Я получил несколько новогодних подарков от любимых читателей. Глядя на первый подарок, вспомнил фразу из "Понедельник начинается в субботу":
…я уж подумал, что профессора хватил мозговой паралич. Как следствие напряженных умственных занятий (с)

www.dancingsantacard.com/?santa=2665444

Второй подарок, присланный мне, заключается в собрании адресов разных вполне приличных сайтов, имеющих неприличные названия. На всякий случай сообщаю их вам.

Знаменитый сайт эстонского детского сада носит гордое имя www.mudila.ee, а Институт экспериментальной биологии там же в Эстонии располагается по не совсем приличному для нашего глаза и уха адресу www.ebi.ee.

Еще более неприличен e-mail института, по которому предложено обращаться на главной странице сайта. Сайт www.anus.com создан американской ассоциацией нигилистов (The American Nihilist Underground Society), а представительство ООО «Стройсвязьурал-1» располагается по адресу www.ssu.ru.

А www.urka.ru - это сайт Удмуртской Республиканской Коллегии Адвокатов (УРКА). На сайте www.dermo.com, производящей химические реагенты, красуется преведственная надпись Welcome to Dermo, что не может не вызвать улыбку у русскоязычных пользователей интернета.

А по адресу www.nasrat.com расположен сайт туристических услуг — там, к примеру, можно заказать авиабилет. Французская телекоммуникационная компания выбрала для своего сайта оригинальный адрес — www.minet.net. Компания так и называется — MiNet.

Немецкая фирма-производитель противомоскитных сеток также неблагозвучно имени своего сайта на русском языке — www.neher.de.

Компания Jopa Company - сайт www.jopa.com - занимается ландшафтным дизайном, а по адресу www.jopa.net расположена благотворительная некоммерческая организация Jopa Ministries, Inc. Кроме того, существует сайт www.jopaonline.com, предлагающий посетителям заказать горячие обеды с доставкой.

Нигерийская компания Ebun Industries Limited является крупным поставщиком какао на мировой рынок. Адрес сайта соответствующий — www.ebun.com.

Еще неприличнее звучит адрес сайта компании Education Based Latino Outreach, занимающейся образованием. Словенский информационный портал расположен по адресу www.sraka.com, а если набрать в строке браузера www.suki.net, то вы попадете на японский сайт, посвященный сетевым технологиям.

Suka.org приведет вас на сайт благотворительной организации — Singapore United Kingdom Association. Итальянский музыкант выбрал себе оригинальный псевдоним, и сайт у него такой же — www.urod.org.

А www.chmo.com принадлежит компании, разрабатывающей микрокомпьютеры. Хотите завести почтовый ящик? Заведите его на www.ebanat.com и диктовать емейл по телефону станет значительно веселее.

Дорогие ребята, пусть тем из вас, кому в этом году было грустно, в наступающем станет хотя бы несколько веселее - в прямом, отнюдь не в переносном смысле. Пусть все сложится так, как нужно. И вообще пусть все у вас будет хорошо. Сегодня вечером обещаю выпить крепко - за ваше здоровье и за вашу удачу. Ну, а вы, соответственно, выпейте за мое здоровье и за мою удачу.
Ибо, как сказано в "Путеводителе по безумному миру" (автор - И.Кацман, т.47, гл. 62) :
..."- Ребята, - сказал МТММ, обращаясь к читателям, - я хочу поговорить с вами. Вы видите перед собой конец света. Этот конец света - тот апокалипсис, к которому мы плыли. Все мы знаем, какой щедрый человек мистер Либертарный Дракон. Он спросил меня, хорошо ли читала и писала команда во время пути. И я ответил, что каждый ПЧ усердно исполнял свой долг и что мне никогда не приходилось желать, чтобы вы комментировали записи лучше. Мистер ЛД, я и доктор Нос - мы идем в каюту выпить за ваше здоровье и за вашу удачу, а вам здесь дадут грогу, чтобы вы могли выпить за наше здоровье и за нашу удачу. Если вы хотите знать мое мнение, я скажу, что ЛД, угощая нас, поступает очень любезно. Предлагаю крикнуть в его честь "ура".

---

Тролль таке юдр оль

Ударом ноги распахнув дверь, с вытаращенными глазами и блуждающей улыбкой, в кабинет ворвался Рой. Такая улыбка появляется на его толстом, гладко выбритом лице обычно тогда, когда он спешит похвастаться передо мной очередными сексуальными подвигами (происходит это более чем регулярно), - поэтому я лишь вздохнул про себя и, уставясь в экран компьютера, изо всех сил застучал по клавиатуре. Некогда мне, некогда, иди рассказывать кому-нибудь другому, надоело...
- Профессор! Поразительная новость! Новость... говорю, поразительная!.. Эй!
- Доброе утро, - буркнул я.
- Доброе... Идем, идем...
Он схватил меня за рукав свитера, теребил, тянул куда-то. Я поднял глаза:
- Ну?..
- Идем в конференц-зал! Явилась делегация этих... писателей из этой... Ирландии!
И замер, уставясь на меня вытаращенными пустыми глазами.
- Из Ирландии?..
- Или из этой... Исландии! Во.
Пока я поднимался из-за стола, на ум пришел старый литературный анекдот о том, как некое важное начальство приняло в Колонном зале группу писателей Парагвая за группу писателей Уругвая.
- Пошли... Ну пошли же... - Он подпрыгивал на месте от нетерпения. - Мымра тебя требует. Все собрались, одного тебя ждут...
- Я не знаю исландского, - вздохнул я.
- Она тоже не знает, но они все говорят по-аглицки... Пошли, ну пошли...
Он опять вцепился мне в рукав свитера.
Нервно высвобождая плечо, я пошел за ним, машинально нащупывая в кармане пачку сигарет.

У входа в конференц-зал на меня напала Мымра и вцепилась в мой свитер, как клещ.
- Двадцать минут назад какой-то поц позвонил из министерства культуры, сказал - к вам направляются писатели из этой... из Ирландии, ждите, - и повесил трубку. А я выхожу из комнаты, гляжу - они уже здесь...
- Из Ирландии или Исландии? - остановился я.
- Из Исландии! Да, точно! Это такой большой остров, такой...
- Я знаю, что это остров, - терпеливо сказал я. - Я не понимаю, зачем сюда согнали всех сотрудников.
- Так сказали же... этот поц сказал, я не расслышала, принимайте, мол, покажите культуру... мы же культурная организация... Нужно... как это... не дать упасть товару в грязь лицом...

Мымра родилась в семье пастуха, на негостеприимных вершинах гор Курдистана, и блеяние бесчисленных овечьих стад наложило отпечаток на ее ментальность с самого детства. Ей приходится делать неимоверные усилия, чтобы ненавязчиво подчеркнуть собственную интеллигентность в глазах посетителей. "Смотрите, я знаю, что такое Исландия, это остров такой..." Она - директор культурного учреждения.
- Обмен культурными достижениями... нам нужно обменяться с ними культурными достижениями... ты - наше культурное достижение!..
- Спасибо, - сказал я.
- Иди, иди уже! - она толкала меня в спину. - Иди вперед! Ой, божечкамой, что же мне с ними говорить... что-то мне нужно им сказать... культурные достижения... А?..
- Не надо ничего им говорить, - сказал я. - Просто поприветствуй их от имени... ну, не знаю... от имени нашего архива, скажи, что обмен опытом - это важное дело, что...
Тут меня осенило.
- Только не перепутай Исландию с Ирландией. Они обидятся.
Она глядела на меня расширенными глазами и судорожно прижимала кулачки к груди. Обязательно ведь перепутает, дура. Хотя ладно, беда невелика: Ирландия - тоже остров.
- Ты, в общем, скажи им так, не напрягаясь: мы бесконечно счастливы принимать у нас в архиве посланцев далекого, легендарного острова...
Она истово кивала.
- Мифического даже острова, можно сказать, для большинства наших граждан. Вот так и скажи. А потом мы проведем их по этажам, покажем фонды, ну и всё.
Притиснувшись боками, мы вошли в зал. В зале сидели все сотрудники, а за столом президиума расположились человек восемь незнакомцев. Почти все они были высокими блондинами, одетыми в разноцветные спортивные куртки и синие джинсы. Во главе стола сидел сумрачный очкастый мужик, совершенно лысый. Он устало смотрел в окно. Холодный ветер гнал по подметенным тротуарам опавшие желтые листья.

Мымра взошла на трибуну и нервно поправила прическу. Мымра была брюнеткой, очень плохо выкрашенной под блондинку, и оттого какой-то полосато-пегой. Лысый мужик с удивлением глядел на нее. Он даже снял очки.
Мымра стала говорить на беглом, но совершенно неправильном английском. Она счастлива приветствовать группу писателей, посланцев со знаменитого... Тут она сделала паузу и неуверенно посмотрела на меня. Я закивал. Со знаменитого культурного острова Гренландия (это большой мифический остров такой, весь во льду! - торопливо добавила она). Я закрыл глаза. Кто-то хмыкнул. Лысый мужик медленным движением толстого пальца сдвинул очки на кончик носа и еще более внимательно посмотрел на нее.
- Культурный обмен! - провозгласила Мымра, завороженно глядя на его палец. - А теперь, - с облегчением выкрикнула она и вдруг резко вытянула вперед свой собственный палец, - мы предоставим слово нашему сотруднику, он теперь будет говорить, потому что он тоже писатель, потому что у нас - культура! - Ее палец уставился на меня. Если я еще раз услышу здесь слово "культура", я вызову мою полицию, - мелькнуло у меня в голове, и я встал. Лысый перевел взгляд на меня и почесал за ухом. В зале кто-то приглушенно засмеялся.

