Demon-у и Revolt-у как товарищам по движению - по итогам 1-го мая.

Я в путь собирался всегда налегке,

Без долгих прощальных торжеств

И маршальский жезл не носил в рюкзаке -

На кой он мне, маршальский жезл?



Я был рядовым и умру рядовым

Всей щедрой земли рядовой,

Что светом дарила меня даровым,

Поила водой даровой.



До старости лет молоко на губах,

До тьмы гробовой - рядовой.

А маршалы пусть обсуждают в штабах

Военный бюджет годовой.



Пускай заседают за круглым столом

Вселенской охоты псари,

А мудрость их вся заключается в том,

Что два - это меньше, чем три.



Терпеть не могу стариков-ворчунов,

Но рад проворчать невпопад,

Что я не изведал бесчестья чинов

И низости барских наград.



Земля под ногами и посох в руке

Торжественней всяких божеств,

А маршальский жезл у меня в рюкзаке -

Свирель, а не маршальский жезл.



(А.Г.)

---

Шесть томов в ряд под названием:

"Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности, сущности и во применении к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности".



Это - какой-то умбуракул, испещрённый звёздами, честное слово.

"О, профаны, любопытствующие знать дела наши! Никогда слабые ваши очи не узрят оных. Вы и того не услышите, как поют фреры..."

---

Личность,

как сказано в "Острове сокровищ":

"Спасибо, сэр! - воскликнул Сильвер и многовенно просиял. - И родная мать не смогла бы утешить меня лучше!"



Спасибо. Шат-шат мерси, так сказать. Дай Бог тебе удачи на всех дорогах.

---

Полчаса, отведённые на войну,

Я проспал: ты любила меня во сне.

После многие ставили мне в вину:

Поражение, раны, кровавый снег.



Я не лгал оправданиями и не

Говорил о тебе тем, кто знал, как жить

И проспал бы снова, случись войне

Продолжаться. Ты снилась бы мне? Скажи...



После многих, отдавших войне тела,

Я писал похоронки для чьих-то жён.

Откровения зрячих. Собачий лай.

Снег пронзительно красен. А воздух - желт.



Я не лгал оправданиями и не

Говорил о тебе тем, кто знал, как жить.

И проспал бы снова, случись войне

Продолжаться. Ты снилась бы мне? Скажи...



Становилось бессильно. Тяжёлый спирт

Я глотал как амброзию, как бальзам.

После многие мне говорили - спи,

Что-то медное капали на глаза...



Подыхать от пули и от тебя

Равноценно для жизни: гореть в костре

Или рваться на дыбе. В зрачках рябят

Полчаса, отведённые на расстрел.



--------------

Яшка Казанова.

Взято из дневника  Эллаирэ.

---

Конченный праведник.

В Советском Союзе было запрещено всё. Писать похабщину на заборах, издеваться над младшими, спорить со старшими, носить длинные волосы и ходить с бритой головой, слишком хорошо говорить на иностранных языках, выражать одобрение империалистической Америке и коммунистическому Китаю, ругать власть, делать деньги, спать друг с другом посторонним мужчинам и женщинам, равно как лицам одного и того же пола, ругаться матом и говорить чересчур грамотно, быть сионистами и антисемитами, учить Священное Писание на языке оригинала Священного Писания. О том, чтобы жить по заветам этого Писания, речь уже не шла вообще. Основных, крутых в своей вере и несоглашательстве с властью попов, мулл и раввинов пересажали и перевешали ещё в 20-е - 30-е годы. Долгие годы популярной в народе была старая комсомольская песня

"долой, долой монахов, раввинов и попов;

поедем мы на небо - разгоним всех богов", -

по следам распевания которой более или менее грамотные прихожане храмов любой из перечисленных конфессий приходили к выводу о наличии в среде атеистов, распевавших эту песню, религиозных, пусть и языческо-политеистических, настроений.

Последний в Ленинграде моэль - служитель иудейского культа, занимавшийся совершением введения родившихся мальчиков в Завет праотца нашего Авраама (брит-мила, в просторечье - обрезанием младенцев), был расстрелян за членовредительство в 1938-м году.

