10:19

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
«Голый художник, смотрящий на свои прибитые к кремлевской брусчатке яйца, — метафора апатии, политической индифферентности и фатализма современного российского общества», — сказано в заявлении Павленского, в котором он пояснил смысл акции.

Честно говоря, раньше я даже и не знал, что это такое исскуство, акционизмом называется. А те, кто работает в данном жанре - художники-акционисты. Раньше я думал, что художник это тот, кто рисует.
Может зря мы тётю Олю, лет пять назад раздевшуюся догола перед военной базой и кричавшую: "Мальчики, я ебаться хочу!" в дурку закатали. Может, она художница.


Это  Человек с ружьем хорошо написал. Я тоже был знаком с одним таким акционистом, Саша Бренер называется. Несколько лет сидел в Иерусалиме и глядел в окно, пока его жена Люся, чтобы прокормить художника, пахала поломойкой, как папа Карло. А потом вдруг взял и поехал в городской музей Амстердама, где изгадил зеленой краской картину Малевича. Отсидел пять месяцев за вандализм, но лавры классиков по-прежнему не давали ему покоя. Выступая на Bloomsday-95, после зачитанных по бумажке слов Джеймса Джойса он расстегнул ширинку, достал член и, размахиваая им перед публикой, переходя на крик, повторял имена ирландских писателей. Я спросил Люсю - "зачем?", она ответила, что с гениев спроса нет. По-видимому, она не Джойса имела в виду. "Ну, ты декабристка", - сказал я. Я просто не знал, что тут сказать, а разговор положено обычно как-то завершать. Меня ещё покойный Рудольф Михайлович во Дворце пионеров учил: разговор, как и литературное произведение, технически обычно базируется на трёх составляющих - вступление, основная часть и заключение.

22:22

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Вы знаете, что такое z8 GND 5296 ? А я знаю. Это галактика, которую неделю назад обнаружили в созвездии Большой Медведицы. И не в том дело, что что она в Большой Медведице, да пусть хоть в Малой, а в том, что свет от неё достигает Земли за 13 миллиардов лет. А кое-кто пишет, что она, типа, с учётом расширения Вселенной находится на расстоянии 30 миллиардов световых лет. Вот это я понимаю - размах у Всевышнего! Сердце радуется. Я в последнее время всё чаще в интернете смотрю и читаю всякие астрономические материалы. Я в них ничего не понимаю, там слишком много математики, но я, как Бумбараш, учёные таблицы пропускаю, а в пролетарскую суть вникаю. Узнав про эту галактику, я просто руками всплеснул, а тут тесть входит. - Ты знаешь, - говорю, - обнаружили галактику в Большой Медведице, z8 GND 5296 называется, 13 или 30 миллиардов лет свет от неё до нас идёт. Здорово? - Нет, - отвечает, - не здорово, и даже очень глупо. - Прямо как Крокодил Гена. - Нету никакой зэт восемь, и зэт девять нету, и даже зэт один тоже нету. И галактик никаких нету. - А что же есть? - А ничего нет. - Прямо как Берлиоз. - Что же это? - говорю, как Воланд, - чего у вас ни хватишься, ничего нет!
- Да, нет.
- "Все это выдумка. Нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана".

22:17

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
«Нет, - быстро сказал он. - Только не это. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств? Нет, это не для нас с тобой. Так бывает только после маленьких интрижек, да и то получается довольно фальшиво. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец.»

Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил.

Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого? Ты только никого не подпускай к себе близко. А подпустишь - захочешь удержать. А удержать ничего нельзя...

Каким неуклюжим становится человек, когда он любит по-настоящему! Как быстро слетает с него самоуверенность! И каким одиноким он себе кажется; весь его хваленый опыт вдруг рассеивается, как дым, и он чувствует себя таким неуверенным.

Человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто слишком долго. Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный.

Любовь не терпит объяснений. Ей нужны поступки.
Всякая любовь хочет быть вечной. В этом и состоит ее вечная мука.
Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
Только если окончательно расстанешься с человеком, начинаешь по-настоящему интересоваться всем, что его касается. Таков один из парадоксов любви.
Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме.
Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения.
Нет ничего утомительнее, чем присутствовать при том, как человек демонстрирует свой ум. В особенности, если ума нет.
Самый легкий характер у циников, самый невыносимый у идеалистов. Вам не кажется это странным?
Чем меньше у человека самолюбия, тем большего он стоит.
Ошибочно предполагать, будто все люди обладают одинаковой способностью чувствовать.

Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее.
Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов.
Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Всё прочее - ложь.
Женщинам ничего не нужно объяснять, с ними всегда надо действовать.
Женщина - это вам не металлическая мебель; она - цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее.
Я стоял рядом с ней, слушал ее, смеялся и думал, до чего же страшно любить женщину и быть бедным.

Говорят, труднее всего прожить первые семьдесят лет. А дальше дело пойдет на лад.
Раскаяние - самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Принципы нужно иногда нарушать, иначе от них никакой радости.
Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
И что бы с вами ни случилось - ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным.

(Из Ремарка)

@темы: цитаты

11:19

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Исполнилось 75 лет со дня рождения Венички Ерофеева.



«Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий - он очень дурной, этот человек. Утром плохо, вечером хорошо - верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот - если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение - это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю, как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и заходу тоже рады - так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно и утром, и вечером, - тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон.»

«Баба должна быть совершенно натуральной: понятливой, но одновременно глупой и многогранной. Т.е. быть и тонкой, и толстой, и слепой. И двенадцатиперстной.»

«Я очень баб люблю. Они смешные и умные.»

@темы: Орден святого Венедикта

16:40

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Cоседом у меня Вован из Тьмутаракани. Заходить к нему на участок до сего дня я не пытался. Вован – обладатель гигантских, в буграх мышц и сплетениях татуировок, рук, правильный пацан и алкоголик. «Вован Кириченко – это голова», - сурово говорит он о себе в третьем лице, когда пребывает в сносном настроении и ему хочется пообщаться с умным человеком, то есть с собой. С соседями он не разговаривает. В принципе, в последнее время он вообще почти ни с кем не разговаривает, поскольку иврита не знает, а на русском изъясняется почти исключительно матом. Приехал он на Святую землю двадцать лет назад с носатой Фирой, бил её смертным боем, и Фира сбежала. Вован помрачнел и заперся за своим забором. читать дальше

14:09

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Каким образом двигаются мысли у него в голове, я до сих пор не понимаю. Сидя за столом в кухне, он вдруг заявляет:
читать дальше

11:58

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Предупреждение в духе времени для фотографов на сайте photosight.ru (раздел "Ню"):
"Недопустимо размещать фотографии скульптур, насекомых в брачный период, манекенов, а также всевозможные виды альтернативной эротики (пестики-тычинки цветов, ущелья скал, дупла деревьев и подобное)".

08:47

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Но и Стамбул тоже звучит достаточно по-турецки; для русского уха, во всяком случае. На самом деле Стамбул - название греческое, происходящее, как будет сказано в любом путеводителе, от греческого "стан полин" - что означает(ло) просто "город". "Стан"? "Полин"? Русское ухо? Кто здесь кого слышит? Здесь, где "бардак" означает "стакан". Где "дурак" значит "остановка". "Бир бардак чай" - один стакан чаю. "Дурак автобуса" - остановка автобуса. Ладно хоть, что автобус только наполовину греческий.

И.Б., "Путешествие в Стамбул"