Пока я шел к трибуне, я не понимал, что мне нужно говорить. Какая падла, подумал я, но тут же отвлекся. Что я знаю об исландской литературе? - думал я, медленно поднимаясь по ступенькам. Я ничего о ней не знаю! Я помню только Эдду и еще "Повести о Хъялти". И даже Эдду я плохо помню... помню, что она была Младшей и еще, кажется, Старшей... Тьфу!
Я встал у трибуны вполоборота и, глядя на гостей, улыбаясь приклеенной улыбкой, открыл рот. Когда я его открывал, то еще понятия не имел, что буду говорить. Нужен спич, экспромт, никогда не составляй заранее тезисов, учил меня Губерман. Тезисы будешь конспектировать на том свете, стоя в очереди к архангелу, перед тем, как будут решать, куда тебя распределить; а на этом свете - никаких тезисов, всегда - чистый экспромт.
Я стал говорить. Говорил я минут десять, или полчаса, или час. Я говорил обо всем. О том, что Исландия - хорошая страна, я всегда мечтал побывать там, да вот не сбылось. О том, как не хватает в Израиле хороших переводов с исландского (сомневаюсь, что они вообще есть, подумал я про себя). О том, что с самого детства был влюблен в Эдду, особенно, конечно, в Младшую. О том, что до сих пор почти наизусть помню Стефауна Стефаунссона, автора бессмертных "Повестей о Хъялти", замечательной книжки для детей (лысый мужик неприязненно скривился). О том, что "Повести о Хъялти" - единственное произведение современной исландской литературы, переведенное на русский язык еще в Советском Союзе, потому что ее автор был коммунистом и большим другом Советского Союза (лысый скривился еще сильнее). Дальше я уже не представлял, о чем говорить, и с отчаянием сказал, как мне всегда хотелось попробовать исландского самогона, о котором я слышал, что его настаивают на плавниках дохлых акул (лысый выпучил глаза, и вся команда гостей глядела на меня, открыв рот). В зале не было слышно ни звука.

Вот, сказал я, а вообще, это очень здорово, что вы приехали, наверное, вы привезли свои книжки, и давайте мне их сюда, я их в библиотеке нашего архива закаталогизирую, и вся страна к нам приходить и читать их будет.
Это я правильно сказал, про книжки. Я знаю, что любую неловкость с писателями можно сгладить мгновенно, попросив у них книжку с автографом. Гости расслабились, задвигались, заулыбались. Все полезли по своим рюкзакам, которые, оказывается, стояли у них под столом, между ногами. Надо как-то плавно, с юмором закруглить речь, подумал я, и все будет хорошо. Боже, помоги мне тонко пошутить! У-у, вспомнил: у них же Йоль сейчас, нужно поздравить с праздником.
- Тролль таки юдр оль! - провозгласил я, важно подняв палец, единственную известную мне фразу на старонорвежском, вычитанную в какой-то книжке фэнтези, написанной русской писательницей, - и только тут вспомнил, что фраза эта означает "Черт бы вас побрал". Но гости уже расслабились и добродушно засмеялись, и я сошел с трибуны, весь красный и потный. Мымра ласково улыбалась мне и истово кивала головой. Все прошло как нельзя лучше.
Лысый мужик снял очки, поднялся на трибуну и откашлялся. Сидя в зале, я обмахивался газетой. В нескольких словах лысый поблагодарил сотрудников архива за удивительный прием, оказанный ему и его товарищам ("честно сказать, до этого дня я никогда не слышал о существовании вашего архива", добавил он в скобках). Я услышал интересные вещи. Оказывается, он - известный исландский писатель, зовут его Халлгримур Хельгасон ("честно сказать, до этого дня я никогда не слышал о существовании такого писателя", мстительно подумал я), - и он, если можно так выразиться, возглавляет делегацию литераторов из Рейкьявика, в познавательных целях путешествующих по разным странам.

Нигде нас не встречали симпатичнее, чем у вас, благодушно гудел лысый. В Египте нас встречали в президентском дворце и все время пытали, что мы думаем на тему арабо-израильского конфликта (честно сказать, мы о нем вообще не думаем); в Ливане литераторы-мусульмане и литераторы-христиане, собравшиеся для встречи с нами в конференц-зале тамошнего университета, в ходе беседы неожиданно и совершенно бешено передрались, и нам пришлось уходить через запасной ход; в Дубаи вообще никаких писателей мы не нашли, одни журналисты, и нигде, ни в одной из этих стран, никто не попросил у нас автографов, тамошнее население - какие-то дикари просто, напрасно мы туда поехали, хотя рестораны там замечательные, это правда, но вот выпить не подают совершенно (тут у меня дернулось ухо).
А здесь вот никто нам ничего не навязывал, нас сейчас поздравили с нашим национальным праздником середины зимы, даже удивительно, и книжек попросили, и совсем у вас зимой не жарко, это все вранье...

Он закончил говорить и сошел с трибуны. Голубоглазые и светлобородые потомки викингов решительно направились ко мне, протягивая стопки своих книжек. Я стал кивать, и улыбаться, и пожимать всем руки, и принимал с благодарностью книжки, и от каждого автора требовал непременно автограф, и, получив его, кланялся и говорил: "Тролль таке юдр оль!" - ведь нужно было что-то сказать, а по-исландски я говорю плохо - и лысый, заговорщически подмигивая, уже доставал из своего потертого рюкзака бутылку, и на дне ее я разглядел маленький кусочек... не знаю чего, но, по-моему, это действительно был кусочек акульего плавника - весь прозрачно-масляный, он парил в жидкости светло-желтого цвета. Я достал пластиковые стаканчики, а техник нашего архива Джино сбегал за закуской... Потом я сидел, опираясь обеими руками на стопки книжек (все на исландском, ни одного слова понять не могу), и от полноты чувств хлопал лысого по плечу, и все время забывал, как его зовут, и называл его Председателем. А он втолковывал мне насчет того, что Исландия - самая культурная страна в мире, что у них на триста тысяч населения ежегодно выходит штук четыреста книжек, что у них каждый девяностый - официально признанный писатель, а так - вообще все пишут, и дети, и пенсионеры, и домохозяйки, и у всех свои литературные объединения, и все выпускают журналы, и что у них даже просто дефицит читателей, потому что все - писатели, и нет такой семьи, где кто-нибудь бы не писал, даже умалишенные и склеротики в доме престарелых пишут, и все в рифму... И президент тоже пишет, но пишет говно, его даже никто не печатает, а вот была у них такая Вигдис Финнбогадоттир, прелесть что за женщина, премьер-министр, так ее все печатали, такая поэтесса, такая баба, ты что-о-о...
- А вот я... а вот у нас... - все порывался поделиться я, но он не слушал, и отмахивался рукой, и продолжал гудеть, что у них спокон веку в самых удаленных от побережья хуторах все были грамотны повально, вообще все, даже рабы, и все знали и знают наизусть поэзию, и классическую, и модерновую, и саги, а я, кстати - модернист, очень приятно... Что? Переводить? Куда переводить, на что? А-а-а. Да нам не особо нужно, чтобы нас переводили, хотя кое-кто в Сан-Франциско переводит на английский, а кое-кто в Стокгольме - на датский, но только зачем нам это? Мы сами друг друга читаем, у нас свой мир, свой остров, своя планета, всё свое, и литература своя - наша литература раньше французской, английской и немецкой, вместе взятых, появилась, и воздух у нас чистейший, и вода ледниковая, кристальная, и войн у нас нет, и армии, и арабов нет, тролль таки их подрал бы, и ничего у нас нет, и промышленности нет, только литература есть и рыбы полно, и самогон мы гоним - зашибись, потому что в барах выпивка очень дорогая, это всё президент цены подымает, он мстит, что его никто ни читать, ни печатать не хочет, а ты приезжай ко мне на хутор, бабуля моя тааакую акуловку гонит - закачаешься, и бараньими ребрышками закусишь, и пальчики оближешь, и уезжать не захочешь, так у нас и останешься... А что? Язык выучишь, руны выучишь, сам стихи писать начнешь, а мы тебя печатать будем, - насрать нам на критику, что нам Запад, что нам Восток! По рукам? А-а-а?!

- По рукам, - сказал я. И мы пожали друг другу руки, и поздравили друг друга, - я поздравил его еще раз с Йолем, а он меня - с Новым годом, и всучили друг другу свои книжки, и оба на них расписались, и он тут же, утирая слезы от умиления, открыл мою книжку на середине и, чтобы сделать мне приятное, стал шевелить губами и делать вид, что вот, уже читает, хотя держал книжку вверх ногами. И тут Мымра, которая все время молча, потому что ей было нечего сказать, стояла рядом и крутила головой, и делала умное лицо, вклинилась, наконец, в паузу и, протянув руку, пощупала его книжку и сказала:
- Хорошая книжка... толстая.
И все в замешательстве посмотрели на нее, и лысый вполголоса предположил, что она - троллем деланная, и добродушно послал ее на север и в горы, и тогда я встал, поднял стакан с акуловкой и сказал:
- С Новым годом, дорогие товарищи!
С Новым годом.

@темы: психические заметки

---

Потамчик, с днем рождения!

---

Что ненавидел, и что любил,
к чему, наконец, привык
чешуеглазый библиофил,
защитник печатных книг?
И что ему до постылых правд
и вышестоящих кривд,
когда в прохладе бумажных трав
стрекочет старинный шрифт?

Любовь бывает не на живот,
а насмерть, как червь в груди.
Она с автографом, или вот –
прижизненная, гляди.
И если книги все же горят,
то из огня, треща,
еще протянет свой яйцеклад
литера Ц или Щ.