Древнееврейский язык - язык Ветхого Завета - учить могли лишь специально обучаемые спецорганами молодые люди, - как правило, представленные дубоподобными пролетариями, к языку пророков склонности не имевшими вовсе.

Со второй половины 60-х годов в Обществе, Где Всё Нельзя, появились группы Шушукающихся Носато-Ехидных, желавших этот язык знать тоже, над властью - издеваться, жить - по заветам праотца Авраама, и при первой возможности - вообще из страны этой уехать, хлопнув дверью.

Власть искренне не понимала, как это странное явление зародилось в стране, где вера душилась десятилетиями, почти нежно - тщательно, медленно и методично - и отчего вдруг, не соответствуя абсолютно никаким критериям классового социалистического общества, в обществе этом возникло явление, которое возникнуть не могло в принципе. Марксистское учение было не в состоянии объяснить природы этого явления, и на свет из официального небытия в прессе, печати и телевидении, наконец была извлечена единственно верная, многократно проверенная этими властями народная присказка, когда-то, в начале существования нынешней растерянной власти, ещё лет за 50 до описываемых событий, объявленная реакционной:

-А сало русское едят!

Власть ошибалась - те из Носато-Ехидных, кто стремился учить Писание на языке оригинала Писания и жить по заветам этого Писания, - сала не ели уже из принципа.

В 1989-м году от рождества Иисуса, на восьмом году нелегального изучения мною языка, на коем, собственно, Иисус при жизни и разговаривал, на конспиративной квартире в городе Ленинграде, со мной настойчиво познакомилась - на языковой основе - весьма привлекательного вида 29-летняя блондинка; не успел я ахнуть, как блондинка развела меня с женой и сама прочно села на её место. В течение двух недель было категорически и бесповоротно решено, что человек, изучавший язык Писания и стремившийся повидать город Давида и Соломона ещё при жизни, не может обойтись при восхождении в Святую землю без законной жены - для чего предполагалось совершение соответствующего обряда - хупа, свадебный балдахин, в синагоге. Однако совершать один обряд без необходимого, как бы само собой разумевшегося, наличия другого - невозможно никак. Человек, намеревающийся возлечь на законных основаниях со своей женой в постель, обязан быть введён в завет праотца Авраама ещё на 8-й день после своего рождения. Мои родители не сошли с ума, да и последний резник города Питера был, как сказано, расстрелян ещё в приснопамятном году. Я же желал предстать на Иерусалимских холмах уже стопроцентным. Я обыскал город с окрестностями, звонил в Москву, Киев и Одессу, связался с аналогичными группами Носато-Ехидных, медленно, по-змеиному, выползавшими тогда из подполья, и наладил контакт даже с товарищами своими - анархистами, но никто помочь мне не мог. Сионисты не умели резать профессионально, анархистам это действо не полагалось по статусу. Совершенно случайно я наткнулся в полулегальной хасидской молельне при прослушивающейся ушами всех стен ленинградской синагоге на улыбчивого молодого человека в клетчатой рубашке и ермолке - посланника Любавичского ребе из Нью-Йорка, прибывшего в Россию нелегально и разговаривавшего по-русски с заметным акцентом. В течение пяти минут всё было решено. Мы помчались домой к моей будущей супруге на машине главного раввина официальной синагоги - известного гешефтмахера и тайного агента КГБ. Машина, безусловно, прослушивалась тоже, но мне было уже решительно всё равно. Прибыв на достославную станцию метро Академическую, на улицу Ковалевской, при жизни бывшей тезкой моей нынешней жены, крадучись поднявшись по лестнице на третий этаж, бережно неся чемоданчик с ножами , мы немедленно приступили к делу.

Выяснилось, что анестезирующих препаратов у господина посланника не было из принципа. Мой друг, ви помниль, как Аврум-авину, папаша всех нас, исделаль себе чик-чак в 1800-м году до рождения Ентого? Он исделал себе чик-чак при наличии каменного ножа и при отсютствии новокаин... Ви помниль?

