С работы до дома меня часто подвозит толстая беременная девушка. Работает у нас временно, по найму. Вчера в машине разговорились на предмет кухни: как она кормит мужа, как меня кормит жена. Она хвалит мужа - он непривередливый, я расписываю, какими разносолами меня жена потчует. Едем, разговариваем. Вдруг из окна на меня повеяло неописуемо вкусным запахом. Ах, говорю, какой чудесный аромат, понюхай! Кто-то, наверное, мясо на свежем воздухе жарит со специями, м-м-м... Она странно на меня посмотрела.
- Да это из выхлопной трубы машины, которая идет спереди...
Даже неудобно как-то стало. Домой пришел - Софе рассказал, а она весь вечер на меня злилась.

---

Перечитывая Пантелеева

И в Ленинграде и в Москве говорят на русском языке. Но в Ленинграде у нас говорят "вставочка", а в Москве - "ручка". В Ленинграде выходят из трамвая, в Москве сходят (соответственно вылазят и слазят). В Ленинграде говорят сегодня, в Москве говорят, бывает, и так, но чаще нынче. В Ленинграде девочки скачут через скакалку, в Москве прыгают через прыгалку. В Ленинграде - прятки, в Москве - пряталки. В Ленинграде ошибки в тетрадях стирают резинкой, в Москве - ластиком... Список мог бы продолжить. У нас, например, проходные дворы, в Москве - пролетные.

Я подумал, что после блокады и заселения города выходцами из других регионов отличия эти в сильной степени, наверное, были снивелированы.

И сегодня Таганка и Замоскворечье - больше чем другие районы Москвы - хранят ее старину, ее быт, язык характеры и обычаи. В Питере после войны и блокады ничего подобного уже не будет. Ни Охты, ни Коломны, ни Песков, ни Гавани.

---

Ханукат баит (фотоотчет)

Когда люди переезжают в новый дом, принято устраивать процедуру, именуемую ханукат-баит, в просторечьи - новоселье. Собственно говоря, новоселье в моем понимании представляет собой обширную пьянку с закуской. Закуска бывает двух видов - холодная и горячая; следовательно, без помощи жены не обойтись. Сам я могу поджарить картошку, сварить пельмени "Мама Мэри", и даже, поднапрягшись, испечь шоколадно-морковный торт. Его лет двадцать пять назад научила меня делать покойная тетя; надо сказать, в Иерусалиме умение печь торты мне не пригодилось ни разу. Если вы спросите "почему", отвечу: очень просто - торт, с моей точки зрения, не является годной закуской. Хорошо есть торт в изысканном обществе пожилых дам, одетых по моде позапрошлого века, в шляпах со страусиными перьями и лорнетами. Ко мне в гости такие дамы никогда не приходят. Ко мне приходят совсем другие люди, поэтому и на этот раз шоколадно-морковного торта я не испек. Пекла, варила и жарила Софа - и тоже, разумеется, не торты.
Кого пригласить на новоселье, кто освятит дом? Порядочные люди зовут на церемонию раввинов и праведников, дабы молитвами и благословениями их жилось нам в новом доме долго, дружно и спокойно. Я знаком и даже дружен с некоторыми раввинами; правда, насчет их праведности я не уверен, ибо знаком с ними слишком близко. Впрочем, не будем касаться этой темы. Как сказал поэт: мои друзья - герои мифов, бродяги, пьяницы и воры, / и их молитв иероглифы пестрят похабщиной заборы. Ну, это несколько преувеличено сказано, однако суть вы схватили верно.
Итак, кого же позвать на освящение дома? Конечно, писателей - кого же еще. А вы что думали? Как говорил Карлсон, который живет на крыше - тетю Августу с четвертого этажа, что ли?

Надо иметь в виду, что домашние мои слегка нервничали. Вовсе не потому, что такие легендарные личности, чьи стихи и повести всякий порядочный интеллигент читал еще в советские времена в самиздате, явятся освящать наше новое жилье; моим домашним, в общем и целом, до самиздата дела никогда не было, и имена Камянова, Трестмана и, скажем, Губермана знакомы им, в основном, по моим невнятным похмельным рассказам и зеленой физиономии после совместных дружеских с вышеназванными личностями пьянок. Именно очередной неконтролируемой пьянки домашние на этот раз и опасались.
Должен сказать, что некоторые основания у них для этого были. Герои мифов прибывали в этот вечер несколькими эшелонами, на своих машинах. Безлошадных прозаиков и поэтесс подхватывали по дороге те, кто располагает собственным транспортом. Приличные литераторы совершенно трезвыми в гости не ходят, поэтому их прибытие было похоже на эпизод из одного старого советского фильма, где на раздолбанном пароходе к красноармейцам на подмогу является банда анархистов. Сходство поразило и мою супругу, и тестя; тем из вас, кто удосужится этот эпизод посмотреть сейчас еще раз, следует учитывать, что в роли вожака анархистов (ее совершенно гениально исполнил покойный Гарин) выступает Председатель, а в роли большевиков с постными физиономиями - мои домашние:



Откровенно сказать, я не могу написать по следам произошедшего ничего связного. В общем и целом, все было достаточно пристойно, и даже выпили мы не более двух литров водки. Председатель, произнося очередной тост, все время беспокоился, отчего на столе передо мной не лежит лист бумаги, почему я не записываю сентенции окружающих. Он с готовностью вновь и вновь протягивал мне свой "паркер" с золотым пером; я вертел головой. Мне совершенно не хотелось ничего записывать, мне вновь и вновь хотелось одного - выпить и закусить. Так я ничего в этот вечер и не записал, хотя записывать было что: веселые литераторы блажили спичами совершенно безостановочно. Мне было просто хорошо. Всегда хорошо сидеть за одним столом с людьми, которые относятся к тебе доброжелательно, тосты произносят не по принуждению, а потому, что тебя любят и искренне за тебя рады. От души. Вот и все.