А вы, любители, скажем, псов
и шахмат, не говоря
о собирателях звезд, часов
и прочего сентября?
Я сам когда-то кичился без-
зубцовыми и коло-
ниальными, с синью чужих небес
и саблями наголо.

Все это кануло в никуда,
архив мой плывет вверх дном.
Я стал завистником, господа,
лентяем, хлопотуном.
И наставляет меня втуне
горбатый библиофил.
Дай мне припомнить – кого я не-
навидел, кого любил?

Неслышен шелест засохших губ,
но знают свою судьбу
и страстотерпец, и марколюб
с почтовой звездой во лбу.
Там буквы сложены в слово LOVE,
в тепло отдаленных уст,
и пес ворчит, в ночи услыхав
густой типографский хруст.

Бахыт Кенжеев, 1987

---

Воспоминание о 14 августа 2004 года

"Этимология имени той, что на первом снимке справа, зашифрована на второй фотографии", приснилось мне этой ночью




По законам жанра, ночь должна была быть южной, наполненной густыми запахами роз, шербета и рахат-лукума, и тоскливо торжествующим пением муэдзинов; увы, ночь была ледяной и совершенно беззвучной - только чуть потрескивали сполохи северного сияния.

"И друзья меня спросят, "О ком эта песня?" Я отвечу загадочно : "Ах, если б я знал это сам..." (с)

@музыка: Б.Г., Синий альбом

---

Масса вопросов от Терву, чтоб, как водится, она мне была здорова с дочкой, мужем и прочими родственниками. Вопросы дважды задавались, в первый раз не ответил по объективным причинам, хотя на вопросы напрашивался сам.

Бесконечность.
Не представляю, что это такое. Иногда чувствую нечто, когда что-то пишу, - но, зная, что выразить моими средствами неопределяемое невозможно, машу рукой и продолжаю делать то, что делаю. На всякий случай. Авось приближусь к Абсолюту. Всякий раз - огромное, но заранее известное разочарование.

Карелия.
Святое понятие. Не менее святое, чем Иерусалим. По крайней мере, для меня лично - не менее сакральная земля. Ощущение от причастности - сродни переходу в язычество. Священные знаки - сосна, рябина, мох. Запах снега. Упасть лицом в прошлогоднюю хвою, вдохнуть запах - и завыть. В идеале представляю себя колдуном из "Листов каменной книги", живущим на северном берегу Онеги, - но монотеистом при этом. Дикое, душераздирающее зрелище, я понимаю.

Что привлекает в женщинах?
Ум. Начитанность. Брюнетистость. Отстутствие комплексов в сексуальной сфере.

Есть ли у тебя свое несбывшееся?
Пожалуй, нет. Странно помыслить, но всего, чего (по большому счету) в этой жизни желал бы - добился. Разве что иногда хотелось бы - поконтрастней.

Чувствовал ли ты когда-нибудь, что настала осень жизни? (Это для меня нынче вопрос актуальный)
Чувствую ровно с 45-и лет, тому уж - два года.

Знакома ли тебе ностальгия?
Не в общепринятом смысле. Тоска по природе и, в меньшей степени, по архитектуре родного города. Очень тоскую по запаху Севера. Абсолютно не тоскую по людям. В идеале - собрать бы могучую кучку единомышленников и уединиться с ними где-нибудь в заонежских лесах. С переносной библиотекой, разумеется. И со спорами до битьямордия.
Если нужны пояснения (думаю, что не нужны): по государству российскому не тоскую совершенно.

Почему твой ник у меня ассоциируется с 1793 годом, как ты думаешь? Я даже и не знаю.)))
Я тоже точно не знаю. Могу только предположить, что связано это каким-то образом с Францией. Возможно - с судом над Людовиком XVI в Конвенте. Надеюсь, что в моем случае большинство депутатов выскажется не за смертную казнь.

---

Я понимаю, что для llama этот день наступит не сегодня, а седьмого января. Понимаю.
Тем не менее.
Все три стихотворения - увы, не мои - для тебя. Про тебя. И именно в этот день. Который может быть и седьмым января. Календарь не при чем.


QUERCUS ROBUR

Древние, говоришь, греки,
Гневные, говоришь, боги,
Скорые, говоришь, рейды,
Делать, говоришь, ноги.

Если бы дворец и ложе
Строили вокруг дуба,
Стали бы нравы строже,
Меньше б поступали дурно.

Два в силлогизме стыка,
Логика неумолима:
Если в посылке дырка,
Верная стрела – мимо.

Красные, говоришь, листья,
Осень, говоришь, рядом.
Музыкой, говоришь, литься...
Надо, говорю. Надо.


ПЧЕЛЫ

Дошло до нас, о великий царь,
что пчёлы не стали давать мёд.
Тосклив показался осенний ценз
тому, кто пережил этот год.

Кувшины у пасек стоят пусты,
бортники бродят по праздным лесам,
не видя прозрачной их красоты,
напрасно прислушиваясь к голосам.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчёлы не стали давать воск,
в смятеньи волхвы и великий жрец,
ропот в рядах пограничных войск.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчёлы не стали давать яд,
молчат целители и лекаря,
змей и жаб по ночам доят.

Дошло до нас, о великий царь,
что пчёлы отказываются вылетать
из хрупких, пахучих своих светлиц,
ни дымом, ни пеньем их не достать.

Но если прислушаться – чуть гудит
притихший рой сквозь узкий леток,
и что-то поёт о том, что грядёт,
их хор, выдыхающий холодок.


ПЕТРОГРАФИЯ

Невидный вход. Бессонный страж.
Простой отбор –
придирчивый бертильонаж
окрестных гор.

Тропой излившихся пород,
остывших лав
полмиллиарда лет пройдёт
почти стремглав.

И там, где, по преданью, медь
брал Соломон,
пустынным птицам снова петь
под странный звон.

Погладишь розовый порфир,
и на скале
прочтёшь, не веря: этот мир
ещё во мгле,

высокомерен, суетлив
и так же слеп...
И серой славке под обрыв
подбросишь хлеб.

---

Проба пера

Спасибо, дорогие ребята, что пишете письма и спрашиваете, как прошла операция, как я себя чувствую. Поскольку читать и писать мне еще недели две можно будет с опаской, решил ответить здесь всем одновременно: и операция прошла хорошо, и самочувствие тоже ничего. Это уже вторая чепуховая операция на глазах, обе делал мне мой троюродный брат, считающийся лучшим офтальмологом Иерусалима. Мы с ним росли вместе на даче в Сосново, на Карельском перешейке, а поскольку карельскоперешеечное знакомство с детстких времен обычно, в моих глазах, является братством, то я спокойно доверил ему свой главный инструмент. То есть я хочу сказать, что в моих глазах именно глаза являются основным инструментом, извините за выражение, без глаз я ничего писать не могу, а если бы я ничего уже не смог бы писать, то для меня это было бы трагедией. В моих глазах, по крайней мере. Тьфу, закаламбурился.
Теперь у меня оба хрусталика - искусственные, и они отсвечивают в темноте. Жена говорит, что ночью это может испугать кого угодно, потому что со сна можно решить, что в гости явился вервольф. Дочка говорит, что я стал похож не на вервольфа, а просто на вольфа, то есть на волка - по имени Акела. Это уже более приятное сравнение, но я отвечаю, что ничего общего с Акелой у меня нет, разве что седина, но и здесь совпадение не полное. Акела, если помните, в конце книжки уже был совершенно седым, а я все-таки не дошел до конца моей книжки. Да. Но глаза отсвечивают во тьме, это точно. Как у зверолюдей на острове доктора Моро.

Неделю мне запретили читать и писать, и шесть дней я старался выполнять это неестественное для меня предписание. Я чувствовал себя странно - если не писать я еще временно могу, то не читать... Как это - не читать? Телевизор смотреть тоже не надо, это может повредить зрительный нерв, мягко сказал Эдик, и я немного озлился, хотя по нашему телевизору все равно ничего путного не показывают. А радио можно слушать? - раздраженно спросил я. - Может быть, радио повредит ушной нерв? - Радио слушать можно, - ответил мой троюродный брат, - только не очень громко. - А что мне еще можно? - Можно гулять и мечтать, - сказал он. Посмотрев на мою кислую физиономию, он утешающе прибавил:
- Еще можно любить женщин.
Хотел бы я посмотреть на человека, способного любить женщин в квартире, где нет ни одной двери, зато есть полно родственников.
Простите, но я не эксгибиционист.

Впрочем, катаракта - это ерунда. В дополнение к трем видам капель против имеющейся у меня таки глаукомы троюродный брат прописал мне еще два вида. Закапывать их я должен по часам, причем пожизненно. Теперь, значит, я до конца дней моих, куда бы ни пошел, всюду обречен брать с собой аптечку с банками-склянками, и (тут же стал представлять я) видок у меня будет, как у доктора Пилюлькина во время диспута с доктором Медуницей, только диспут этот будет перманентным. А ну как если я в результате кораблекрушения окажусь на необитаемом острове? Или вот - я в бою, как положено гражданину и патриоту, защищаю рубежи необъятной моей родины, и тут - шварк! - прилетает снаряд, и все банки-склянки вдребезги? А меня (стал представлять я) - в плен, как Гилада Шалита (конечно, в бессознательном состоянии, иначе я не дамся!) - и выясняется, что у них никаких капель нет вовсе, они даже не знают, что это такое, - и я отказываюсь отвечать на вопросы, пока через международный Красный крест мне не достанут глаукана, альфагана, косопта, и далее, см. по списку. Или нет, - зачем брать крайности? Скажем, вот: погибла земная цивилизация, с какой-то недавно взорвавшейся сверхновой прилетели какие-то абиотические лучи, и планеты выстроились в ряд, как заповедовал календарь майя, и, в общем, полный альбац, и фармакологическая промышленность больше ничего не производит, да и вообще уже нет ее, промышленности, этой и всякой другой - и что же, я остаюсь без капель?! Нет уж, дууудки...