Я помниль. Мне было пох. Я выпил перед этим полстакана чистого спирту для наличия присутствия хоть какой-то анестезии. Я думал о том, что предстоящее деяние для человека, имевшего неприятности с органами безопасности на протяжении почти десяти лет - и по сионистским делам, и по делам анархо-подполья и, вдобавок, с трудом выжившего в советской армии, - это уже чересчур. Отступать, однако, было поздно.

Ты готов, мракобес?! - прогремел Господь в высоте синих небес за окном кухни, и я склонил голову.

Мы сняли дощатую кухонную дверь и возложили её на маленький столик хрущёвской кухоньки. Я снял штаны и возлёг на дверь. Не орать, тихо сказал нью-йоркский посланник, и я вспомнил о соседях снизу - простых, добрых советских людях, обычно проводивших вечера свои в подслушивании происходящего у нас и искренне доносивших родной милиции о антисоветских сборищах, имеющих место по указанному адресу. Один раз, за полгода до описываемых событий, милицейский рейд застал меня в ванной, где я, будучи добрым семьянином, стирал трусики своей будущей жены (она о том не знала), - и лишь это безобидное семейное занятие помогло мне избегнуть крупных неприятностей.

Посланец, пробормотав благословение с ашкеназским выговором, стал резать, снимая тот самый кусочек кожи, который наречён в Талмуде орла. Я взмок от пота мгновенно, выгнулся дугой и лёг одновременно на пятки и лопатки. Он резал прокипячённым в спиртовке скальпелем по живому и бормотал свои заклинания. Софа обмирала за стеной. Я рычал. Он прервал работу и сунул мне в руки потрёпанный, повидавший виды сидур:

-На, болван, помолись!

Я не мог молиться. Я не мог читать. Я вообше не мог видеть эти разбегающиеся хвостатые буквы квадратного библейского шрифта. Я лупил себя молитвенником по роже, чтобы было не так больно.

Он резал полтора часа и бормотал недовольно. У меня началось кровотечение, и он не мог сразу остановить его. Потом - остановил, но осталось самое трудное - шитьё бионитками по живому мясу.

Я выдержал. Я думал о том, что чувствуют женщины, когда рожают. Что чувствовали мои мама, тётя, бабушка, прабабушка - и все предки по женской линии, начиная от праматерей Сарры, Рахели, Лии и от самой Евы. Я был полон сочувствия к ним всем без исключения.

Но я выдержал, слез со стола, прошлёпал через лужу крови на полу кухни и, оставляя следы, приплёлся в гостиную, поддерживаемый под локоть посланцем, вытиравшим пот со лба, одобрительно ругавшимся матом - уже безо всякого акцента, - и рухнул на диван.

Мы выпили с ним литр разбавленного спирта, он попрощался и ушёл навсегда, а я, лёжа на диване, заснул. Мне нужно было поспать - ведь на следующий день я шёл в советскую музыкальную школу - преподавать урок истории по советским учебникам.

Потом, вскоре, когда нитки окончательно вылезли, мы сыграли свадьбу в синагоге - первую с 1938-го года официальную еврейскую свадьбу под балдахином. Через год мы приехали в Израиль, и я увидел Иерусалим. От вида этого города, стоящего на поднебесных холмах, у меня захолонило сердце, но это - совсем другая история.

Спустя несколько лет, как-то вечером, сидя у меня дома, в иерусалимской гостиной, я случайно рассказал моему знакомому, спокойному ортодоксальному хасиду с пейсами, о том, как вводили меня в Завет праотцев в ленинградском подполье. Он вытаращил глаза и, прокричав что-то невнятное, убежал. Прибежав через полчаса, он привёл с собой раввина хасидского района и с ним - толпу пейсатых. Они плясали вокруг меня до утра, отчего мы с женой не могли лечь спать. Раввин сказал, что впервые слышит такую историю, и присвоил мне звание Цаддик гамур - конченный праведник, объяснив попутно со ссылками на Талмуд и комментарии Раши, что мне отныне списались все предыдущие грехи моей тридцатилетней жизни.