18:06

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Сегодня по всей стране проходят ежегодные мероприятия памяти убиенного 18 лет назад премьера Ицхака Рабина. В этот день положено грустить и публично выражать скорбь, это считается правилом хорошего тона, и этому усердно и добросовестно предаются даже и те, кто покойника ненавидел при жизни и до сих пор терпеть не может. Школьников собрали в актовый зал, и директриса, задыхающаяся от жары, но делающая вид, что задыхается она от слёз, скорбным тряским голосом произнесла, что покойник хотел только хорошего, и за это его убили. Квартет или квинтет приглашённых музыкантов, которым было заранее хорошо заплачено за незапланированное выступление в школе, грустными голосами спел песню про мир во всём мире и выпустил под потолок кучу воздушных шариков, заряжённых гелием или водородом. - Дети, - сказала директриса, шмыгая носом, - в этот скорбный день вы чувствуете величие момента; вы очень грустите, не правда ли, о дети? - В зале раздались отдельные сдавленные рыдания. Моя Дочь потом рассказывала, что рыдали, в первую очередь, дети, про которых она знает, что их родители проклинают Рабина почём зря, особливо когда выпьют с друзьями на кухне, и несколько поразилась этому удивительному факту. - Кто хочет сказать нечто приличествующее моменту? - провозгласила директриса, и моя Умная Дочь, оглядевшись по сторонам и увидев, что никто не собирается ничего говорить, подняла руку.
- Я думаю, это правильно, что его убили, - сказала моя Умная Дочь со свойственной ей прямотой и непосредственностью. - Он договаривался с арабами, чтобы отдать им нашу землю, и за это получил Нобелевскую премию, его хлопал по плечу президент Америки, поэтому он под конец совсем спятил от важности и уже решительно никого не слушал. Если бы он ещё пару лет продолжал бы в том же духе, нас тут, может быть, вообще бы уже не было, и страны бы не было, и я бы не родилась. Так что, думаю, его остановили вовремя.
И села.
В зале наступила тишина. Директриса открыла рот и молчала. Потом из её горла донёсся нежный писк. Моя Умная Дочь ещё раз подняла руку. Она снова хотела встать, потому что забыла рассказать про то, как покойник в 48-м году по приказу Бен-Гуриона расстрелял беженцев из гетто и лагерей смерти, приплывших к берегам Палестины на корабле "Альталена". Но больше говорить ей не разрешили.

Вернувшись с работы домой и слушая на кухне эту историю, я кряхтел и мялся, а потом, тря ладонями щёки и презирая себя, пробормотал, что не всё то, что ты знаешь, нужно говорить вслух; но, папочка, возмущённо крикнула она, ты же сам учишь меня всегда говорить именно то, что думаешь! Ты же сам рассказывал мне про "Альталену" и я знаю, что ты думаешь точно так же!

Минут пять я барабанил пальцами по столу. Меня спасло воображение: я отвлёкся, вспомнив соответствующий кусок из Ирмгард Койн, из её великолепной "Девочки, с которой детям не разрешали водиться".

"Нос у фрейлейн Кноль покраснел и распух, и голос тоже: «Дети, произошло огромное несчастье – наша любимая директриса, наша всеми бесконечно уважаемая фрейлейн Шервельбейн скончалась». И она шмыгнула носом, чего мне никогда не разрешают делать за столом. Сначала все затихли. А потом некоторые дети уронили руки на парты, опустили головы и заревели во весь голос.
«Дети, бедные дети,– сказала фрейлейн Кноль,– не надо так отчаиваться»,– и всхлипнула. Это было ужасно. Мне тоже захотелось что-нибудь сделать. Я подняла руку и спросила: «А отчего, собственно, она умерла?» Я часто слышала, что в таких случаях спрашивают именно так. Честное слово, я не хотела сказать ничего дурного. Но фрейлейн Кноль сейчас же заявила, что я черствый ребенок, раз я не плачу, и что мне лучше было бы подумать о том, что я больше никогда в жизни не увижу фрейлейн Шервельбейн. «Дети, вы чувствуете сейчас величие смерти, никогда больше вы не увидите фрейлейн Шервельбейн». Тогда некоторые дети опять громко, на весь класс, зарыдали.
Фрейлейн Кноль крикнула: «Стыдись, дитя мое!» Мне велено было стыдиться и осознать свой проступок. И тут же она спросила: «Ну что, теперь тебе стыдно? Тебе грустно?»
Все дети перестали рыдать. Они смотрели на меня и тяжело дышали. Я обещала маме никогда больше не допускать, чтобы в меня вселялся злой бес. Но когда все они так противно уставились на меня, этот бес все же вселился, и мне показалось, что так и должно быть. Я стала топать ногами и кричать: «Мне вовсе не стыдно, вовсе не грустно, вовсе не стыдно!»
Всем детям разрешили организованно пойти на похороны. Им велели надеть белые платья с черными бантами, в руки им дадут букеты белых роз. Одной только мне запрещено идти с ними, потому что я кощунствовала перед лицом смерти."

Я только то хочу сказать, что если бы произошедшее сегодня в школе случилось в первые годы после убийства премьера, то мою Умную Дщерь исключили бы из школы, куда она поступила с таким блеском всего несколько месяцев назад, а меня, скорее всего, выперли бы с работы. Впрочем, ещё не вечер.

13:53

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
"В графе "семейное положение" написал: "безвыходное".

Уайльд, кстати, говорит: "Как может женщина быть счастливой с человеком, который упорно желает видеть в ней разумное существо?"