Я с удовольствием продемонстрирую несколько снимков, сделанных в этот день.

У входа в наш дворик


Чтобы прийти к нам домой, здесь нужно подняться по ступенькам




а здесь - спуститься:


Это наш дом, вид снизу


Салон, в котором пилось, закусывалось, а также произносились спичи


Лестница, ведущая на второй этаж, где поскользнулся, потерял палку и чуть не полетел Председатель, после литра выпитой спросивший негромко и нараспев - чому я нэ сокил, чому не летаю? И сразу же полетел. Уже без украинской народной лирики, но с прозаическим и громким русским ёбаныйврот!!!





После благополучного спасения Председателя совместными силами мятежного поэта Трестмана и моей дочки - умиротворенные литераторы спускаются по лестнице, о которой говорилось выше


За столом





- А хочешь, - спросил Председатель в конце вечера, - я буду твоим дедушкой? - Спасибо большое, - ответила Буся, - но у меня уже есть два дедушки. - А я буду твоим почётным дедушкой, - настаивал Председатель. - А? Что, слабо?!


Вечер закончился в кожаном кресле: поэты читали стихи, свои и чужие, всякие и разные, а Председатель, несмотря на количество принятого внутрь, строго и пристрастно рецензировал их.


Приезжайте, ребята. Сперва вы походите по Старому городу, потом выпьете и закусите, посидите в кожаном кресле и, может быть, даже почитаете стихи.

@темы: фотографии, Председатель, Трестман, семья, содружники

---

Четырнадцать лет назад умер Иосиф Бродский.

Эссе Бродского "Набережная Неисцелимых" начинается так: "Много лун тому назад доллар равнялся 870 лирам, и мне было 32 года. Планета тоже весила на два миллиарда душ меньше, и бар той Стацьоне, куда я прибыл холодной декабрьской ночью, был пуст. Я стоял и поджидал единственное человеческое существо, которое знал в этом городе. Она сильно опаздывала".

www.rg.ru/2010/01/28/brodski.html

Оля, однокурсница и подруга Миши Генделева, живет на улице Пестеля, окна ее квартиры выходят на Летний сад. В двухстах метрах стоит дом, в котором жил Бродский. В шестидесятых годах веселая компания "Ахматовских сирот" часто вваливалась к Оле и ее маме, зная, что в каком бы часу они не явились, всегда найдут здесь выпивку, закуску и благодарных слушательниц. Прошли годы. Бродский уехал. Узнав, что ему присуждена Нобелевская премия, Оля с мамой послали ему поздравительную телеграмму. Адрес они узнали, позвонив в Париж Эткинду, с которым Елена Феликсовна, Олина мама, когда-то вместе работала в пединституте имени Герцена, и до сих пор поддерживала дружеские отношения. Телеграмма Бродскому ушла в Америку. Надежды на ответ никто не питал - было ясно, что в эти дни аналогичные телеграммы, открытки и письма лауреат получает мешками. Тем не менее, через месяц постучался в дверь почтальон, протягивая конверт непривычного вида, весь обклеенный иностранными марками. Бродский написал большое письмо с благодарностью за отличный прием, великолепные настойки из спирта и превосходную закуску. Он вспоминал, как читал стихи на Олиной кухне, и спрашивал о здоровье Елены Феликсовны. Это письмо сейчас хранится в Олином домашнем архиве, как реликвия. Она показывала мне его и страдальчески морщилась, когда я пытался дотронуться до него руками. Я сидел на этой кухне и пил из тех же старых рюмок, и смотрел в то же окно, выходящее во двор. Вот стихов я там не читал - ни своих, ни чужих. Елена Феликсовна умерла четырнадцать лет назад, и Бродский умер тогда же, в девяносто девятом умер Эткинд, а год назад не стало и Генделева.

@темы: гебуртстег ун йорцайтн

---

Холден Колфилд, 1.01.1919 - 28.01.2010

ru-bykov.livejournal.com/1904601.html

@темы: гебуртстег ун йорцайтн

---

Свет мой зеркальце

Единственным стоящим видом отдыха для меня является чтение, и я никак не могу назвать его пассивным. Активнее некуда: я читаю в транспорте, в очередях и иногда даже во время ходьбы. За едой я читаю тоже. Людей, не очень склонных к литературным интересам, это часто раздражает. Когда я читаю, то не слышу и не вижу происходящего вокруг. Какое, скажите на милость, мне дело до цены на подсолнечное масло на рынке или номера подошедшего к остановке автобуса, если в тот момент, когда меня спрашивают об этих вещах, я веду с Форсайтом неспешную беседу у камина, или продираюсь сквозь дебри Севера, или сопровождаю Веничку в его поездке в Петушки. Вырванный в иную реальность, я временами реагирую, с точки зрения окружающих, не очень адекватно. Впоследствии, поразмыслив, я иногда соглашаюсь с ними...
Сегодня я читал "Записные книжки" Алексея Пантелеева, автора, которого нежно и преданно люблю с самого детства. Читать я начал еще по дороге к автобусной остановке. Я ехал домой с работы. Подошел автобус и, с некоторым трудом сориентировавшись в обстановке, я поднялся на подножку передней площадки. В Израиле пассажиры всегда входят в общественный транспорт с передней площадки, чтобы заплатить водителю за билет или предъявить ему проездную карточку.