Но я наплодил новые.

---

Викторовичу, Фросту, Мумрику и Длиннопоцелуйной Киссе - удачного похода и счастливого возвращения.

---

Последнее время, перед сном, в который уже раз с наслаждением перечитываю "Мёртвые души". И вдруг до меня дошло: я не понимаю центральной идеи, из-за которой два тома романа и были, собственно говоря, написаны. Никогда не понимал, но никогда над этим и не задумывался.

...Один из героев Шукшина не мог понять, как это так - отчего в той самой знаменитой, лихой птице-тройке , полторы страницы текста о которой заставляли учить в школе наизусть, едет никто иной, как пройдоха Чичиков. А я не понимаю, зачем Чичиков проделывал все эти комбинации с приобретением мёртвых душ. Он хотел их потом продать? Я искал ответа по всем главам романа - и не нашёл. Или я невнимательно искал, или Гоголь забыл объяснить самое главное... Такое случается с великими писателями.

---

К старой ссылке.

Когда-то, ещё в начале февраля, я давал здесь ссылку на стихотворение Яшки Казановой, которое мне очень нравится. Для тех читателей, которые этой ссылки не видели и стихотворения этого не читали, хочу воспроизвести его здесь ещё раз. Целиком.

Спасибо Горностайке ещё раз.



---------------

Эта жёлтая сука тебе не давала спать.

Ты вставала, ругалась, включала на кухне свет,

Наливала ей в миску сока, кидала овса,

Машинально стирала остатки косметики с век.



Эта жёлтая сука скулила, кусала подол,

забиралась в постель, ошалело дышала в лоб.

Ты ей гладила уши, позволяла лизать ладонь,

Говорила ей: "банга". Напрасно. Не помогло.



Эта желтая сука всё время ныла: "Пойдём!"

Ты влезала в джинсы, в ботинки, в свитер, в чёрный бушлат,

Ей на шею кидала привычно-тугой поводок,

Сиротливой квартире звонко кричала: "Ушла!.."



А когда вы бежали по улице, падая в снег,

И смеялись, как те, кто уже безнадёжно жив,

Эта жёлтая сука шептала тебе Массне.

Этажи... подъезды... парадные... этажи...



А я видела вас. Я курила горькую муть.

Из вишнёвого дыма дюймовочкам строила зонт.

И мне верилось, что теперь не уйдёт ни к кому

Эта жёлтая сука с латунно-лунным лицом.

---

Кукушка

Плывёт среди тёмно-зелёных листьев, освещённых

Луной,

С печальной песней, которую она шлёт с любовью

Океану неба.



Как печально, что тот, кто сам виноват в своём несчастье, не понимает, чья это вина.

---

Подевались куда-то сны,

Лишь вплывает в ночную лень

Тень

От той золотой сосны,

Что припас я про чёрный день.



(С-)

---

Песня про счастье

Ты можешь найти на улице копейку

И купить коробок спичек.

Ты можешь найти две копейки

И позвонить кому-нибудь из автомата.

Ну, а если звонить тебе некому,

Так зачем тебе две копейки?

Не покупать же на две копейки

Два коробка спичек!

Можно вообще обойтись без спичек,

А просто прикурить у прохожего,

И заговорить с этим прохожим,

И познакомиться с этим прохожим.

И он даст тебе номер своего телефона,

Чтоб ты позвонил ему из автомата...

Но как же ты сможешь позвонить ему из автомата,

Если у тебя нет двух копеек?!

Так что лучше уж не прикуривать у прохожего,

Лучше просто купить коробок спичек.

Впрочем, и для этого сначала нужно

Найти на улице одну копейку...



(А.Г.)

---

И сказать-то в ответ нечего...

---

מומריק

ביי מיר ביסטו שיין

איך האב דיר צו פיל ליב



(С-)

---

Когда я учился на третьем курсе института, ко мне подошла парторг курса Аня Деркач и сказала:

-Мы тут посовещались и решили дать тебе рекомендацию в партию. Пиши заявление.