Между прочим, он говорит и так: "Единственный способ, которым женщина может исправить мужчину, это довести его до такого состояния, когда он утратит какой бы то ни было интерес к жизни вообще."

@темы: цитаты

16:31

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
С воскресенья по четверг я совершил вояж по Европе - Будапешт, Вена, Цюрих, Базель, Париж. По долгу службы, хотел я добавить, но удержался с присущей мне ложной скромностью. Глубоко во мне сидящий советский антисоветский человек утверждает, что по долгу службы в Париж летают дипломаты и шпионы, а я, как ни старайся, не очень могу представить себя вам ни в той, ни в другой испостаси. Как и положено настоящему разведчику, между прочим. Помню, был период году так в 2003-м, когда я был уверен, что Мумрик - матёрый агент российской контрразведки со специальным высшим образованием. Я тогда не был даже уверен, что она - это он. Ну, вы поняли. Собственно, спустя год, когда мы увидели друг друга воочию и я таки убедился, что он - это она, мне понадобилось некоторое усилие, чтобы отбросить эту мысль прочь. Ещё было время - этак в начале года 2004-го, когда я думал, что вообще весь этот проект - плод раздумий соответствующих инстанций. Помню, во время публичного обсуждения, кто какие погоны носит (я считал, что Мумрик по молодости лет - капитан, зато я, помнив, что "и мы - не хуже Горация", решил представиться майором Моссада - до полковника мне наглости не хватило - и Ворона аж попятилась из комментариев к какому-то посту, бормоча нечто вроде: "ну вас, товарищи капитаны..." Чем заслужила, между прочим, мою полную уверенность в том, что уж она точно носит погоны не ниже генеральских. Ну, это преданье старины глубокой, как у Виталия Губарева, оно уж быльём поросло. Чего я это вспомнил, ума не приложу. Чем, вы спросите, это связано с Парижем? Ничем, кроме воспоминаний.

Я летал в него, равно как и в Вену, и в Базель, именно что по долгу службы. Теперь я более чем уверен, что лучше я сидел бы дома и читал книжки. Есть люди, говорил Бабель, умеющие пить водку, и есть не умеющие её пить, но всё-таки пьющие; и вот последние расплачиваются за тех, кто её пить умеет. Очень глубокая мысль. Я расплачивался за тех, кто умеет со вкусом путешествовать и имеет от этого удовольствие. Я ненавижу путешествия, карусель городов и гостиниц, запах грима и пыль париков, как говорил другой классик, но меня уговорили поехать. Как же так - увидеть Париж и не умереть? Я поехал. Накануне я почти не мог спать ночью и даже кричал во сне. Я априори чувствовал себя несчастным, брошенным и одиноким в гулкой атмосфере равнодушной, надменной и набожной Европы. Об этом ещё лет тридцать назад прекрасно написал Чичибабин, имея в виду, безусловно, меня. Я произносил речи. Меня затем и включили в официальную делегацию, чтобы я писал конспекты и выступал с речами. Вы сами знаете, как я это не люблю, но я выступал. В главной синагоге Базеля, в рыбном ресторане еврейского квартала Берна, в будапештском университете, с балкона венской гостиницы, где в конце позапрошлого века сделана знаменитая теперь на весь мир фотография Теодора Герцля. Меня поставили на то самое место, где он, облокотившись на перила, смотрит на Дунай, и заставили повернуться точно так же - в профиль, и говорить, тряся бородой, не такой длинной, как у Основателя, а сами щёлкали объективами фотоаппаратов и видеокамер, и я говорил, глядя в пространство и чувствуя себя самозванцем. Потом все участники делегации побежали на место, которое я с облегчением оставил, и с усердием бандар-логов стали принимать искусственно-вымученные позы, чтобы журналисты щёлкнули и их тоже. Нужно ли добавлять, что я потому с облегчением и ушёл в сторону, что шестидесятническое воспитание не позволяло мне забыть всё время бившую в уши фразу ещё одного классика - о том, что на фоне Пушкина снимается семейство?
Не успели мы вернуться домой, как нам по телексу в парижскую гостиницу на Елисейских полях уже прислали оттиск брошюры, за сутки отпечатанной в правительственной типографии, где всё смешалось - кони, люди, борода Герцля и мои записанные на магнитофон речи.
Сперва я хотел рассказать о Франции, Венгрии, Австрии и Швейцарии, как я их увидел, но потом решил, что живу в такую эпоху, когда железный занавес давно рухнул и большинство присутствующих почти наверняка в этих странах побывали и сами. Это могло бы быть немножко нудно, как когда я читаю заметки путешественника, впервые посетившего Святую землю и до сих пор ошалело крутящего шеей.