Куда бы я ни направился, в моей сумке всегда лежат бутылочки с пятью сортами глазных капель, которые я с некоторого времени обречен закапывать себе строго по часам. С этой целью я ношу с собой также маленькое карманное зеркальце, позаимствованное у Софы.
Уставившись в Пантелеева, я ощупью нашарил вход и поднялся в автобус. Перед водителем образовалась маленькая очередь предъявляющих билеты пассажиров. Краем сознания я следил за ними. Когда подошла моя очередь, я сунул руку в карман, вытащил зеркальце и протянул водителю. Он кашлянул, вытащил расческу и, глядя в зеркальце, причесался. Потом вопросительно поднял на меня глаза. Я ждал кивка - обычного сигнала автобусных водителей, означающего "о-кей, проходи". Кивка не было, поэтому я, глядя в книгу, продолжал держать зеркало перед его лицом. Тогда, глядя в зеркало, он расчесал бороду, пригладил усы и даже провел пальцем по бровям. Стоявшие сзади меня толерантно ждали. В Иерусалиме много сумасшедших.
"Правильно! Так всегда и нужно!" - невразумительно громко сказала старушка, сидевшая на переднем сиденье. Водитель наконец кивнул мне, и я прошел в салон. Большую часть дороги я читал Пантелеева, но не мог сосредоточиться: на меня искоса поглядывала значительная часть пассажиров, а я обычно чувствую это кожей. Понять причину их взглядов я не мог и от этого немного нервничал. Я даже отвлекся на секунду от книжки и, на всякий случай прикрывшись сумкой, посмотрел вниз, соображая, не расстегнута ли у меня ширинка - такие случаи бывали. Подъезжая к дому и одновременно дочитав главу до конца, я закрыл Пантелеева и поднял голову. Пассажиры глядели на меня в упор. И тут я вспомнил...

Плутарх рассказывает, что Александр Великий следующим образом отбирал к себе в армию воинов-наемников. Он прятался в своей палатке, приказывал заводить их к себе по одному и, когда они входили, неожиданно выскакивал на них из-за шторы. Иногда при этом он махал мечом. Тех наемников, кто в эту минуту от испуга краснел, он брал к себе в фалангу, тех же, кто бледнел, безжалостно отправлял домой.
Я покраснел.

@темы: психические заметки

---

День снятия блокады.
Я жил у Московского Парка победы, на территории которого до войны находился кирпичный завод. Во время блокады его переоборудовали в крематорий. В крематории, по самым приблизительным подсчетам, было сожжено не меньше 600 тысяч тел. Пепел сбрасывали в бывшие песчаные карьеры. После войны завод-крематорий был снесен, на этой территории разбит парк и посажены деревья, на месте карьеров вырыты пруды, и вся информация о происходившем здесь в 1941-44 годах засекречена. В прудах мы купались, когда были маленькими. Тут же находился клуб "моржей". Конечно, когда узнали, купаться перестали в одночасье, и клуб тоже закрылся. Потом на дне одного из прудов обнаружили вагонетку, на которой трупы подвозились к печам. Теперь эта вагонетка стоит на постаменте, иногда к ней приносят и кладут цветы.



Шестьдесят шесть лет прошло.

@музыка: Седьмая симфония

---

Читаю Алексея Пантелеева, "Из старых записных книжек".

Документ времен гражданской войны. 1919 год.

"г.Феодосия.
ПРИКАЗ
1. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2. Всем жителям и учреждениям города Феодосии немедленно перевести
стрелку на 2 часа 20 минут. Свериться по телеграфу. Старое время объявляю
недействительным.
Начальник гарнизона: Шагаев.
Адъютант: Красотка".

---

В Иерусалиме - плюс два и ливни. Как порядочный зимофил, с надеждой слежу за новостями с Севера. На склоны Хермона лег полуметровый слой снега. Хочется верить, что пурга в этом году доберется и до нас тоже. Если уж быть до конца откровенным, скажу, что глобальному потеплению всяко предпочитаю новый ледниковый период.

А пока что - вот так:
Зима на Голанских высотах. Дорога на Хермон (фотография из дневника  Narcis)

---

Ленька Пантелеев

В детстве у меня была книга "Ленька Пантелеев. Роман, повести и рассказы" писателя Алексея Пантелеева. Это был толстый, заслуженный, потрепанный том. На обложке его был изображен красноармеец в буденновке, с винтовкой за плечом, одну руку он держал на плече мальчика в крестьянском армяке и лохматой шапке, каких теперь давно уже никто не носит. Я очень любил эту книгу и перечитывал ее неоднократно. Я никогда не задумывался, отчего такая прекрасная книжка издана не в Москве или Ленинграде, а в Петрозаводске, городе, относительно удаленном от столичных издательских центров. Тогда я не задумывался над такими вопросами, они просто не приходили мне в голову. Удивительную судьбу этого издания я узнал значительно позже.
Один из рассказов, напечатанных в книге, мы изучали в школе как рекомендованный к внеклассному чтению. Он назывался "Пакет". Примерно в то же время бабушка дала мне прочесть "Республику ШКИД"; эта повесть не вошла в любимый мною том, но я немедленно соотнес одного из ее авторов с тем, чья фамилия стояла на титульном листе "Леньки Пантелеева".
Много лет я ничего не знал об Алексее Пантелееве - кроме того, что он писал в автобиографическом своем романе. Я перечитывал его раз сто. Он нравился мне даже больше "Республики". Особенно я любил перечитывать первые главы, где главный персонаж, который в ту пору был еще маленьким мальчиком, описывает дореволюционный Петербург и жизнь в семье отца, выходца из старообрядческой семьи, казачьего офицера в отставке. Я никогда не едал пирожных от "Додона", но райский вкус их таял у меня на языке. Летом я брал эту книгу с собой на дачу.
Я считал, что автор давно уже умер. Как-то в домашней библиотеке моих родителей я наткнулся на тоненькую, выцветшую брошюру некогда голубого цвета - именной и адресный справочник ленинградского отделения Союза писателей СССР за 1976 год. Наряду с массой неизвестных (полагаю - не только мне) имен я обнаружил имена и координаты Бориса Стругацкого и Алексея Пантелеева. Это было открытием; помню, вечером, в синих, сгущающихся зимних сумерках, я сидел у окна, грея руки о батарею парового отпления, держа открытый справочник перед собой на столе, и мучительно размышлял, можно ли позвонить хотя бы одному из них. Да что я ему скажу? - с облегчением подумал я в конце концов, и звонить не стал. Мне было пятнадцать лет.