Все это я выдал троюродному брату, размахивая руками, выпучивая оперированные глаза и грозя ему пальцем. Он странно на меня смотрел, и слушал, подперев подбородок рукой, и сказал потом: вот, сразу видно, что ты литератор, мне такой бред и в голову прийти бы не мог. - Ну ничего, - великодушно сказал я, - в своем деле ты тоже гений. - Куда уж мне, - ответил он, скромно опуская глаза, - я всего лишь технарь...

В общем, до вчерашнего вечера я, злясь на себя, на фармакологическую промышленность и на правительство, как было мне предписано, гулял сам по себе, как кот. Сидя на больничном, предоставленным мне государством по закону (помните, как Шеф в "Бриллиантовой руке" выиграл в лотерею автомашину "москвич", чем одноименными словами и похваллялся в ресторане "Плакучая ива"?), я ходил по улицам в новом для меня районе. Это невыразимо скучно - гулять просто так, хотя район очень красивый, - но что мне оставалось делать? Только гулять и мечтать. В общем, чувствовал я себя, как маршал Буденный на заслуженном отдыхе, со всеми его усами. Ходил и вертел головой. Потом что-то у меня в голове щелкнуло, я зашел в новый для меня суперунивермаг и купил, не чинясь, литровую бутылку украинской горилки с перцем "Немиров". Хотя пить алкоголь мне брат запретил, пока я принимаю послеоперационные антибиотики (и это, в дополнение к чтению, письму и видению, он запретил мне тоже!!!), - я утешал себя тем, что с первого января у нас резко подорожают крепкие спиртные напитки, - стало быть, нужно запасаться ими впрок. Хотя и было у меня смутное сомнение в том, что бутылка благополучно останется стоять на полке в баре до этого самого повышения цен.

И так я был зол на фармакологическую промышленность и на правительство (радио-то мне слушать не запретили, вот я и слушал новости), что вернулся домой с бутылкой во внутреннем кармане куртки, чтобы любимые родственники не обнаружили нарушения режима, и спрятал ее в книжный шкаф, во втором ряду книг на верхней полке, как раз между книжками воспоминаний А.М.Горького и И.М.Губермана, и тут раздался звонок, и меня пригласили на свадьбу. Один из моих бывших учеников, видите ли, женится, и меня зовет. Ну, я сразу воспрял духом. Жениху двадцать два года, невесте - тридцать семь, и она беременная, и у нее еще есть сын от первого брака, ему пятнадцать. Нормально. Бывает. Все счастливы, особенно родители жениха. Я поехал на свадьбу с твердым намерением нарушать все медицинские предписания, какие только можно, и весь вечер я только и делал, что их нарушал, и даже произнес речь, которая была выслушана с величайшим вниманием всеми, даже раввином, хотя в ней я цитировал неприличные гарики Игоря Мироновича, и окончательно пришел в хорошее настроение.

С раввином мы поговорили за теологию, он оказался приличным человеком с двумя дипломами о разнообразном высшем образовании, и еще недипломированным юмористом а-ля Насреддин оказался он, - и я решил доверить ему тайну, которую обычно скрываю от ортодоксально мыслящих ортодоксальных раввинов, а не скрываю только от неортодоксально мыслящих ортодоксов, - что мне жутко симпатичны старообрядцы, с самого нежного возраста симпатичны, можно сказать, - не теология их симпатична, я хочу сказать, а образ жизни и муки, за веру принятые, а от самого протопопа Аввакума я просто в восторге, и тоже с самого детства, - а кстати, знаешь, - сказал я этому симпатичному раввину с искрою в глазах, - у Аввакума-то жена была по отчеству Марковной, а-а-а, слыхал? Ну, то-то же. Она его спрашивала: доколь терпеть нам муки? - А он ей и отвечал: до самыя смерти, Марковна! - Ааааа?! Каково?! Вот то-то же. - Крепко сказано! - возглашал дон Тамэо, тьфу... Простите, ребе, это из другой оперы, это из Стругацких... - Да я уж знаю, - ласково посмеиваясь, ответствовал он, - и совершенно согласен, Аввакум - это голова. - Гинденбург - это голова! И Бриан - это голова! - подхватил я, - Гинденбург и Аввакум - это две головы... Тьфу, простите еще раз, благородный дон ребе, это тоже из другой оперы... - Да знаю, знаю, читали, - успокоительно поглаживая меня по плечу, говорил раввин.
И мне пришла в голову мысль, которую я тут же не преминул высказать вслух, да еще и с вытаращенными глазами, и размахивая руками, и одновременно поглаживая ими по плечу - как это? - а вот так, у нас такое положено, это обычная манера поведения, это даже ментальность, но я вообще не заметил, что вслух говорю:
- Я на входе в свой замок, - простите, ребе, я забыл представиться - Дракон Либертарный, доктор гонорис кауза, тьфу, и это тоже из другой оперы ("- Да знаю, знаю, читали!"), - вывешу вот какую доску, то есть надпись, это будет намек на мою, блядь, ой, простите, ребе, глаукому, и как раз по теме старообрядцев:
"Плохо вижу. Заградил Господь глаз мой от мерзостей писаний никонианских". Полууставом непременно. Это, видите ли, ребе ("вижу, вижу, читали уж!..") перефраз, но все равно в тему. А?! - "Крепко сказано!" Ааа?! Абсолютно! Как обнищание Маркса... у Маркса... И это тоже - из другой оперы, уже из третьей... - "Знаю, знаю, как же, читали!"

А потом я приехал домой - в полночь, мерцая искусственными глазами, подвывая Акелой и взревывая Шер-Ханом, пугая соседей, и вошел в свой новый дом, трубно возглашая, как мудрый Хатхи со всеми его сыновьями: Вервольф вернулся с моря, и Бен-Ладен пришел с холмов!, и зацепился ногами за какой-то, блядь, полный воды медный таз - у нас же до сих пор после переезда беспорядок, - и полетел по коридору, как это сказано у Галича - через млечное решето в бесконечное никуда.

А утром я получил от любимых, дорогих и единственных заслуженную порцию пиндюлей за свое антифармакологическое поведение накануне, и решил, как Электрыцарь у Лема: а, где наша не пропадала, лишь бы не думать! - хватит мне гулять и мечтать, тоже мне, видите ли, поэтесса-коротышка в Незнайке у Носова, Семицветик ее, кажется, звали, - "хватит с ними мне возиться, надо книжку почитать!" - и пошел решительно к полке, и пошарил там наугад, и вдруг нашарил бутылку, которую грудью прикрывал Алексей Максимович, и в благодарность вытащил его воспоминания, и открыл на строчках:

- Не могут они терпеть духа моего, не могут! Исчезают, яко дым от лица огня...
Приказчик взглянул на него исподлобья и сухо заметил:
- Я в эти дела не вникаю.
Человек как будто сконфузился, надвинул шапку, пробормотал:
- Как же можно не вникать? Эти дела такие... они требуют, чтобы вникали...

---

«То был черноусый, в жакетке и коричневом берете…»

Венедикт Ерофеев. Упоминание об И. Авдиеве в поэме «Москва - Петушки»

Первым заговорил черноусый в жакетке. И почему-то обращался единственно только ко мне:
— Да, да! Я очень люблю читать! В мире столько прекрасных книг! Я, например, пью месяц, пью другой, а потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен я кажусь сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой, а потом…

Игорь Авдиев. Монологи о Венедикте Ерофееве:

www.stengazeta.net/article.html?article=6654
www.stengazeta.net/article.html?article=6709
www.stengazeta.net/article.html?article=6710
www.stengazeta.net/article.html?article=6722
www.stengazeta.net/article.html?article=6795

Травмированный Ерофеев и невидимый Высоцкий
Поэма "Москва-петушки" с комментариями Алексея Плуцера-Сарно:

www.russ.ru/pole/Travmirovannyj-Erofeev-i-nevid...

@темы: Орден святого Венедикта

---

У моего папы сегодня день рождения. Я очень люблю папу. Он рыжий и очень хороший. Это отмечают все, с ним знакомые. Я считаю, что он самый хороший. Это он приучал меня к книжкам. С самого моего детства у него была одна мечта - чтобы я стал писателем. Мама считала эту мечту просто навязчивой идеей, потому что в школе я учился из рук вон плохо. Родители страшно мучились со мной, я не понимал ни алгебры, ни геометрии, ни физики. Вечерами, когда я в тоске сидел над домашними заданиями и папа часами объяснял мне какую-нибудь формулу, он часто приходил в отчаяние; видя, как рушится его хрустальная мечта, он кричал в исступлении:
- Уникум!!! - и рвал свои роскошные рыжие кудри. Я начинал реветь, потому что чувствовал, что не соответствую ожиданиям.

И вот я вырос, и стал писателем, и теперь происходит странное. Когда я показываю папе свою новую книжку, или какой-нибудь журнал, в котором меня напечатали, или рецензию на то, что я пишу, папа грустно смотрит на меня и вздыхает. Он говорит невпопад, с каким-то тайным неодобрением, и в голосе его слышна покорность судьбе:
- И как это мы тебя родили - такого?..
И страдальчески морщится.
Я очень, очень, очень люблю его.