Ну да, можно было бы описать всякие пикантные моменты, вроде того, как я успокаивал резидента Сохнута в Париже, когда он орал на хозяина ресторана, потому что кому-то из участников делегации вместо тюн де ла Рашель подали уи де ла Фер. Или когда нас предупреждали ни под каким видом не заходить в мусульманский квартал на пороге Монмартра, а мы сдуру и в провокационных целях в него зашли, причём все профессора, в первую очередь атеисты, нацепили кипы и устремились по направлению к Плас Пигаль, поя "Атикву" и неся перед собой развёрнутое бело-голубое знамя. Можно было бы рассказать, что из этого вышло, как я стал подтягивать штаны, готовясь к бою, и как кто-то вызвал полицию, прибывшую на диво мгновенно, и только эти мальчики в странных каскеткоберетах спасли нашу невинность, оттеснив нас от дружественной толпы, вопящей что-то о том, что Аллах не просто велик. Толпа была уверена, что Алжир - это здесь. У мальчиков были каменные лица и мускулы, и меня вынесло из толпы, как пробку из бутылки, найденной лородом Гленарваном, и я сказал благодарно полицейскому: "а ла гер ком а ля гер...", и он вдруг засмеялся, воровато огляделся по сторонам и хлопнул меня по груди, за себя и за того парня, и только уже в самолёте, по пути домой, переполненный впечатлениями, которых можно было и избежать, я нащупал место на груди, где меня всё время, уже двое суток, что-то кололо: крошечный значок с партийной символикой "Национального фронта".

Много чего можно было бы рассказать, да. Вот я ненавижу приезжать в страны, чьи языки я не знаю. Я чувствую себя совершенно ущербным, каким-то Кышем-двапортфеля в окружении рослых десятиклассников. В Швейцарии я ещё мог объясниться на немецком, причём с удивлением узнал, что местные граждане разговаривают на странном диалекте, напоминающем скорее идиш, чем хох-дойч. Когда у нас завтрак, заикаясь и потея, спросил я в базельском железнодорожном отеле девушку за стойкой, и она сказала, пожав плечами: "их вейс?" Потом на таком же странном говоре она пояснила, что ручаться может лишь за собственный завтрак. Она даже понимала, что такое "редн" вместо "шпрехен", можете себе представить? И на короткое время я расцвёл и защебетал на ивре-тайч, и сгрудившиеся официанты, все до единого черномазые, как доктор Геббельс, брюнеты, одобрительно улыбаясь, поняли в моём дальнейшем спиче решительно всё, даже слово "мишпохе", с перепугу вставленное вместо "фамилие". Так было в немецких кантонах Швейцарии, но не так было в Париже. В Париже я мог только мычать. Я заходил в кафе в поисках чёрного экспрессо и отвечал налетающим официантам только бессвязным набором фраз о том, что бон суар, медам-месье, и шерше ля фам. Бон жур, говорили мне, и я отвечал, что лучше оревуар. И ретировался. "Дождь ходит, массаракш, плохо". О-ля-ля, удивлялись все вокруг, но я уже был снаружи за дверью. Моя покойная бабушка знала французский ещё с дореволюционных времён, а я учил немецкий в советской школе. Французы, кажется, ненавидят немцев, терпеть не могут англичан, презирают американцев, с подозрением относятся к итальянцам, с ужасом взирают на арабов и турок, наводнивших голубые поля Нормандии и яблочный сон Бретани, но за незнанием языка я не мог высказать галлам своего классового сочувствия. Правда, топчась снаружи гостеприимно открытой двери в кафе, в конце концов я вспомнил, как сказать искомое: "кафе нуар, мадемуазель". Но уже забыл, как будет "пожалуйста", поэтому больше так туда и не вошёл. Зато почти все девочки в дьюти-фри аэропорта Де Голль говорили по-русски, и я с облегчением купил литровую бутылку шотландского виски.