Во второй половине восьмидесятых мы жили на даче в Сосново, на Карельском перешейке, где среди наших соседей была семья, с котрой мы близко познакомились, а потом и подружились. Это были бабушка, дочка и внучка. Внучка Анночка была маленькая и играла с моим сыном. Бабушку звали Еленой Феликсовной, ее дочку - Олей. Елена Феликсовна, очень быстро ставшая для нас просто Фелиской, была почти абсолютно слепа. Мы сидели на открытой веранде, отмахивались от комаров, курили, пили чай с малиной или водку и взахлеб пересказывали друг другу содержание новых книг. Это была эпоха перестройки, и публикации в толстых литературных журналах еще вызывали перманентный ажиотаж. Тогда я впервые прочел самиздатовскую копию "Москва - Петушки" Ерофеева, - скверную копию, четвертый не то даже пятый машинописный экземпляр. Оля принесла и кассету с теми песнями Кима, о существовании которых я раньше даже не подозревал. Однажды она дала мне на одну ночь переписать такой же скверный экземпляр стихов Михаила Генделева. Я не знал, кто такой Генделев, но стихи мне понравились. Оля рассказала, что они учились в одной группе, на одном курсе Второго медицинского института. Елена Феликсовна рассказывала об Эткинде, Синявском, академике Ландау, с которыми дружила много лет. У меня было ощущение, что мама и дочь знают всех удивительных людей, имена некоторых из которых до тех пор я слышал разве что в передачах Би-Би-Си.

Однажды, тягучим летним вечером, я включил радио и услышал, что сегодня в Ленинграде умер известный детский писатель Алексей Пантелеев. На нашем столе на веранде, как всегда, стояли полупустая бутылка водки и чайные стаканы. Не спрашивая у молчавших дам позволения, я налил себе и выпил водки, пошел в свою комнату, принес оттуда уже окончательно замусоленный бесконечными читками том Пантелеева и открыл на нелюбимом мною с детства рассказе "Пакет". Вот, - сказал я, ткнув пальцем в строчки о героическом поступке попавшего в плен красноармейца, - вот пишет человек, сознательно выбравший советскую власть, а ведь как хорошо пишет! Коммунист, а...
- Это кто сознательно выбрал советскую власть? - приподняла опущенную голову и повернулась ко мне Елена Феликсовна. - Алексей Иванович? Алексей Иванович эту власть ненавидел всю жизнь.
- Но... ведь советский писатель... - замялся я. Я еще не очень привык к мысли о том, что советский писатель, совершенно свободно публиковавший во все смутные времена книги, известный своими рассказами во всех столичных и периферийных журналах, детский писатель, можно сказать - признанный классик советской литературы, благополучно выживший во всех передрягах начиная с 1917 года, может эту самую власть не любить.
- Во-первых, кто сказал, что коммунист не может быть талантливым писателем? - сказала Фелиска. - Еще как может. А во-вторых, Алексей Иванович не был советским писателем. Он никогда не простил им Гришу. И многих других. Он вообще был верующим христианином и советскую власть любить не мог по определению.
- Какого Гришу? - спросил я довольно тупо. - Верующим?.. Как это...
Фелиска прищурилась незрячими глазами.
- Гришу Белых, конечно. Вы же учитель, Миша... Вы "Республику ШКИД" читали вообще-то? Только там он - Черных... Ну, Янкель и Ленька Пантелеев!.. Неужели не помните?

- Алексей Иванович был очень порядочным человеком, - сказала Фелиска и строго посмотрела на меня. - В пятьдесят втором меня выгнали с кафедры немецкого языка в Герценовском институте... Да-да, в институте, который вы заканчивали. Я вам не говорила, но, вообще-то, я возглавляла эту кафедру. В газетах писали дикие вещи, я осталась безработной и с моим носом боялась выйти на улицу... Сидела дома и ждала ареста. У меня на руках была маленькая Оля, я не знала, что будет с ней, если. Друзья - те люди, которых я считала друзьями, конечно - перестали приходить к нам. Телефон не звонил три недели. Я их понимала и до сих пор не в обиде. Все жить хотят.
Она замолчала.
- Так... - сказал я, потому что нужно было что-то сказать.
- Когда в "Правде" появилась статья про убийц в белых халатах и я прочла ее, то поняла, что теперь уже скоро. Помню, я ходила по квартире с Олькой на руках. Туда-сюда. Гулкая тишина. Я думала - скорей бы они уже пришли за мной... Ужасно, но в тот момент я думала именно так. И вдруг грянул телефон. Впервые за три недели.

- Так, - сказал я.
Оля молча разливала чай.
- Это звонил Алексей Иванович... Он сказал - Елена Феликсовна, если вас... я возьму Олю. Мы вырастим ее. Не бойтесь, мы вырастим ее. Даже если... мы удочерим ее.
Это был поступок. Тогда - это был Поступок. Вот так.
- И что вы ответили? - тихо спросил я.
- Не помню. Кажется, я поблагодарила и заплакала. А впрочем, не помню.
- А потом?
- А потом вдруг сдох Усатый... И все кончилось.

