Красное сухое вино и сыр в Иерусалиме вызвали воспоминание о самом одиноком поэте - обитателе ночного Петербурга, умершем за год до моего рождения, совсем молодым, в возрасте 29-и лет. Я ещё встречался с людьми, его помнившими... В основном - пившими с ним. Моё жадное: "Что?!" спотыкалось на мычащее в ответ:
-Он... О... О-о! ООООООООО!
А стихи его - забыли. Как пил - помнили... И - неисповедимы пути - десятилетия спустя, в одной из коммуналок Нового Петергофа, в комнате умиравшей от пролежней Нины Михайловны, когда-то - возлюбленной секретаря Троцкого Коли Сермукса - нашлись стихи. Слабеющее: "Алик... Пом-нююю..."
Острый, как волчьи клыки
-помнишь?
В изгибе канала
Призрак забытой руки
-видишь?
Деревья на крыши
Позднее золото льют.
В Новой Голландии
-слышишь?
Карлики листья куют.
----------
Лунный город фарфоровым стал,
Белоснежным подобием глин,
Не китаец в глазурь расписал
Сероватый его коалин,
Не китаец, привычный к вину,
Распечатал его для людей
И лимоном нарезал луну
На тарелки ночных площадей.
----------
Как не крадутся позорные волки,
Звонко ступает конь.
Это расправил город
Каменную ладонь.
Дрогнул сырой гранитной грудью,
И отошёл ко сну,
Тихая ночь, кругом безлюдье.
В городе ждут весну.
("А до весны - два дня. Перезимовали." Ворона)
-----------
Хочешь - уйдём, знакомясь,
В тысячу разных мест.
Белые копья звонниц
Сломим о край небес.
Нам ли копить с тобою тревоги,
Жить и не жить, боясь.
Станем спокойно среди дороги,
Плюнув на талую грязь.
---------------
Я ревел и хлюпал носом, читая эти строчки вслух на кухне Оли Егудиной, в доме №2 на улице Пестеля, выходящего окнами на Летний сад. Оля тихо барабанила пальцами по заляпанной, в винных разводах, скатерти. Встала - "Кажется, мне Йося что-то о нём рассказывал. Сейчас..." Вышла в спальню, чем-то долго шуршала там. Вернулась и положила на стол телеграмму с пожелтевшими заграничными марками и длиннейшим текстом.
"Дорогие Оля и Елена Феликсовна! Спасибо за поздравление ко дню рождения. Я помню, как в 1960 г. приходил к вам в дом с другом и читал на кухне свои стихи. Я выпил всё ваше вино - и друг мой, ввиду его отсутствия, свои стихи читать отказался. Его звали Алик, теперь его никто не помнит - стало быть, фамилию называть бессмысленно. Огромное спасибо ещё раз.
Ваш - Иосиф Бродский "
И - дата. Дату не помню.
Помню, что подскочил на стуле. Оля сказала: "Да. Вот здесь, у плиты, он стоял. А друг - кажется, сидел тут, вот где ты сейчас сидишь. И молчал".
...Когда ушёл уже - на улице вспомнил, как покойный уже Миша Кржыжановский брал по 50 копеек - тогдашняя цена кружки ларёчного пива - за право посидеть ровно минуту на продавленном диване в своей квартире, где, как он утверждал, в начале 70-х ровно час сидел Галич.
Платили.
Ворона, это - тебе.