---

Пояснительная в двух частях без пролога и эпилога

(Часть первая: информативный материал.)
Послезавтра мне предстоит очередная операция - будут резать второй глаз. Ветераны @движения помнят, как с год назад мне первый глаз резали. Процедуру эту доверяют не всякому-разному, а лишь дипломированным знахарям-костоправам из гильдии огненных магов: у драконов зрение не просто бинокулярное, но и проникает в шестое измерение; беда будет, если третий глаз начнет зарастать бельмом: дракон превратится в подобие кошки, у которой подрезали усы. Но нет худа без добра - тому, у кого из глаза вынимают хрусталик, предоставляется уникальная возможность при жизни наблюдать явление Абсолютной Тьмы. Это дорогого стоит. Любой Соловей-разбойник за такую возможность, не задумываясь, отдал бы свой язык.
После операции Дракону на глаза повесят такую штуку, с котрой некотрое время он будет беспомощен, как лантуш (ежели кто не знает, кто такой лантуш, то почитайте сказки Башевиса-Зингера, и поймете, что это такая разновидность домового). На службу и в сеть Дракон не выйдет с неделю, а ежели знахарь ошибется, не те заклинания, хрусталик вынимая, пробормочет, - то и дольше. Процедура сродни той старой кощеевой хохме с дубом, на котором висел сундук, в котором был волк, в котором была утка, в которой был заяц (или наоборот), в котором была щука, в которой было яйцо, в котором была игла. В смысле - ответственная процедура. В некотором смысле даже - судьбоносная, ибо либертарные драконы суть существа пишущие, и взаимосвязь всяк, имеющий глаза, да отследит.

Слепой дракон - жалкое, душераздирающее зрелище, но для судеб мира вельми опасное: находясь в душевно неуравновешенном состоянии, паче в слепоте, драконы имеют манеру пророчествовать аки принцы Эмбера; могут, под горячую руку, и Армагеддон напророчить.

Особо беспокоящиеся о судьбах мира могут в четверг к вечеру написать вопросительное письмо eden, а она уж знать будет - стоять миру иль нет.

------------
(Часть вторая: иллюстративный материал.)


Это я стою в очереди в операционную - читаю про себя Киплинга, сбиваясь на Байрона, и делаю вид, что мне море по колено и на все, в сущности, плевать. Что, естественно, совсем не так, но срабатывает первобытный комплекс: не дай Бог, пожалеют. Вернее, подумают, что бью на жалость. Еще вернее - приходит на ум цитата: "никогда не жалуйтесь. Вас все равно не пожалеют, а уважать перестанут".


Транс-цен-ден-таль-но, как говорил классик: картинка, именуемая "ЧЛ, согревающая ЛД в его ледяном замке". Только я почему-то лысый, что в материальном мире действительности не соответствует. Видать, в духовных сферах дракон косит под ангела - слышал, что все они лысые.

В моем новоприобретенном замке, как вы знаете, до сих пор нет дверей. Мело, мело по всей земле - а в замке, видите ли, дверей нет. Сразу на ум приходят строчки: "в страстном здании хасидизма выбиты окна и двери, но оно бессмертно, как душа матери". В страстном Драконовом замке выбиты двери, но он бессмертен, как душа Кощея. (Замок бессмертен, а не Дракон.) Недаром я в последнее время читаю все больше не художественную литературу, а документальные исследования о ленинградской блокаде. Ощущения дома - действительно, как в блокаду, с той только разницей, что все сыты. Но холод такой, как поцелуй предателя (это фраза из Урсулы ле Гуин, а вовсе не моя).

Сперва я пытался обогревать выстуженные помещения обычным драконовым способом -

- но быстро утомился и понял всю безнадежность этого мероприятия - слишком много зал, переходов и подвалов, по которым, нашептывая древние легенды, гуляет ветер. В одном из подземелий (по соседству с винным погребом, где хранится лучшее в мире, трехсотлетней выдержки, амонтильядо), временами раздаются наводящие мертвящий ужас глухие звуки - пара прикованных к каменным плитам скелетов известных в прошлом грешников простудилась и теперь чихает.

Пользуясь случаем: с последними свечами Хануки - тех, кто их зажигает, и всех нас - с приближающимся Новым годом.

@музыка: там-тамы

@настроение: партитура труб Страшного суда

---

valaby, с днем рождения!

@настроение: Howl by Allen Ginsberg

@темы: ДР ПЧ

---

После прочтения этого текста, который выложила  Armilla - www.diary.ru/~Armilla/p88435187.htm - принял участие в оживленной дискуссии на работе о судьбе разнообразных шпионов. Обсуждали моральную убежденность Клингберга, недоумевали, отчего Калманович - фон, и дружно пришли к выводу о том, что самый противный - Мордехай Вануну; наш техник Джино, будучи рубахой-парнем родом из Касабланки, где царят нравы простые, незатейливые, предложил радикальное решение: повесить инфантильного ядерщика за причинное место. Спросили моего мнения, и я вслух процитировал пришедший на ум отрывок из "Трудно быть богом":

– Наш старый и весьма последовательный недруг, – сказал дон Рэба.
– Раз недруг – повесить, – хрипло сказал отец Цупик.
– А ваше мнение, брат Аба? – спросил дон Рэба, предупредительно наклоняясь к толстяку.
– Вы знаете... Я как-то даже... – Брат Аба растерянно, по-детски улыбнулся, разведя коротенькие ручки. – Как-то мне, знаете ли, все равно. Но, может быть, все-таки не вешать?.. Может быть, сжечь, как вы полагаете?

Понимающе поджав губы, все закивали; хотя никто из присутствующих Стругацких не читал, все давно привыкли к моей странной манере выражения мыслей.
- А знаете, - добавил я, - меня ведь тоже когда-то подозревали в шпионаже. Давно, когда я еще только приехал.
Все переглянулись, и мне показалось, что где-то рядом, на секунду, потянуло сквозняком.

@настроение: меланхолическое

---

ОКНО

Вот комната, и в полстены окно,
И дальние огни в оконной раме.
Который час? Не все ли мне равно,
Покуда ночь густеет над домами.

Вот книга. Мне ее не дочитать.
И то сказать, порой и жизни мало,
Что книге недочитанной под стать –
Рассказу без конца и без начала.

И текст ее, конечно, устарел,
Как все устаревает в мире этом,
Как день прошедший, что уже сгорел,
Иль повесть с неоконченным сюжетом.

Прошедший день – я ничего о нем
Не помню, он теряет очертанья,
Как призрачные тени за окном –
Последнее его напоминанье.

Гляди в окно – там темнота и ширь
Главенствуют, еще – огни до края.
И ветер воет, будто бы псалтырь
Читает, ничего не понимая.

Володя Френкель, 2009

@темы: Френкель, содружники

---

В Иран и домой

Я бы сказал - наброски к заметкам. Интересный материал.

Пишет  St. Brendan:

Ночь. Пока ещё Армения. Темным темно. В пределах видимости - пара метров перед нами, только наша машина, и редкие сонные трайлеры по обочинам. А ещё - лисицы и шакалы, то и дело перебегающие дорогу. Вдруг - свет. Очень много света, и совсем маленький городок. Стало быть, уже Каджаран, "самый светлый город Армении", по определению водителя. Из динамиков завораживающим потоком льётся музыка. Это Артур Месчян...

Впереди перевал. Мы едем высоко, и дальше - ещё выше. Кажется, всё, уже очень высоко, уже страшно, но за каждым поворотом - подъём, и мы едем, и вокруг - снег и лёд, но нужно ещё выше, и ещё. Как-то резко, одновременно, мы с водителем прекратили беседу. Под нами, внизу, висели тучи, где-то рядом кружилась луна, а дорога шла всё вверх и вверх. Вдалеке послышался вой волка...

***
Водитель, Рубен, оказался отличным парнем. Мы обменялись координатами, распрощались, и я ушёл на границу. С армянской стороны её охраняет смешанная армяно-российская группировка войск, и мой паспрот пропечатала девушка из ФСБ.

— Цель вашего визита?
— В Иран?!
— Да, в Иран.
— В церковь еду.

Она посмотрела на меня, потом на мой паспорт.
— Священник с утра - это хорошо...
Потом полистала мой паспорт ещё. Увидела белорусскую регистрацию, печати.
— А где это вы временно проживаете?
— В Беларуси. Проживал. Десять дней.
— А я родом из Беларуси. Из Минской области...

Вернула паспорт.
— Вялiкi дзякуй!

Вы когда-нибудь видели улыбающихся фсбшников?! Я - да. В 5 утра, после того, как я их только что разбудил...

Нейтральная территория. Чистое поле. Несмотря на то, что я был одет соответственно сезону и погоде, сильный, леденящий ветер скрутил меня и ужал, у меня болели суставы, спина, мёрзли уши и нос. "Отставить разговоры, вперёд и вверх, а там.. Ведь это наши горы, они помогут нам." - процедил я вслух, и боевым маршем зашагал в иранском направлении.
Через несколько минут перед моим лицом реял персидский штандарт, спящие иранские пограничники вбили в мою визу Большую Круглую Печать, и я ступил на иранскую землю.

Осмотрелся. Грузия и Армения пройдены. Впереди Иран. Люди новые, дела многие, и я - тут, во всём этом непознанном и новом... Никого рядом не было. Но мне было, что сказать. И я сказал, громко, отчётливо и внятно, чтобы имеющие уши стены слышали. По словам. Шма, Исраэль. Адонай элохейну адонай эхад. И совсем тихо, почти про себя - барух шем кевод малхуто ле-олам ваэд.
Сказал - и пошёл искать такси...