Мы помолчали. Оля дымила "беломором". Я не знал этой истории. Нужно было что-то сказать.
- Вы говорите, что он... что Пантелеев... что Алексей Иванович был верующим...
- Он был верующим. Я, конечно, ни разу не христианка, но такие вещи нужно знать. Вы ведь читали его исповедь "Я верую"? Теперь, значит, уже можно сказать - предсмертную исповедь.
- Нет... - сказал я.
- А что же вы тогда читали? - приподняла бровь Фелиска.
- Тургенева, - еще глупее, чем раньше, ответил я.
- Вы ничего не читали, - заключила она и строго посмотрела на меня незрячими васильковыми глазами.

------------
Елена Феликсовна


А.И.Пантелеев


"Я верую". Главы из автобиографической книги
www.sfi.ru/lib.asp?rubr_id=835

"В осажденном городе". Из записных книжек 1941-1944 годов
www.lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/vosade.txt

"Не клеем единым жив человек". Из блокадного дневника
www.taday.ru/text/203333.html

Повести, романы, рассказы
www.lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/

"Главная тайна. Республика ШКИД". Документальный фильм на телеканале "Россия" о реальных судьбах персонажей повести
www.rutv.ru/video.html?vid=43100&d=3

---

- Ой, чего-то холодно мне сегодня, - сказал я, выйдя из кабинета в коридор и приблизившись к группе сотрудников, которые скорбными голосами обсуждали победу республиканцев в Массачусетсе. У нас не так холодно, как в России, но кондиционеры в помещении почему-то не работают уже неделю, так что я немного зябну.
- Слышали? - спросил я, не особенно прислушиваясь к разговору. - Республиканцы-то, а?! - И потер ладони. Потер я их оттого, что мне было холодно. Ответом было ледяное молчание.
- Холодно, - пожаловался я и приложил руку к теплой руке замдиректора по научной работе, чтобы показать, как мне холодно. Рахель - крайне прогрессивная феминистка.
- Это может быть расценено как сексуальное домогательство, - сказала она, но руки не отдернула.
- Так, - сказал я и похлопал по плечу профессора Шрагу, крайне прогрессивного феминиста, опору и надёжу левых и вообще демократических сил нашего архива. - А если его? Его-то похлопать по плечу можно - или..?
- Это тоже может быть расценено как сексуальное домогательство, - сказал профессор и отстранился.
- Так, - сказал я, потирая ладони и приплясывая на месте. - А если я поглажу кошку? Вот возьму на руки и поглажу.
- Это может быть расценено как сексуальное домогательство, - сказала Рахель замогильным голосом. - И насилие над животными, - добавил профессор, немного подумав.
Я потирал ладони и смотрел на них. - А если я прислонюсь к электронагревателю и поглажу его, потому что мне холодно - это тоже будет расценено как сексуальное домогательство? - Мне очень хотелось понять их. - А где толерантность? Или, скажем, я - фетишист. Что - нельзя?
- Что такое - тефишист? - спросил профессор.
- Это, наверное, по-русски - фашист, - предположила замдиректора по научной работе. Я потирал ладони. Я привык уже, что здешние довольно грамотные, иногда образованные даже люди называют машины марки "мицубиши" - мибуцуши, мишубици и даже мушубушу.
- Знаете что, - сказал я, - давайте сменим тему разговора. - Неплохо было бы выпить! Холодно... ручки зябнут, ножки зябнут... А? Скинемся на троих?
- Алкоголик, - сказала Рахель, библейскими глазищами глядя на меня в упор.
- А ты - дура, - сказал я, приплясывая на месте и согревая сложенные ладони дыханием.
- А ты - фашист, - нежно сказала она.

---

Anemone_nemorosa, с днем рождения!

---

У нас уже несколько лет предупреждают о скором сильном землетрясении (прошли очередные 80 лет, которые в наших краях являются стандартным временным промежутком между такого рода стихийными бедствиями), а сейчас, в связи с происшедшим на Гаити, сейсмологи-геологи принялись убеждать нас в этом с удвоенной силой. А чего предупреждать-то, я не понимаю, если все равно ничего не делается для укрепления фундаментов домов и прочего. Дома, построенные до 1989-го по всей стране, как я понял, вообще не выдержат землетрясения сильнее 6-и баллов, это уже доказано опытным путем; наш новый дом построен именно в 89-м, что дает гипотетическую надежду, что он не рухнет целиком и сразу.
Здания вечернего колледжа при университете, куда дважды в неделю мы водим Бусю, такие солидные и крепкие на вид, построены в семидесятых. Несколько лет назад у нас было землетрясение силой 5,5 баллов - так с тех пор все ходят и показывают трещину, образовавшуюся в переходе между двумя частями здания. Ее никто и не думает заделывать. (Я писал в дневнике, как в тот день у меня на рабочем столе запрыгал компьютер, через стену кабинета на моих глазах поползла трещина, а с улицы, откуда-то из-под земли послышался жуткий медленный гул.) Надо думать, что если тряханет еще разок чуть сильнее, то все сооружения университетского городка рухнут, как карточный домик. Надеюсь, мы в этот момент будем не внутри, а снаружи.
Я хотел не так давно написать кое-что на эту тему, но в очередной раз вспомнил знаменитое "ангелы слышат мысли, а бесы - слова", и не написал.

Сильва бродит по дому, мяукает как оглашенная. Нынче всю ночь сама не спала и другим не давала. Это странно, ибо мы, пожалев ее естество, отдавали ее на три дня профессионалам для случки с шикарным персидским котом, и она должна быть удовлетворена - хотя бы морально. Софа высказала предположение, что она просто предчувствует землетрясение. Буся, однако, предположила, что "она просто тоскует по своему мужу, неожиданно возникшему из ничего и так же неожиданно канувшему в вечность".