Я, естественно, отказался, чем необычайно поразил её. Отказав, я полчаса очень гордился собой. Разыскав в курилке Игоря, я, лопаясь от гордости, рассказал ему о их предложении и моём отказе.

Он посмотрел на меня с отвращением и сказал:

-К нормальному, порядочному человеку с такими предложениями не подходят вовсе. Значит, с тобой уже что-то не ладно, раз они вообще к тебе подошли. Нужно с тобой поосторожнее...

И он держался со мной поосторожнее до окончания учёбы в институте.

@темы: Психические заметки

---

Давиду Дару

Этот Дракон достал меня и здесь. Он приоткрыл пасть, из которого, по выражению Мирзаяна, полезли зубы, и скосил желтый глаз с вертикальным зрачком, и из глаза этого глянул ужас Эпохи.

Я осторожно засунул голову в эту бездонную пасть и принялся тыкать пальцем. Он не шелохнулся - как тот крокодил у Киплинга, он задумчиво косил глазом. Я никогда не был первым учеником. Я знаю, как это отвратительно - быть отличником боевой и-так-далее- подготовки. Я думал, что этот Тёзка если и не забыл меня - то отодвинул давние воспоминания обо мне куда-то на задворки сознания. Своего медленнотекщего сознания хладнокровного гада.

Он ничего не забыл, рептилия. Он косит глазом и, может быть, даже ухмыляется про себя. На этой пасти ничего не угадаешь - ни улыбки, ни брезгливости, ни страха. Возможно, ни брезгливости, ни страха у него нет и вовсе. Какая брезгливость, если нет разума, а есть лишь тысячелетний охранительный рефлекс типа хватай. Он един в тысяче лиц. Его Дракончики щерят пасть и косят глазом так же, как Папаша - в любой стране этого мира. Но они выросли на солнышке и под небом голубым. Они бывают нахраписты, молниеносны и безжалостны - но лишь в краткие мгновения бесшумной атаки. Над ними довлеют не только гены, но и рефлексы Солнечного мира, к которому они стали приспосабливаться, лишь только вылупились из яиц. Папаша, сотни лет росший в грязи и тине тяжеловодных болот, лишён этих черт. Ему нет дела до солнца, соли и песка - запахов и ощущений южных морей. Он родом из холодных болот Севера. Он пожрал всю мою родню, когда-то он приценился ко мне - и отпустил. Он, прищурив свинцовый глаз, нацелился на моих детей, и я не знаю, чем кончится этот сеанс гипноза. Оно ничего не забыло, это пресмыкающееся, это исчадие ада, лучшее за всю историю этой планеты, смертоубийственное изделие мастерских Сатаны. Оно вдосталь дало мне побегать и почирикать по солнечной лужайке перед своей разверстой пастью. К нему идут на заклание толпами и стадами, не понимая того, что обречены, - оно лишь разевает пошире зев и угрюмо щерится в небеса, гипнотизируя несчастных, рассуждающих о самовершенствовании и добровольно входящих к нему в пасть. Я ненавижу его издалека, я боюсь приблизиться к этой глотке, я не могу смотреть, как оно, медленно тужась и лишь слегка подрагивая хвостом, глотает мою Любимую, - она, проваливаясь в Него, улыбается ухмылкой Будды, не ведая, что творит. Толпы - толпы - толпы в пасть этому Молоху. Стада, массы, народы, континенты, совесть, кровь, муки, память. Я не Ланселот. Я не могу убить дракона. Я хочу напиться, нажраться, стать бездумной свиньёй, изделием Цирцеи и животно выблевать этот страх, но Его пасть нависает надо мной и будет нависать всегда. Мы, блея, идём к нему в пасть, и стук наших копыт громче, чем стук наших сердец.

@темы: Психические заметки

---

Доктор.