Таксисты в Иране бывают разные, но на севере - все азербайджанцы. И мне попался усатый азербайджанец, Гурбан, пообещал довезти до Джульфы, а оттуда пересадить в машину, следующую в Тегеран. К тому времени я уже не спал всю ночь, и особо беседовать мне не хотелось, но водитель проявлял пытливый интерес к моей поездке, и мы немного поговорили. Он мне рассказывал про страну вокруг - дескать, здесь Азербайджан, и люди живут - азербайджанцы, и еда здесь азербайджанская, и музыка. Включил радио - и я как будто не в Иран приехал, а в село Гардабани, что в Грузии. Тоже "Азербайджан, и люди живут - азербайджанцы". Мелодия песни была точно такая же, только слова были на другом языке, и произносились чуть протяжнее.

Говорю водителю: ай мюэллим, это стихи Шахрияра? А Шахрияр - это их классика, к слову. Он улыбнулся - обрадовался, что я знаю их национального поэта, и закачал головой - нет, не Шахрияр. Я не унимался. - А кто, Самед Вургун? Улыбка Гурбана расплылась ещё шире, но он продолжал мотать головой - нет, не Самед Вургун.

— А что, мейхана, да?!
— Да!

Радости водителя не было предела.

— Ай такси-шофер, - говорю ему, - я к вам сюда впервые приехал, а ты мне, вместо того, чтобы что-то стоящее показать, мейхану включаешь?! Что я потом про азербайджанских таксистов думать буду?!

Водитель выразительно посмотрел на меня.
— Слушай, ты прав! Что включить?
— Найди Гугуш, хоть приятный голос послушаем...

Водитель, кажется, обрадовался ещё больше. Или, по крайней мере, сделал вид. Порылся в своём бардачке, достал диск - вот, говорит, Гугуш! И поставил...
В итоге, он меня не до Джульфы, а до самого Тебриза довёз, это три часа пути. И все три часа пела Гугуш, на фарси. А я спал, мне б мейхану выключили - уже радость.

Джульфа - глинобитные стены, азербайджанские вывески... Тебриз - серый, неприятный город, большой, правда. По центру Тебриза мне проехать не довелось, приехали на автотерминал, там распрощались с Гурбаном, который передал меня другому водителю-азербайджанцу, молодому Бабеку.

Это был жирноватый, засаленный, потный молодой человек, который то и дело обмазывался какой-то зелёной жидкостью из маленькой пластмассовой колбы. По его мнению, эта жидкость приятно пахла. И мне предложил, но я отказался. Бабек сделал удивлённые глаза, а потом спросил, чем пользуемся мы в Грузии, чтобы запах приятный был. У нас, говорю, горячая вода, и одеколон. Бабек огорчился — оказалось, что самый дешёвый одеколон в Иране стоит двадцать долларов, это он мне потом объяснил.

С Бабеком нам пришлось ехать долго, настолько, насколько хватило его машины. Она сломалась в городе Зенджан, последнем крупном городе Иранского Азербайджана. Я настолько устал в пути, что забыл у него в машине свою кепку-почти-аэродром.

Меня воткнули в машину с тремя попутчиками, в которой и водитель, и попутчики были азербайджанцами.

Я не знаю, что б я делал в Иране без своего хромого турецкого языка. А так — и речь держать мог, и не понимать, когда на вопросы отвечать не хотелось.

В Тегеран я попал в восемь часов вечера. Меня довезли до площади Азади, туда, где стоит знаменитая башня, которую построили в честь 2500-летия Персидской Империи. Я поймал очередное такси, и через полтора часа уже спал в своей гостинице, чей адрес я заблаговременно вписал в анналы своего мобильного телефона ещё в Тбилиси. Весь мой сухопутный путь от Тбилиси до Тегерана занял двадцать восемь часов.

Заблаговременно, ещё в Грузии, я позаботился о том, чтобы найти себе гостиницу в историческом армянском квартале, и перекопал интернет с этой целью. Кроме того, друг снабдил меня телефонными номерами молодой армянской пары, проживающей в Тегеране - я мог обратиться к ним в случае необходимости. У персидских армян часто бывают интересные имена, так, парня зовут Гарни, а девушку - Севан. У Гарни есть брат, и его зовут Двин. Это фантастические люди, все трое, они замечательны и сами по себе, и по отдельности, и достойны целого рассказа, но сейчас я скажу только, что это знакомство из тех, которые запоминаются надолго, и я им очень благодарен за помощь и доброту.

Благодаря Гарни, который нашёл мне армянского таксиста, и благодаря тому, что в Иране был всенародный праздник — день рождения Али, мне удалось сделать все свои дела всего за несколько часов. В праздник тегеранские дороги пусты, и я передвигался по городу очень быстро. В обычные дни Тегеран задыхается в пробках, а таких пробок, как в Тегеране, я не видел прежде нигде в мире.

Впечатление Тегеран, как и вся увиденная мной страна, оставляет очень гнетущее. Изношенные серые здания, все эти постройки времен прошлого века, мне совершенно не хотелось ничего фотографировать, а только хотелось уехать из этой страны как можно скорее. Но, вместе с тем, мне было всё очень интересно. Я шёл мимо того, что когда-то было Гранд отелем, в котором проходила знаменитая конференция в 43-м году, гулял по центру, когда-то престижному и деловому, а сейчас превращённому в большой базар, смотрел на лица - хмурые, угрюмые, весёлые, смешные, фотографировал всё своей памятью, и изучал ощущения, которые у меня появлялись. Прошла девушка в хиджабе, натянутом на самый лоб - было видно, что религиозная, и сердитая, не улыбается совсем. А следом другая, тоже в хиджабе, но из-под небрежно завязанного чёрного платка пробилась копна каштановых волос - эта носит хиджаб понарошку, ей неинтересно терпеть исламские нравоучения, но закон есть закон, не будешь носить хиджаба - высекут, и глазом не моргнут, вот и носит, и мается. Она не сердитая, но она устала. А следом - большой, грузный мужчина, перебирает чётки и время от времени кашляет - верхняя пуговица сорочки расстёгнута, на мужчине костюм, брюки, спортивные туфли...

Есть и особый тип людей - их называют "хизболлахи", это особенно преданные сторонники ислама и режима. Я спросил у Гарни, похож ли я на "хизболлахи", и он рассмеялся. "Нет", говорит, "ты что! У тебя обувь - Тимберленд, а хизболлахи не носят Тимберленд, так как фирма принадлежит еврею. По этой причине они не носят Найк, а ходят в самых некрасивых и дешёвых туфлях, у них всегда сорочка поверх брюк, а на лице, где волос растёт - там они его оставляют, а у тебя, вон, борода ухоженная, подстриженная! Ты, скорее, на "зелёного" похож!". Надо же, подумал я, а ведь я и не знал, что у меня обувь Тимберленд, я вообще не знал такой марки...

А "зелёные"... Я назвал их "мусаватистами", в честь их бывшего лидера - Мусави, и в честь того, что Мусави - азербайджанец. Они как раз устраивали демонстрацию на следующий день, и в этом смысле мне крупно повезло, что я успел сделать все свои дела раньше. На следующий день все те места, которые я посещал, были оцеплены плотным кордоном полицейских...

По стране, сторонников Мусави и сторонников Ахмадинеджада примерно поровну. Вторые всячески притесняют первых, первые же используют все возможности, чтобы досадить вторым. Мне вспоминались Украина и Майдан, "оранжевые" и "голубые", и то, как в Украине "расцветка" была на тот период и национальностью, и религией, и культурой, и всем остальным. В Иране немного не так. Да, "мусаватисты" хотят свободы, а "охранители" хотят тотального контроля и ядерного оружия. Но в Иране есть и другие факторы, которые не менее интересны. Например, азербайджанцы, неважно, "мусаватисты" они, или "охранители", хотят отделения иранского Азербайджана, или, по крайней мере, выделения его в отдельную автономию, чтобы была возможность самим управлять своими делами. В Иране азербайджанцы подвергаются серьёзному притеснению, у них нет своих школ, клубов, нет газет на их языке, зато в персидской прессе бывают публикации, в которых азербайджанцев называют, например, тараканами... То есть, одно дело, либерализация Ирана, а другое - его развал. У меня сложилось отчётливое впечатление, что эти два процесса крепко-накрепко связаны одной нитью, конец которой находится далеко за пределами Ирана.

Абсолютно все, с кем я говорил, отмечали, что молодые люди в Иране сексуально озабочены. Всерегулирующая и всепроникающая религия свела к минимуму возможность встреч между людьми разного пола, и персы с персиянками испытывают огромное давление со стороны родителей и государства в вопросах их брака и создания семьи. Зная, как разнузданно ведут себя иранцы в Армении, я думаю, что Иран ждёт, помимо политической и религиозной, ещё и сексуальная революция, и вся страна превратится в огромный бордель, хуже Таиланда.

Тектонические изменения в Иране кажутся вопросом времени. А пока, народ с умилённым видом внимает пропаганде, держа в кармане большой кукиш. Правительство звереет, и придумывает новые извращённые способы контроля над людьми. А время идёт. Только работает оно не на Иран...

---

Можно было бы начать с закодированной фразы старого черноморского ребусника Синицкого - "Мой первый слог сидит в чалме / он на Востоке быть обязан...". А можно было бы начать не с нее, а можно было бы и не начинать вовсе; но поскольку я все равно начал, то нужно продолжить. Или не продолжить, а закончить уже, наконец, не начиная.

Мы, хвала Аллаху, милостивому и милосердному, переехали на новую квартиру. Я бы даже сказал, что это не то что квартира, а что-то вроде коттеджа. Я не собираюсь, подобно некоторым новоселам, заставлять ни в чем не повинных читателей морщиться при подробном описании размеров комнат, балконов, кухонь и сортиров с обязательными восторженными восклицаниями по адресу обстановки, их наполняющей. Достаточно и того, что мне мое новое жилье очень нравится, и я предпочитаю именовать его не коттеджем, а замком. У дракона должен быть замок, а не коттедж и тем более не квартира. Где слыхано, чтобы драконы жили в квартирах? Разве что совсем маленькие, ручные, домашние, размером с ладонь, - а я совсем не размером с ладонь. Мне положен замок на вершине дикой скалы. Вот он у меня и появился, - и действительно на вершине.