---

Оказывается, рецензия Копелиовича на мой сборник рассказов (о том, что он ее написал и что этому сопутствовало, я сообщал месяца два назад здесь - www.diary.ru/~libdragon/p84693967.htm ) была-таки напечатана в последнем, 32-м номере "ИЖ":

magazines.russ.ru/ier/2009/32/mi20.html

Я об этом не имел ни малейшего понятия, потому что на презентацию номера не ходил. Ни одного экземпляра журнала у меня, соответственно, нет. Конечно, было бы приятно в руках подержать. Экая ехидна Игорь наш Бяльский - забыл позвать. Спьяну, вероятно.

@темы: страшный литкритик, ИЖ

---

Две ссылки

Бог велел делиться. Поэтому я решил поделиться ссылками с читателями. Как пищей для ума и информацией к размышлению - вне всякой зависимости от конкретной поддержки кого-либо из оппонентов.

I. Об "Аватаре"... и не только.

...Если вы помните, когда Гнедич переводил «Илиаду», он заметил, что ахейцы не препятствовали своим оплакивать своих умерших – потому что это не роняло их боевого духа, а троянцы запрещали, потому что это роняло. Победили ахейцы. Побеждает хитрость, побеждает степень, - грубо говоря, - сейчас скажу сложную вещь: побеждает степень эмансипации этой имманентности - в какой степени вы не зависите от своего от этого. Это было бы очень хорошо, если бы это было так. Помните замечательную сцену в «Попытке к бегству» у Стругацких – «я абсолютно не уверен, что это пройдет с эсесовцами». То есть, теоретически вы абсолютно правы. Я не уверен, насколько это пройдет практически, то есть, насколько победят земляне, условно говоря, столкнувшись радикальным исламом, действуя по вашей матрице. Но то, что сомнение в своей правоте есть, безусловно, черта высшего разума – вы абсолютно правы. Вопрос – делает ли это высший разум более жизнеспособным.

...Понимаете, тот немецкий солдат, который стреляется во время Бабьего Яра, мне понятен. А тот немецкий солдат, который переходит на сторону чужую мне не совсем понятен.
Давайте говорить прямо: моя Родина всегда неправа в последнее время. Моя Родина, какой шаг ни сделает, вступает во все большую и большую кучу, - мне это очень противно. Но отказываться от нее на этом основании я совершенно не готов. И мне кажется, что эта моя неготовность более продуктивный шаг в развитии искусства, нежели мое четкое: «пошла ты к черту». Вот это для меня важно. Потому что мы живем с вами в стране, которая лажается, и в этом для нас с вами смысл этой картины. Надеюсь, что мы с вами еще чаю попьем после этого, когда все закончится.

...Дело вот, в чем – мне кажется, что примат родовой, племенной морали над моралью, скажем так, западной, современной, христианской – это очень опасная штука. Потому что мы живем вообще в эпоху массового покаяния – чего там говорить – западной цивилизации перед Востоком. В огромной степени это вызвано и страшными катастрофами в Париже – вы помните, когда там пылали автомобили, это вызвано и полемикой вокруг нидерландских карикатур на пророка Мухаммеда. Мы, как цивилизация более сложная, все время приносим свои извинения цивилизациям более примитивным, для которых знаки значат больше. Мне кажется, что это опасный путь, и в перспективе он может привести к самоуничтожению. Другой вопрос, не заложено ли это самоуничтожение в самой нашей природе - вот это я предлагаю обсуждать, это интересно.
Мой друг и замечательный прозаик Михаил Веллер считает, что это необязательный путь, что здесь в какой-то момент можно остановиться и больше не каяться, и можно уже свои ценности серьезно противопоставить. Совершенно прав Андрей Кураев, который говорит: если у христианства не будет новомучеников, оно проиграет любой, более пассионарной религии, - это действительно очень опасная тенденция: когда мы все время каемся, все время извиняемся. Я готов признать многие ошибки современного Запада, но что предлагается в качестве альтернативы? Если мы в качестве альтернативы будем рассматривать родоплеменную мораль, синих людей с хвостами, условно говоря, - здесь у меня есть некоторые вопросы.

...Есть мораль гораздо более примитивная и гораздо более архаическая. Есть серьезные люди, которые пишут: ислам принял эстафету пассионарности от христианства, сегодня самая пассионарная, самая передовая монотеистическая религия - это, конечно, ислам, - говорят эти люди. Я не готов с ними согласиться, я не готов отдать им эту пальму первенства. И мне кажется, что здесь, по крайней мере, есть предмет для полемики - не будем уж все вещи называть своими именами. И именно в этом, может быть, ценность драматургически слабого «Аватара».

...Тут в чем главная, исконная правота? В том, что, безусловно, западная цивилизация в своем конечном развитии, о чем совершенно правильно пишет Кузнецов, - она обречена в какой-то момент придти к самоотрицанию – это то, с чего мы, безусловно, должны начать. Другой вопрос – увидим ли мы в ответ готовность «понять», или готовность «добить». И это то, о чем, безусловно, следует говорить. На чем выиграл Саркози? - все каялись, а он сказал - а вы - рокальи. Так вот вопрос - прав он был, или нет? на мой взгляд, он был прав. Я небольшой фанат Саркози, честно вам сказал, но рокальи есть рокальи, - человек, который на основании своей другой культурной идентичности жжет мою машину, никак не может являться для меня достойным оппонентом.

...Для человека воспитанного и цивилизованного также очень значимы понятия жизнь, свобода, фундаментальные права человека.
Что для него важнее – свобода или родина? Вот здесь мы подходим к очень важному эволюционному скачку. Если мы сумеем абстрагироваться от таких понятий как «родство, родина, семья, мать», и так далее, и признать абстрактные понятия «свобода, правота» - если мы готовы к этому эволюционному скачку, мы получаем другого человека. Вот это единственное, с чего надо начать разговор. Я не готов, потому что для меня Родина, которая неправа, остается Родиной, я не готов от нее отказываться. Если вы готовы - то благо вам, это не значит, что вы хороши, а я плох.
Вот тут должен быть в финале «Аватара» моральный вопрос – они победили, он перешел на их сторону. Должен ли он в конце усовеститься и от них уйти? Для меня – да, потому что для меня главное в повести «Гадкие лебеди» это последние слова Банева: «так-то оно так, но не забыть бы мне вернуться».

www.echo.msk.ru/programs/opponent/648041-echo/

----------------

II. О советской литературе... и не только.

Литература по ту сторону экзистенциальной ответственности:
www.chaskor.ru/article/petr_minaev_avtor_tihogo...