Когда я приезжаю в новый город, то первым делом начинаю нюхать вохдух, как собака-ищейка. И что вы думаете - ничем особенным не пахло ни у галлов, ни у ретороманцев, ни у мадьяр. Осень, прелая листва, дожди создавали гамму запахов, так похожих на запахи моего родного Петербурга. И архитектура Парижа и Вены не заставила меня умереть, и иногда, идя по улицам, я представлял себя идущим по улице Росси в сторону Невского. Очень похоже. И прохожие были скорее похожи на людей, чем на инопланетян, и дымили на ходу сигаретами точно так же, как я, и иногда даже кидали окурки не в урны. Последнее расположило меня к реалиям куда больше, чем всё другое, вместе взятое, и смирило с тем, что из всей нашей делегации один я был курящим, от чего терпел массу неудобств и даже мук. Когда я, единственный из всех них, вышел покурить в дождь на порог сырного ресторанчика у Триумфальной арки, ко мне обратился сказочно красивый мальчик лет семнадцати, благоухающий какой-то шанелью, укутанный в трехцветный шарф, с гитарой за плечом. Он прощебетал длинную фразу, из которой я понял только про сигарету, кивнул, достал пачку и щелчком выбил из неё просимое; он взял сигарету осторожно, длинными белыми пальцами с аккуратно подстриженными ногтями, поклонился и сказал нечто вроде мерси боку, мон месье, и я кивнул ещё раз и почувствовал себя решительно Жаном Вальжаном и парижанином не меньше чем в третьем поколении. Вообще, нужно вам сказать, я всегда пытаюсь соотнести города, районы, кварталы, улицы и парки с прочитанной классикой: вот здесь стояла баррикада отверженных Гюго, здесь Гуинплен попал в плен герцогини - "решено: ты - мой любовник!", вот здесь мушкетёры дрались с гвардейцами, а на площади Бастилии когда-то стояла Бастилия, и в ней, как равные, беседовали кардинал и Бонасье.
На Плас Пигаль я так и не попал, и бог с ней совсем. Что бы я стал там делать? Вот и я не знаю.

В общем и целом, я ощущал себя профессором Плейшнером в Берне -



Вот здесь есть много снимков из фотоотчёта о поездке, выложенного руководством Всемирной сионистской организации. Я там присутствую в некотором количестве.

izionist.org/herzl-journey-pics-1/
izionist.org/herzl-journet-pics-4/
izionist.org/herzl-journet-pics-3/
izionist.org/herzl-journey-pics-5/

* * *
Когда я вернулся, то оказалось, что девятого числа исполнилось десять лет моему
присутствию на дайри. За это время, с осени 2003 года, я написал в дневнике около ста пятидесяти рассказов, частично вошедших в две книги и опубликованных в ряде литературных журналов, и порядка семисот зарисовок и заметок, которые, может быть, тоже будут когда-нибудь опубликованы. О том же, что дневники дали мне в плане знакомства с новыми людьми и ситуациями, и говорить нечего - этот опыт бесценен.

22:55

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Пожалуй, спрошу и здесь тоже.

Ребенок соседей на уроке истории в школе получил домашнее задание - написать приблизительно полторы-две страницы текста, отвечая на следующий вопрос: "Какие тенденции в религии ислама привели к расширению территорий, контролируемых мусульманами, после смерти Пророка?"
(Насколько я понял из формулировки темы, речь идёт не о политических или экономических причинах экспансии, а, так сказать, о сугубо духовной составляющей.)

Там есть ещё ряд вопросов, которые от ребёнка требуется раскрыть, но ответы на них уже найдены; реферат нужно представить к началу следующей недели.

Соседи обратились ко мне, а я - к вам.
Будем благодарны за ответы, если они воспоследуют.

15:48

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
www.inopressa.ru/article/12Sep2013/welt/mars.ht...

Вот это правильно. Я тоже.

07:31

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Время спит и видит во сне,
кaк я плaвaю нa спине,
не обнимaли меня никогдa,
кaк обнимaет меня водa,
я боюсь только одного:
время проснется - я рухну нa дно.

(с)

08:51

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Я прочёл уйму книг,
И набит мой чердак.
То ли мудрый старик,
То ли старый мудак.

@темы: Губерман

11:54

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
«Важны только слова, все остальное — болтовня».