Дошло до нас, наконец, что не пристало дракону пастись, подобно овечке, на пышных нивах Иакова. Дракон не вегетарианец. Подать ему волчью вершину, ибо там нет блеяния и мычания проходящих стад, а есть вой Белого клыка, что более соответствует. Про амонтильядо я уже и не говорю, ибо оно соответствует еще более.

Новые соседи, владельцы сопредельных замков - гномы, эльфы и тролли - оказались, все как один, неплохими ребятами. Дымя трубкой, я уже распил в их веселой компании немаленькую бутылочку - скажем, амонтильядо. Что еще можно распить в подвале старого замка? В подвале ничего больше распить не можно, но можно зато сказать, что во дворе моего нового, то есть старого, я хотел сказать, замка, растет какое-то удивительное дерево - не то гималайский клен, не то новозеландский эвкалипт. Тролли утверждают первое, эльфы настаивают на втором. Так или иначе, я намерен выписать из Канберры коалу - пусть по нему лазает и стережет ночью замок от гоблинов, коих в тамошних краях слишком много развелось стараниями орла нашего премьер-министра. Я научу его лаять. Коалу научу, то есть. Премьер-министра учить лаять - гиблое дело. Он только пищать обучен.
Да. А вот насчет дерева я все же не уверен - эвкалипт или клен. Я люблю зоологию, а не ботанику.

Поскольку все порядочные замки, даже в развалинах, равно как и все порядочные мечи героев, даже в ржавчине, носят имена собственные и нарицательные, я тоже придумал название для своего замка. Он будет именоваться Глюмдальклич. Название это уже с раннего утра, пыхтя и высунув от усилия нечистые языки, выписывает над воротами пара орков, взятых во временное услужение. Ибо, как сказано в древнем трактате: "Жалобный крик Гулливера и злорадный хохот карлика услыхала Глюмдальклич. Она в ужасе кинулась к Гулливеру, подняла его и отнесла домой".
Истинно так.

Так как пепел старого ребусника Синицкого, при жизни похожего на гнома, всю ледяную ночь стучался мне в бессонную голову, и звезды скрипели совсем близко (это же замок на вершине, где ближе мы к небесам), - я тоже решил сочинить шараду. Или ребус. Я мало их различаю. Так же мало, как пестиковые тычинки от голосемянных хвощей.

Ребус заключается в предъявлении моего нового адреса желающим писать мне старинные, бумажные, рукописные письма. Витиеватым почерком с рунами и ятями. Или не витиеватые, а простые, без закорючек и экивоков - это, в конце концов, дело вкуса дизайнера. Но, если кто-то захочет такое письмо написать, ему придется сперва разгадать ребус. Или шараду. Загадку, в общем. Я, конечно, по мудрости до сфинкса не дотягиваю, но и у меня есть крылья.
Короче говоря - вот новый адрес моего старого замка. Знатокам древнееврейского разгадать его будет несколько легче, чем знатокам староисландского, руны которого, впрочем, я тоже очень уважаю.

Либертарный Дракон, эсквайр, (восседающий)
в центре Волчьей вершины,
что в ущелье Пятого батальона,
замок чертовой дюжины без одной,
обитель "Хамса",
во Граде мира,
что во вселенной Богоборца.

А вот индекса не помню.

Либертарный Дракон, на Волчьей вершине встречающий первый бессонный рассвет

---

Презентация

В зале было гулко и холодно, хотя кондиционеры работали на полную мощность.
- Вот это совершенно замечтельно, - сказал Ким, крутя в руках новый, пахнущий типографской краской, номер журнала. - Мне это сразу понравилось. Это модерн. Тургенев начал свою писательскую карьеру с описаний неторопливой светской жизни, и Лев Николаевич, кажется, тоже, и Гоголь повествовал в том же ключе, да; это был знак времени. А вот наш новый, замечательный автор "Иерусалимского журнала" открывает себя читателю с рассказа о своей жопе. Это тоже знак эпохи. Другой. И мне это нравится, потому что писать можно о чем угодно, лишь бы хорошо писать, а наш замечательный автор хорошо описал приключения, которые он нашел на свою жопу, простите за каламбур.
- Это - литература в хорошем смысле слова! - сказал в микрофон Бяльский, и вызывающе огляделся по сторонам. Сказал он это так громко, что сидевшая с ними рядом в президиуме Дина Рубина покачнулась.
- Да, - сказала она значительно тише, чем Бяльский, - а где же он, наш новый автор? Я его не вижу. Пусть представится.
В зале все стали крутить головами и искать нового автора.

Я сидел на своем обычном месте, в самом конце зала, поближе к двери. Обычно новые авторы любят сидеть в первых рядах, обожают представляться собравшейся публике, неторопливо выступать по первому вызову, рассказывать о своем творчестве и жизненном пути, обстоятельно повествовать, как они дошли до жизни такой. При этом они многозначительно посмеиваются, подмигивают и трясут головами. Я ненавижу выступать, и никогда не сижу в первых рядах. Я сижу у самой входной двери, чтобы каждые четверть часа выскакивать на перекур. Мне приятно щекочут ноздри запахи, доносящиеся из кухни, где готовят закуску для фуршета. Сидя в конце зала, очень удобно вытаскивать из сумки маленькие стаканчики, бутылку, стыдливо завернутую в полиэтиленовый пакет, и тихонечко распивать ее с соседями. Или даже одному.

- ...Так где же он, наш хороший новый автор? - опять вопросила Рубина, надменно и снисходительно глядя в зал. - А-а, вот, кажется, я его вижу!.. Э-э...


Я старательно делал вид, что не имею понятия, о ком они говорят. Какая падла этот Бяльский, думал я, - сам же обещал рассказать обо мне, а меня не вызывать. Губерман вот любит выступать, пусть вот и выступает. Я стал даже оживленно улыбаться хорошенькой соседке слева, какой-то юной даровитой поэтессе, изо всех сил показывая таким образом Дине Рубиной и всему президиуму, что ничего не слышу и выступать не желаю.


Бяльский, наконец, понял, в чем дело. Он вздохнул, поднялся и укоризненно сказал:
- Ну ты хоть встань со стула, что ли, и раскланяйся... Он у нас застенчивый такой, когда не нужно...
- А когда нужно, то, видимо, наоборот, - сказал Ким.
- Надо же, - сказала Рубина, - застенчивый? По его прозе этого не скажешь.
- Ну так это же литература, - сказал Ким. - По моим песенкам тоже можно подумать, что я - ого-го. В то время как по жизни я - ага-га.

Я встал и раскланялся. Юная даровитая поэтесса цепко схватила меня за руку. Рука у нее была теплая и пахла какими-то необыкновенными духами. Я принюхался. Мои руки были холодны, как лед. Поэтессовская ладошка грела меня. Я сунул ей и вторую руку.
- Похлопаем, - сказал Бяльский, и весь зал захлопал, глядя на меня с благожелательным удивлением.
- Жалко, что Бяльского тезки сегодня с нами нет, - сказал Ким. - Он бы тут же выдал по этому поводу стишок. Ну, по поводу застенчивого автора, которому греет руки муза. Что-нибудь такое...
Муза польщенно засмеялась. Я открыл рот. Я иногда открываю рот совершенно некстати.
- Дина сказала тогда, чтобы я воздержался от бутылки до фуршета, - громко сказал я, - и я воздержался. И вот именно потому, что я от нее воздержался, я немного скованно себя чувствую. Если бы я выпил, то произнес бы сейчас речь; а так - я немного смущаюсь. Пусть лучше Игорь сам расскажет, что найдет нужным...
И я сел.
Бяльский почесал голову обеими руками и стал рассказывать обо мне. Половина зала меня знала и так, безо всякой официальной речи, но слушали все очень внимательно. По словам главного редактора выходило так, что я - сущий гений. Знакомые поэты и прозаики кивали, литературоведы щурились на люстру. Я ерзал на стуле. Муза грела мне обе руки сразу.
- Я дико хочу выпить, - сказал я тихо, доверительно наклоняясь к ней.
- Я тоже, - прошептала она. - А у тебя с собой есть? Или будем ждать фуршета?
- У нас всегда с собой было, - ответил я. Я чувствовал огромное облегчение. Бяльский закончил рассказ о моей юности и перешел к научному поприщу и монографиям по истории анархизма.
- Как интересно! - прощебетало юное дарование. - У меня еще никогда анархиста не было! - И она потерла ладошки. Я не нашелся, что ответить. Она глядела на меня, как маленькая девочка на шоколадную конфету.
- Вот она, слава, - пробормотала, не оборачиваясь, сидевшая спереди Ира Рувинская. - Миш, осторожнее. Ты женат. Всё Софе расскажу.
- Миш, пошли покурим, - сказал Фима, сидевший справа от меня и с интересом наблюдавший за моей музой. Мы вскочили втроем и вывалились в коридор, не дожидаясь окончания речи Бяльского. К этому моменту он окончил рассказ о моих достижениях на ниве науки и перешел к описанию моей прозы.