---

Сочинение о Ленине (четверка)

Галина Алексеевна Лилич (почетный профессор СПбГУ, преподаватель Славянской кафедры Филологического факультета) зачитывает сочинение (ЕГЭ) о Ленине.



(С любезного разрешения Клавиатурной мыши)

---

Большая карельская картинка

для Терву

Две сосны (Паанаярви зимой)

@темы: север

---

fantlab.ru/blogarticle6442

(Преимущественно для лиц, в области интеллектуального прогресса отличающихся турмалиново-снарковскими наклонностями.)

---

Пишущие в Израиле на русском языке, так получилось, принадлежат, в основном, разным не очень строго оформленным, часто организационно аморфным группам, которые литературоведы именуют литературными кругами, а кто-то предпочитает называть просто тусовками. Есть, как минимум, три союза русскоязычных писателей, объединенных в федерацию. Федерацию возглавляет Ефрем Баух. Будучи человеком старой закалки, десятилетиями он безуспешно пытается сколотить из неуправляемой богемной публики какое-то подобие строгого ордена - со своим уставом, приемными и финансовыми комиссиями, торжественными заседаниями и отчетами. У него ничего не получается. Море разливанное беспечных прозаиков, поэтов и гитаристов не желает самооформляться. Они ходят в гости друг к другу, невзирая на членство в разных писательских организациях (как можно об этом забывать! - возмущается мэтр), они не платят членские взносы, они забывают иногда даже, в каком именно из союзов писателей состоят; на торжественные заседания их калачом не заманишь, - вернее, туда они явиться и могут, но только тогда, когда калач подан в качестве закуски к бутылке водки. Иногда члены одного писательского союза с удивлением обнаруживают, что параллельно являются участниками и других СП.

Судьба писательских русскоязычных групп, пребывающих вне России, кажется, одинакова во всех странах. Поколение вновьприбывших - в основном, людей среднего и пожилого возраста - с энтузиазмом пишет, публикуется в местных издательствах или за рубежом, выпускает альманахи и журналы, издает книги, участвует в разнообразных междусобойчиках; иногда кто-то пользуется известностью и в стране исхода. За всем этим кипением как-то забывается, что незаметно подросшие дети постепенно все больше и больше переходят на местный язык, а внуки русским иногда не владеют вовсе. Среди приехавших сюда в подростковом возрасте я знаю лишь двоих, пишущих - и печатающихся - на языке своих родителей. Попытки энтузиастов сохранить для потомков родной язык путем организаций кружков, классов, семинаров и даже школ с преподаванием на русском языке успехом, в конечном итоге, не увенчиваются: на переменах между уроками русского языка малолетки щебечут друг с другом на местном наречии. Им так проще. Иногда, в качестве поощрения своим бабушкам и дедушкам, дети согласны на жертвы - например, спеть песню "Пусть всегда будет солнце", из которой они, как правило, помнят только первые две строчки, да и те исполняют с непередаваемым акцентом. С умилением слушая это пение на новогоднем утреннике, я вспоминал переписку с моими знакомыми, живущими в Европе, Австралии и обеих Америках; всюду то же самое. Это естественно; кто сейчас помнит литературные залежи писательских объединений выходцев из России, живших в начале прошлого века во Франции, или мощную сеть СП, объединявшую русскоязычные писательские союзы Аргентины? Между тем в конце 19 - начале 20 веков русский язык на улицах Буэнос-Айреса слышен был, говорят, не реже испанского, выходили сотни книг и журналов, успешно и безо всяких усилий находивших своих читателей. Такова же судьба немецкоязычного союза писателей в ЮАР или, скажем, федерации писавших на идиш в Австралии. Это естественно, говорю я, и мне жаль лишь, что после моего ухода мою домашнюю библиотеку ждет печальная участь.

Но я совершенно отвлекся. Мы говорили не о печальной участи, мы говорили о пока еще живой литературе. О литературных кругах, которые многие справедливо именуют тусовками. В Тель-Авиве десятилетиями, медленно и с некоторым скрипом поворачивается вокруг своей оси тусовка Ефрема Бауха; в Иерусалиме и сопредельных землях веселится тусовка нашего Председателя - вечно молодого, вечно пьяного; на Севере тусовка галилейских литераторов, именуемая третьим союзом русскоязычных писателей, сплотилась вокруг Марка Азова. Существует тусовка старейшего академического журнала "22", возглавляемая его бессменным редактором Александром Воронелем; участники этой тусовки поглядывают на кипучее море писателей и публицистов поколения 90-х годов с некоторым высокомерием ветеранов-первооткрывателей. Есть авторы, ни в какие тусовки не входящие, или входящие формально, или являющиеся участниками всех тусовок разом. Таковы Рубина, Губерман, Улановская; таковым был и покойный Генделев. Есть тусовка Игоря Бяльского, она же - тусовка ИЖ. В нее входят не только местные, но и российские, и американские, и европейские авторы; из местных ее участников довольно много соседей Бяльского по поселению Текоа - так исторически сложилось, что среди жителей этого поселения очень много пишущих людей.
Великолепная Вика Райхер относится именно к этой тусовке.

