такси зелёный зайчик
Уплывает с потолка.

Глядя в бархатную стену,
В страхе, что за ней не ты,
Я лицо твоё одену
Тонким слоем черноты

И шампанское для слуха,
И струны тупой укол
Голос твой, звучащий глухо,
Как гитара сквозь чехол.

Штора хлопнула, жестянка
Покатилась со стола.
Мне приснилась негритянка -
Это молодость была.


* * *
Нелепый мы, нелепый мы,
Нелепый мы народ:
Наш долгожданный рыжий царь
Танцует и поёт,
а самый дохлый наш Орфей,
Плюгав и плодовит
Предатель матери своей,
И недоцарь Давид.

Я знаю, грек, твоя жена
Ужалена змеёй,
Но ты спускаешься до дна
В подвал земли сырой,
Чтоб возвратившись, ярче петь
Янтарь и зелень дня.

Но для чего три раза в век
Гоняют в ад меня?
Зачем безличен, как трепанг
И оглушён, как псих,
Ползу по скользким черепам
Племянников моих?

Какие ветру и лесам
Я вынесу слова,
Когда я сам, когда я сам -
Сожженная трава?

На сером выступе стены
Поток кудрявый спит,
Из завитка морской волны
Выскакивает кит.
И, затаившийся в груди,
Слежавшийся, как куль,
Я слышу голос: "Выходи.
Попей. Садись за руль".

О город! Слякоть серых зим,
Сапожек узкий след,
Весь твой лирический бензин,
Зелёный, красный свет.
Но прорастает мой народ
Не здесь, а на холмах
И кто-то рупор мне сует,
Выносит ствол впотьмах,
Как окончательный вердикт,
Обоймою скрепя
Тринадцать медных эвридик,
Последнюю - в себя.

Над чёрным морем светлый дым,
Волна, обрыв, волна,
И голос прыгает по ним,
Как полная луна.
"Пеките все, кладите все
Дорожный хлеб в сумы,
Бегите все, теките все
На желтые холмы
От южных мам, восточных лам,
От северных морей,
и верьте, что вернётся к нам
Наш царь Давид-Орфей".




"Илью (Бориса) Берковича в равной степени можно назвать и петербургским - точнее, ленинградским, - и израильским поэтом. В Ленинграде он родился и провел первые 30 лет, а с 1990 года живет в городе Кирьят-Арба, неподалеку от Хеврона.
Пишет стихи и прозу. Автор трех поэтических сборников, первый из которых вышел в Москве в 1990 году, второй - в Иерусалиме в 2006 году, третий - в Санкт-Петербурге в 2008-м. Его произведения также публиковались в рижском журнале "Родник", в альманахах "Васильевский остров" и "Русский разъезд", в поэтической антологии "Поздние петербуржцы" (СПб, 1995). Постоянный автор "Иерусалимского журнала".

Для меня Илюша - прежде всего, бывший коллега по Публичной библиотеке в Ленинграде и собутыльник по полуподпольным кухонным застольям восьмидесятых. У нас много общих воспоминаний, общих литературных и прочих пристрастий - и одна весна на всех. Из-за внешнего сходства люди, не очень близко знающие нас лично, на разнообразных творческих вечерах иногда нас путают - ко мне обращаются "Илья", к нему - "Михаил". Мы никогда не спорим.