(Ионеско)

@темы: цитаты

10:26

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
"Я,
Довид-Ари бен-Меир,
Сын Меира-Кто-Просвещает-Тьмы,
Рожденный у подножья Иваноса,
В краю обильном скудной мамалыги,
Овечьих брынз и острых качкавалов,
В краю лесов, бугаев крепкоудых,
Веселых вин и женщин бронзогрудых,
Где, средь степей и рыжей кукурузы,
Еще кочуют дымные костры
И таборы цыган... "

(Довид Кнут)

Мне очень нравится одна из реплик Довида Кнута. Кто-то, кажется, Ходасевич сделал ему замечание: "Так по-русски не говорят". "Где не говорят?" - сказал Кнут, - "в Кишиневе говорят". Какое представление о множественности полюсов, множественности правд и правил, которые просто носятся в человеках, а не концентрируются в каких-то столицах, Москве или Петербурге. Почему нужно с таким гонором утверждать: "Так по-русски не говорят". Если я говорю, значит, так по-русски говорят.

Полностью статья здесь -
archive.svoboda.org/programs/OTB/2003/OBT.11240...

Г. Адамович, будучи в эмиграции, вспоминал: «В июле 1921 года, дня за два — за три до его ареста, Гумилев в разговоре произнес слова, очень меня тогда поразившие. Мы беседовали именно на те темы, которых теперь коснулась З. Н. Гиппиус10. Гумилев с убеждением сказал:
— Я четыре года жил в Париже... Андре Жид ввел меня в парижские литературные круги. В Лондоне я провел два вечера с Честертоном... По сравнению с предвоенным Петербургом все это «чуть-чуть провинция».

Я привожу эти слова без комментария, как свидетельство «мужа». В Гумилеве не было и тени глупого русского бахвальства, «у нас, в матушке-России, все лучше». Он говорил удивленно, почти очень грустно» (Звено, 1926, № 192, 3 октября, с. 2).


Полностью статья здесь -
www.utoronto.ca/tsq/03/hazan3.shtml

@темы: нотабене

01:46

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Это он, повторю, это он, не я,
близорук и пристален был от века,
рьяно тщась в библиотеке бытия,
словно тот аргентинский библиотекарь,
обнаружить истину, из числа
тех, что спят в земле, и рудничной соли,
и любовной влаге. Она была.
И сияла, тая. Не оттого ли
многоженец, князь света, любитель небесных тел,
иногда хитрец, иногда сквалыга,
да и сам сочинитель книг, он всю жизнь хотел
написать совершенно другую книгу, -
где неровная падает ниц волна,
лазуритовый ветер кричит по-русски,
и песок взмывает с живого дна,
где слепые, напуганные моллюски
раскрывают створки, страшась понять,
что там, в мире, роза? озеро? розга? -
и глухой покорностью Богу льстят,
напрягая влажный зачаток мозга.
Вслед за ними, мил-человек, тверди:
уступило чернильному голубое,
лишь пустая раковина в груди
будто гонит блудную кровь прибоя.
...он ветшает медленно, не ропща,
машинально подняв воротник плаща,
под часами ветром промозглым дышит.
Под часами круглыми, под крестом,
достоверно зная: заветный том
не прочтет никто. Да и не напишет.


* * *

Коренастый вяз за окном, сдав октябрю все пароли и явки,
облетел. Не резон рыдать. Разве мы не знали всё наперёд?
Пусть живая лягушка в гонконгской рыбной лавке,
неуверенно открывает беззубый рот —
всё равно хочется арф, белоснежных крыльев. Но вряд ли
выгорит. Сам ты, рявкну в сердцах, дебил.
Сыплется жизнь сквозь пальцы, и не втолковать ей, падле,
как я её люблю, как я её любил.

Эй, призывает меня она, воскресни для новых песен.
Прими, как в «Униженных и оскорблённых», немцем прописанный порошок.
Аввакум, отвечаю, вакуум, гробовая плесень
на устах. И лошадка моя — волчья сыть, травяной мешок.
Впрочем, время, шёлковый лектор, даже горбатых лечит.
И быстроглазый профессор Лосев в дореформенном канотье
спускается с дачной террасы в овраг — убедиться в распаде речи,
наблюдать ледостав на её ручье.


(Б. Кенжеев)

20:37

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
14:39

Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Всегда интересовал вопрос - почему люди в разных концах земли разговаривают на разных языках, а животные - на одном?