Дневник в ЖЖ - neivid.livejournal.com/
Некоторые рассказы, стихи и песни - jsc.rjews.net/author_vr.htm

Одноклассники

Жениться нужно было на той, изящной, без косметики, без каблуков. Теперь ты понял, дубина? Вон как она выглядит, через двадцать лет. А Кирюха уехал в Америку, уехал и был таков, а у Андрея машина, впрочем, машины у кого теперь только нет. Мальчики растолстели, девочки вышли замуж, девочки демонстрируют кольца и вырезы модных кофт. Кто-то родил тогда еще, а ведь кто-то еще тогда уже надеялся, что бездетен. Особенно из мужиков.

Половина родили девочек, половина не ладят с соседями, половина ушли в религию, хорошо хоть, не все в одну. Но даже и захотели бы, все равно не дружили бы семьями, мы ж не можем выбрать одну на всех - ладно школу, а то страну. В переодетых мадоннах пойди узнай девочек в белых фартуках. Какого черта ты тогда не женился на той, изящной? Какая была синица в руках! Стой теперь, рот разевай на чужой каравай, простая задача для школьника. А не ходил бы ты в школьниках – ходил бы в дворниках.

Бывший очкастый мальчик, ты лучше взбирайся в горы, или проветривай темя в автомобиле длинном, но не пересекайся с теми, кто помнит тебя летящего по школьному коридору цвета убитой глины. Тебя не позвали в кино в воскресенье, натравили собаку в субботу, в среду скинули без разрешенья в очень холодный сугроб, и ты бежишь, отплевываясь от собственного сопенья, откашливая терпение с жалобной рвотой взахлёб.

И прошло уже столько времени, ты осилил науку нежности, ты осилил науку странности и немного науку старости, а в том коридоре по-прежнему ты бежишь как дурак от горести, освещая дорогу пламенем оглушительной детской ярости. А тебя приглашают, радушные, не помня, что переброшены обиды горючие самые через твое плечо - и они ведь правы, послушай, они, да и та, хорошенькая, что вышла в итоге замуж за кого-то еще.

Половина родили мальчиков, половина гуляют за полночь, половина жалуется на горе: статистика теплых тел. И никто не может тебе помочь, потому что тебе уже не помочь, ты же умер в том коридоре, умер, пока летел. И сегодняшнее хотение, и сегодняшние сплетения согревают тебя настоящего, он-то вполне живой. А вот если бы та, хорошенькая, без каблуков, изящная, стала твоей тогда еще - была бы теперь вдовой.

А теперь и она не вдова никак, и тебе хорошо, ты давно не враг ни своих друзей, ни чужих собак, и не прячешь дневник на своем столе и не плачешь с утра "доколе". Только носишь под майкой товарный знак, как глубокий ожог, как командный флаг, как зрачок в глазу, как шрам на скуле, как сердечко, испачканное в золе, как татуировку "возьмем Рейхстаг", как коронный удар для дворовых драк: «я когда-то учился в школе».

---

Явился вот этот - www.knesset.gov.il/mk/ru/mk_print_ru.asp?mk_ind... - и заявил, что передает в наши фонды свой личный архив, и желает, чтобы его каталогизировал только я. 17 метров материала - вы знаете, что это такое по меркам архивоведения? Это от Галапагосских островов до явления Мессии включительно. В большом кабинете с плотными шторами и красным ковром, в креслах эпохи Гогенцоллернов, за рюмкой кофе состоялся любопытный диалог.
- Ты понимаешь, что за честь выпала тебе, о юнец?
- Откуда и зачем мне такая честь, о господин мой министр?
- Из анналов министерств юстиции, религии и науки, из подвалов Ватикана - чу! Что имеешь сказать ты?
- Я имею сказать пару слов. Я ничего не понимаю в юстиции и никогда не изучал никакой юриспруденции, кроме советского государства и права, и в судах дилетант я; подвалы же Ватикана - это да, это весьма. Но, опять же, имеем мы проблему большую - греческий забыт мною, а латынь так никогда и не изучалась. И вообще - почему именно я?
- Наслышаны. Начитаны.
- Приятно мне очень, о господин мой министр; но предпочтение мое и влечление сердечное - к покойникам, а не к живым, до ста двадцати лет им.
- ?!
- Покойный не придет ко мне с претензиями за то, как я обрабатываю его архив. Как хочу я - так и обрабатываю. Живой же является и ведет себя нудно очень, особенно если министр он и к почету привык. Не в желании моем заниматься архивом этим. Историйник я, но отнюдь не суда водитель.
- Но в желании моем, юнец, чтобы ты им занимался!
- Болтлив я не в меру; видя документ неописуемо интересный, опубликовать и тайны архивные выдать могу - и врагу, и другу, о господин мой министр. Не опасаешься ли ты оного? Что имеешь сказать ты теперь?
- Я имею сказать пару слов: в желании моем, чтобы ты им занимался.
- Бля...
- На языке руситском не разумею я и малость.
- И хорошо сие весьма.
- Ну, как соблазнить малых сих - не ведаю... Вот. Отчет о пребывании в книгохранилище Ватиканском, какие рукописи пергаментные и на папирусе написанные есть там за семью печатями, грифом "тайна велика сия есть" помеченные, и что Папа в личной беседе показал мне и поведал. Ого-го это!
- Папа?
- Папа. Тс-с-с.
- Ого-го это?
- Ага-га!
- Непременно опубликую тайны велики сии есть, безо всякого грифа... Что, господин мой министр, - и теперь не отказываешься от того, чтобы именно я архивом твоим занимался?
- В желании моем, чтобы ты им занимался!
- А Папа в обиде не будет?
- Папа умер. На остальных растечься мне лужей.
- А государственный секрет как же?
- В стране этой, медом и млеком протекающей, никаких государственных секретов быть уже не может. Так по рукам?
- По рукам, ладно. Ватиканом соблазнен я.
- "И увидел Господь, что хорошо это".
- Аминь.