Наш семейный врач, к которому мы ходим вот уже четырнадцать лет, принимающий нас в районной поликлинике, - Миша, невысокий, скромный, улыбчивый парень лет тридцати пяти, сын выходцев из России. На языке своих родителей он говорит без акцента, лишь с небольшим напевным выговором, отличающим его от коренных россиян. Родители научили его читать и писать по-русски, и делает это он практически без ошибок, чем пленяет пенсионеров - бывших москвичей, рижан и киевлян, приходящих к нему на приём и любящих поговорить за жизнь. Он всегда серьёзно выслушивает самых нудных пациентов, приносящих к нему истории своей жизни и фотографии внуков и правнуков. Он лечит их странными методами, не принятыми в России, и ориентируется в их болезнях и рецептах нужных лекарств мгновенно. Очередь к нему стоит всегда гигантская, но - странное дело - люди в очереди не психуют, не ссроятся друг с другом, а терпеливо ожидают часами и заходят в его маленький кабинет почти радостно, заранее расплываясь в улыбке. Он не только лечит - он разговаривает с клиентами, всю орду которых знает по именам. Бабки, приехавшие из Жмеринки и Бердичева, желают поговорить с ним за жизнь - и, сдаётся мне, частенько приходят на приём вполне здоровыми, в надежде лишь поговорить. На русском, иврите и английском он говорит одинаково изысканно. Благодарные посетители зовут его на домашние вечеринки, на свадьбы, бар-мицвы и обрезания - он, опуская глаза и улыбаясь, поздравляет всех, но, как правило, ни к кому не приходит - его ждут больные не только в нашей районной поликлинике, но и в иерусалимской больнице "Адасса", и в тель-авивской "Тель а-Шомер", - ночью, днём, двадцать четыре часа в сутки. Приходит - приезжает он к пациентам на своей раздолбанной, древней машине - редко, лишь когда присутствия его требует крайняя необходимость - не веселье, а горе. Такое случается, и диагноз он ставит тогда в срок, мгновенно и безжалостно - всё так же опустив глаза, держа бессильную руку пациента, поглаживая её нежно, одним большим пальцем. У него сварливая жена и семеро маленьких детей, которых он в занятости своей почти не успевает видеть, у него автомат за плечами и две коробки патронов к нему под белоснежным, помятым медицинским халатом. Он живёт в поселении за колючей проволокой Бейт-Эль под Иерусалимом, у подножья Рамаллы, и этим обусловлен и автомат, и патроны, засунутые за пояс. Он лечит всю мою семью - тестя, Софу, Димку, Бусю, меня. Два года назад, когда умирала от инсульта моя тёща, я вызвал его ночью. Я не понял, почему был так напряжён по телефону голос его жены, почему на том конце линии слышался мерный отдалённый грохот. Я решил, что это - из-за плохой связи. У нас было своё горе, и мы требовали Мишу к себе, невзирая на время суток и, как думалось нам, перегрузку линии. Он примчался через сорок минут - как всегда сдержанный, с лёгкой улыбкой, с опущенными долу глазами - и, за криками моей жены и животным мычаньем тёщи я не разглядел покрытую кровью левую руку, которой он бережно прижимал к себе чемоданчик с инструментами и лекарствами. Он не сказал, в чём дело, а я не стал выяснять этого. На следующее утро, уже из газет, я узнал, что его поселение атаковали террористы, и заряды прицельно установленных минометов рвались на пороге домов его соседей. Он лежал в охране у порога собственного дома и отстреливался из видавшего виды автомата - вместе с соседями, заняв круговую оборону, - когда его жена, услышав мой вопль по телефону, на карачках вынесла ему мобильник на улицу, под выстрелы. Он передал пост соседу, прыгнул в машину и поехал к нам. По дороге прямым попаданием ему размолотило стекло, и он был ранен в руку. Он не спас мою тёщу, он просто диагностировал инсульт и тихо сказал мне, что надежды нет, что через несколько дней, скорее всего, её ждёт инфаркт - и конец. Он никогда не ошибался, Миша. Тёщу увезли в приёмный покой "Адассы", через несколько дней её действительно ожидал инфаркт - и, как он предсказывал, конец.

После её смерти мы редко бывали на приёме доктора Миши. Не было просто необходимости.