В коридоре мы немедленно с наслаждением закурили, а потом прошли на кухню, где великая Инна Винярская, щурясь и безостановочно дымя папиросой, надзирала за сервировкой стола. Мы выпили, крякнув, водки и стали знакомиться с музой. Музу звали Нина, но я почему-то все время называл ее Юлей. Она не обижалась, а негромко смеялась, призывно закидывая голову и показывая ослепительно белую шею. Фима набыченно смотрел на нее. Его попытки небрежно рассказать о дружбе с Галичем в далеких шестидесятых не имели у музы никакого успеха. По-моему, она даже не знала, кто такой был Галич. Я забыл, как ухаживают за незнакомыми женщинами, и вообще вдруг почувуствовал себя старым. Мне хотелось только выпить и закусить - еще и еще. Из зала доносился наставительный голос главного редактора. Он рассказывал о том, как американские издатели печатали мою книгу. Муза прислушивалась, дыша мне в ухо духами и туманами. Фима злобно рассказывал о том, как Бродский трижды, по русскому обычаю, целовал его в Нью-Йоркском аэропорту, куда приехал встречать его, когда он, Фима, в очередной раз прилетел в Америку. Я барабанил пальцами по столу. Нужно было как-то избавляться от ситуации. Но как? Галича она не знает, Бунина, наверное, тоже. А, вот.

- И дамы там были довольно любезны, - нараспев процитировал я, - и одна из них пыталась захватить меня в плен...
К счастью, это сработало.
- ...А ты молчал пень-пнем, - с обидой и нарастающим пониманием подхватила она, - и думал лишь о том, где твоя сладкая N?
- Вот именно. Не сердись на меня, - виновато сказал я.
Фима, знавший творчество Верлена, Бунина и Бродского, но не знавший Майка Науменко, с недоумением крутил головой. По выражению наших лиц, однако, он понял, что тут что-то не то - то ли мне дают отставку, то ли это я даю отставку, и воспрял духом. Муза в первый раз посмотрела на него.
К счастью, в этот момент в зале захлопали, раздался шум отодвигаемых стульев, народ хлынул в коридор, и наступил официальный перерыв. Муза с Фимой были от меня оттерты, на меня навалились незнакомые писатели и читатели. Они требовали автографов. Я печально свинчивал колпачок ручки.

Из туалета повалили знакомые дамы.
- Постыдился бы, - отрывисто сказала Рувинская, - она в дочки тебе годится!
Я с изумлением увидел, что лицо ее идет красными пятнами.
- Мы разошлись по-интеллигентому, - ответил я. - Я ей все объяснил.
- Да? - спросила она. - Правда? - и расцвела.
- А теперь - стихи! Стихи! - защебетала Зина Палванова, хлопая в ладоши. - У нас такой обычай - новый автор журнала читает стихотворение!
- А ему потом наливают? - спросил я, закусывая копченой бужениной. Меня уже повело.
- Ему наливают - но только потом, - уточнила, продравшись сквозь толпу, Рубина. Она подставляла мне пластиковый стаканчик. Я небрежно плеснул в него водки.
- Это просто чудо какое-то, - жизнерадостно сказал друг юности Галича, неожиданно оказываясь рядом. - Она уже дала мне номер своего мобильника, и уже зовет в гости, у нее предки того... уехали в Новую Зеландию. - Я и не знал, что так бывает. Я уже к ней иду. Мы уже с ней идем. Ух!
- А постыдился бы! - сказал я. - Она тебе во внучки годится.
- Ха-ха, как в таких случаях говорил мой друг Юз Алешковский, - ответил он, и его оттерла толпа, и больше я его в этот вечер не видел.

И тогда я прочел стихотворение. Мое любимое стихотворение моего любимого Наума Басовского, стоявшего, кстати, рядом со стаканом водки в руках, и улыбавшегося в седые усы. Новое стихотворение, которое называется "Памяти Иосифа".

Инкогнито приехать в зимний Питер,
и постоять у скованной воды,
и на речном заснеженном граните
оставить мимолётные следы –
склониться к парапету чуть пониже,
и, сняв перчатку, приложить ладонь
и ждать, пока всю руку не пронижет
и схватит кости ледяной огонь.

По Невскому пройти к Адмиралтейству
и выйти на Дворцовую потом,
усматривая, впрочем, в этом действе
отнюдь не возвращенье в отчий дом,
а только запоздалое прощанье
с тем, что давало и мешало жить,
с той смесью куража и обнищанья,
что невозможно в душу уложить.

Здесь не узнать, как дышится на воле,
как пишется и думается как,
а то, что в сердце не стихают боли,
воспринимаю, как Господень знак.
Пусть даже так – болезнью в человеке –
от возвращенья Он меня хранит,
и не со мной, теперь уже навеки,
река в плену и ледяной гранит.

- Вот! - сказала Рубина, поправляя тонкую дужку очков. - Теперь и я вижу, что вы окончательно пришлись у нас ко двору, господин прозаик. - Плесни мне еще водки, будь так добр.
- И в лицо посмотрел со значением? - процитировал я, неловко улыбаясь.
- Именно! - сказала она, поднося ко рту благородный напиток дворников и поэтов и кося на меня прищуренным глазом. - Ну, с почином.
---------------------
31-й номер "Иерусалимского журнала", из-за презентации которого на этих страницах было столько шума, можете прочесть здесь:
magazines.russ.ru/ier/2009/31/

А полный фотоотчет о презентации номера выложен здесь:
www.jerusalem-korczak-home.com/jek/te/09/11-22/...

@темы: Губерман, литераторские мостки, ИЖ

---

Зина Палванова. Хороший поэт и один из самых интеллигентных людей, каких я только знал.

Ее страничка в "Иерусалимской антологии" - www.antho.net/library/palvanova/index.php

Статья о ней есть и в Википедии: ru.wikipedia.org/wiki/Палванова,_Зинаида

Список публикаций в "Журнальном зале" - magazines.russ.ru/authors/p/palvanova/

www.lechaim.ru/ARHIV/196/rifmi.htm

Один экземпляр ее "Избранного" хранится у Клавиатурной мыши в Москве, другой, с авторским автографом, ждет Зеленого тигра в Иерусалиме.
(Ср.: "На всякий случай знайте: один экземпляр находится в метрополии, в библиотеке императора. Другой хранится в Музее раритетов в Соане. Третий – у меня.")

К Зининой книге стихов "Энергия согласия", вышедшей в прошлом году, прилагается
книга Михаила Копелиовича "Литература и кино. Классика и современность (Вторая книга критических статей)". Прилагается она потому, что Зина прислала ее на мою электронную почту вместе со своей книгой. Зина и Миша - друзья по жизни и коллеги по одному и тому же писательскому цеху (как они говорят - по гильдии).

Стандартный культуртрегерский вопрос - кому прислать?
Адреса напоминайте и подтверждения о получении высылайте, Аллаха ради. Сюда или в у-мейл.

@темы: книги, культуртрегерское, содружники

---

Редко вражда наотмашь - всё больше мелкие пакости;
редко и дружба настежь - всё больше застольный шум.
Чем дольше живу на свете, тем меньше нуждаюсь в пафосе:
простые слова и фразы всё чаще идут на ум.

Слова из первого ряда, речи каркас несущий;
рядом с ними эпитет стал для меня нелеп.
Зрение, слух, обоняние не волнуют ни "хлеб насущный",
ни "вода ключевая" - а просто вода и хлеб.

Не "вековая дорога", что будущее пророчит,
и не "песок раскалённый", где жаром бьёт по глазам,
а просто песок, дорога, солнце, - ещё короче -
лишь назову: пустыня, - каждый заполнит сам.

Не "иссушающий ветер" и не "дождь освежающий" -
просто смена погоды дня подведёт итог;
и, посмотрев назад, просто скажу: пожарище;
и, вперёд посмотрев, просто скажу: дай Бог...

(Из Н.Басовского)

---

К нам в архив явился из Петербурга известный краевед, о котором я ранее никогда не слышал, и представился Толиком. "Вот, - сказал директор, улыбаясь профессиональной улыбкой и потирая руки, - это господин из Санкт-Петербурга, знаменитый исследователь и даже ученый, по имени... э-э-эээ... Анатолег". Я удивился, но ситуация объяснилась быстро. Никаких иных языков, кроме родного, Анатолег не знал, и именно поэтому его быстренько направили ко мне. Известно, что ко мне автоматически направляют всех посетителей, с которыми невозможно найти общего языка (иногда в прямом, иногда в переносном смысле).
Когда за директором, слабо владеющим русским языком, закрылась дверь, мы стали разговаривать. Для начала я извинился за Анатолега. Краевед, обиженно шмыгая носом, объяснил, что тематика нашего архива его абсолютно не интересует, а интересуют его условия хранения документов. Я объяснил ему условия хранения документов - два часа водил по этажам, показывал и рассказывал. В благодарность Толик вытащил фотокопии отдельных номеров "Санкт-Петербургских ведомостей" 18 - 19 веков, и предложил их мне. Я повертел их в руках, отложил в сторону и сделал для известного краеведа кофе, а потом угостил оладушками, принесенными из дома. Мы поговорили об условиях хранения документов, книг и газет в Российской национальной библиотеке, в которой я работал, когда она еще называлась Публичной библиотекой. Потом краевед распрощался и ушел. Он побежал по другим архивам и библиотекам - выяснять тамошние условия хранения документов, а я стал разглядывать фотокопии "Санкт-Петербургских ведомостей". Как тематика заметок, так и стиль тогдашних журналистов мне понравились, и я решил переписать пару их сообщений в дневник. Просто так, безо всякой морали.

"Ея Императорское Величество во время высочайшего своего присутствия в Петергофе для особливого своего удовольствия как ягтою затравить, так и собственноручно следующих зверей и птиц застрелить изволила: 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабана, 74 зайца, 68 диких уток и одинокого волка".

"Продается петух чудной, который имеет у себя три ноги и две жопы: одну куриную, а другую петуховую".

@темы: Central Zionist Archives in Jerusalem