Сегодня вечером я включил телевизор, чтобы послушать привычные, как заклинание муэдзина, новости в последний час. Я узнал, что семейный врач поликлиники иерусалимского района Неве-Яаков, житель поселения Бейт-Эль, командир взвода десантников Михаэль Гинзбург стал профессором и завкафедрой внутренних болезней.

Я никогда не сомневался, что Миша достоин должности профессора. Я никогда не знал, что он, представитель самой мирной профессии - ещё и командир взвода коммандос в элитном подразделении ВВС "малиновые береты". Среднего роста, худощавый, улыбчивый, с тихим голосом наш Миша, одинаково хорошо, как выяснилось, владеющий скальпелем и десантным ножом и изъясняющийся с пациентами на трёх языках одновременно.

Я позвонил к нему домой. "Тёзка, я слышал по Хадашот... Поздравляю... Спасибо тебе. За всё спасибо."

У меня стиснуло горло.

Я не знаю другого места на земле, где командир боевого десантного взвода становится гражданским профессором медицины - и продолжает совмещать обе эти должности одновременно. И который никогда не нацепляет военных регалий и гражданских наград - ни на праздники, ни на военном параде. Просто потому что здесь нет и никогда не было никаких военных парадов.

---

http://home.wanadoo.nl/annekebroenink/maukie2.swf



Взято у СветЛанки.

Кошка, ловящая мышку.

Необычайно успокаивает и отрешает.

---

RaughSilk, который Ангмарец, завтра у тебя день рождения. От имени зримо и незримо окружающих - поздравляю тебя. От всего сердца.

---

Из всех грехов гордыню теологи справедливо полагают наихудшим. Ибо обычная человеческая гордость, коей оправдываются в большинстве случаев, часто переходит, как в Писании сказано, в гордыню на путях Господних. А это уже Беда с большой буквы.

Свойственно это, как правило, людям талантливым.



Чертовски жаль.



"И не друг, и не враг,

а - так..."

---

Человек, не получивший комментариев на своё творчество в течение двух недель, приходит к выводу, что он бездарь, что никому он не интересен, что душа, вкладываемая им в сочинение текстов, никому не нужна. Человек психует, курит сигарету за сигаретой, потом кричит - да, я говно - и идите все нах - и, благословясь, начинает стирать всё подряд. В том числе вещи, которые по напряженности и неразрывности сюжета, равно как по самой форме подаче материала, могли бы оказать честь кому-то из т.н. профессиональных литераторов. Предварительно человек уведомляет знакомых, что ему хочется наложить руки на собственное творчество, т.к. не только комментов к нему нет, но и последнее время он, человек, ничего не может написать сам тоже - лишь тупо сидит перед экраном монитора и пялится в него. Значит - конец карьере, значит - гори всё огнём, так как писать две недели не получается, и вообще, трудное это дело - писать.

А кто сказал, что писание - дело лёгкое? Кто-то из классиков сравнил творческий процесс со стыдным занятием, которое на публике не покажешь, некоторым образом сравнимым с выдавливаньем чирьев.

Конечно, в нашу эпоху почтения к личному Индивидуальному выбору, человек может покончить самоубийством при полном, безоговорочном уважении окружающими этого выбора.

Ну, ладно. Я не поп, в конце концов - о грехах и посмертном воздаянии рассуждать. Я ничего о воздаянии не знаю, кроме гипотез тех или иных конфессий. Хочет повеситься - будем уважать право выбора и предоставим такую возможность, да. Если вот мне такая мысль в голову придёт ещё раз - да разве я у кого-то буду спрашивать?.. Может, даже буду иметь некое моральное право совершить такое эдакое, не знаю. Но уничтожать произведения искусства - увольте. Есть всё же разница между самоубийством и убийством, мне сдаётся.

А пара вещей, которые я у того человека прочёл, жили своей самостоятельной жизнью, укладываясь в русло классических битнических произведений 50-х - 60-х годов - и, таким образом, представляли из себя явления искусства. Соответственно, уничтожение их являло собой акт убийства. Ссылаться на авторское право в данном случае - глупо. Эссе уже жили своей жизнью.

Горят рукописи.